И тут появилась она, высокая, длинноногая, в короткой юбчонке, в белых носочках. Волосы подстрижены под Майю Кристаллинскую. Присела на мигом освобожденное на бревне место, карими глазами повела вокруг. Тринадцатилетняя москвичка, приехавшая на школьные каникулы к дальним родственникам. Так мимоходом обронила мать по его объявлении дома. Было странно, что никто из ребят о ней словом не обмолвился. На пятачке убавилось девичьего визга с пацанячьими возгласами. Заметив Доку, она на минуту задержала на нем напряженный взгляд. Затем шустро наклонилась к уху одной из девочек, та сразу принялась безудержно смеяться. Дока нахмурился, переступил с ноги на ногу, он подумал, что новенькая передала соседке впечатление от его внешнего вида. Торчавший сзади рыжий дружок, однажды пососавший его член, солидарно хихикнул, он давно набивался в женихи к веселой хохотушке. Теплый летний вечер только наступал, было сравнительно светло. Гостья выгодно отличалась от сереньких жительниц окраины провинциального городка, отстоявшего всего в трехстах километрах от Москвы. Покрутившись на бревне, она сообщила какую–то новость подружке с другого бока. Та тоже задергалась в деланно радостных конвульсиях. Дока огляделся, заметил, что пацаны как бы отстранились. Москвичка снова прошлась по его фигуре, в глазах светился вызов. Подобную наглость мог позволить себе лишь кто–то из старших, но никак не приезжая, пусть даже из столицы. Но он вдруг ощутил не вспышку раздражения, а чувство симпатии к этой смелой девчонке. Именно такие нравились всегда, может быть потому, что, несмотря на напористый вид, внутренне чувствовал себя неуютно, требовались постоянная поддержка, опора. Он и лидером считался лишь из–за физического превосходства, настоящим авторитетом обладал спокойный, уверенный в себе, рыжий друг. Стоило пацанов выпустить из поля зрения, как на его месте уже оказывался этот лучший из корешей. Вот и сейчас ребята притихли в ожидании дальнейших событий. Как всегда, выручил друг, предложивший москвичке включаться в игру. Ссориться с Докой ему было не выгодно, тот мог запросто перетянуть к себе его подружку. Закрутилось, завертелось колесо мальчишечьего счастья, кто какой билет вытянет станет известно потом, через много лет.
Ночью Дока не мог заснуть. Впервые расхотелось просунуть руки в трусы и помассировать вечно охочий до сладкого член. Под потолком проступало лицо девочки из столицы, задорное и призывное одновременно. Даже имя и фамилия понравились — Татьяна Маевская. Таня. Не Варя Халабудина и не Зина Закавыкина. Ма–ев–с-кая. Во время игры в жениха и невесту она не раз пыталась высмеять его, подначивая то над якобы похожей на механизаторскую робу формой, то над прической под Ваню дурачка, то над глупыми ответами на простые по ее мнению вопросы. Он стерпел все. Если бы так попыталась издеваться любая из подружек, она давно бы ушла домой в слезах. После сдержанного его поведения пацанам осталось лишь похмыкивать в кулак. На подсознательном уровне они как бы поняли, что здесь началась игра по своим правилам. Ко всему, у Доки просто не могло быть соперников, он был неповторим во всем. Начиная от идеального голоса, которым владел не хуже Робертино Лоретти, заканчивая драчливым, бойцовским, характером.
Прошла неделя. Снова наступил вечер и подошел вплотную к ночи, улица с бревном опустела, ребята разбрелись по домам. Они остались одни. Дока не мог без Тани, как Таня не желала быть без него. Не только пацаны, но и взрослые успели заметить их привязанность друг к другу. Родственники больше не грозились отправить Таню домой. Мать перестала намекать о том, что «вот шалашовка принесет в подоле, тогда как!».
— Пойдем сходим за цветами? — тихо предложил он.
— Наворуешь? — озорно сверкнула она белками. Темные зрачки слились по цвету с ночью вокруг. Лишь пыхали искорками, которые взрывались и гасли.
— Наворую, — согласился он. Подумал про себя, что зайти надо подальше, чтобы в случае неудачи хозяева палисадников его не признали. — Чувствуешь? Георгины, гладиолусы, гортензии.
— Эти цветы запах имеют слабый, — усмехнулась она. — У вас в палисаднике растут ночная фиалка с кустами жасмина. Вот от них точно в дрожь бросает.
— Пошли. Сама нарвешь.
— Нет, у своих воровать никакого интереса, — она подумала. — Сбегать бы сейчас на луг. Ромашки, анютины глазки, незабудки, васильки, колокольчики… Сено в копнах. Жалко, темно.
— Луна, вон, показалась. Я еще фонарик возьму.
— Все равно страшно. За городом… речка… Я боюсь темноты. И темной воды.
— Я же с тобой!
— Ты герой… Ладно, пойдем за садовыми. Не на наших улицах, чтобы не настучали, иначе отправят в Москву.
— За Козельской, за Марченко. Там палисадники широкие, как огороды.
Она притаилась на дорожке. Он ловко перескочил через штакетник, зарылся в дебрях с громадными шапками цветов на длинных стеблях. Настоянный запах ударил в ноздри, вскружил голову, такой обалденно ядреный, что земля покачнулась. И сразу удесятерилось поселившееся в груди чувство любви к Татьяне. Сейчас он сумел бы взлететь на любую высоту, погрузиться в какие угодно глубины. Никакого страха перед хозяевами роскошного в лучах яростной луны приглушенного цветочного калейдоскопа.
— Много не срывай, — негромко позвала она. — Они все равно быстро завянут.
Так же на крыльях он перелетел через ограду на дорожку. Пробежав пару переулков, отдал ей, сопящей рядом, букет. Она уткнулась в него, переводя дыхание, откинула голову назад. Снова погрузилась вся, с волосами. Когда выныривала из пахучих волн, Дока сунулся носом ей в щеку и ощутил, как ее губы жадно скользнули навстречу. Успел поймать обе припухшие половинки, даже лизнуть их, липковатые, немного горьковато–сладкие. Замер, не в состоянии обработать полученную информацию. Он впервые сделал попытку поцеловаться. Когда в детстве, или сейчас, по приезде из ремесленного, шершавыми губами обчмокивала мать, это было одно. Привычно, и теперь не совсем желательно. С девчатами до поцелуев никогда не доходило, сразу до трусов. А здесь под кожу проник щекотно странный импульс. В верхней губе и застрял, не в состоянии пробить дорогу в определенное для него место. Он снова выпятил подбородок вперед, но Таниного лица рядом уже не оказалось. Длинными ногами она измеряла притоптанную сбоку дороги тропинку, удаляясь от Доки все дальше.
Догнать Таню удалось лишь возле широких дощатых ворот во двор большого дома ее дальних родственников. Бегать подружка умела. Задержавшись под высоким навесом на столбах, она выставила руку ладонью вперед. Когда Дока отдышался, подняла палец:
— Тс–с–с… Я уже дома.
— Понял, — сбивая запал, не стал оспаривать он. — Завтра выйдешь?
— Забыл? Завтра мы все идем на речку. Ты обещал показать, как руками ловишь рыбу в норках. Там, на вашем Повороте.
— Не забыл, — шмыгнул он носом. — Тогда не задерживайся.
— Спокойной ночи.
Вяло скрипнула воротина, по ступенькам простучали быстрые каблуки. Дверь в дом, наверное, предусмотрительно оставили открытой. Дока перешел на другую сторону дороги, хотел немного посидеть на бревне. Затем сунул руки в карманы и в сумасшедшем лунном свете отправился в обход недавно выстроенных срубов с огородами за ними на свою улицу. Маленький город потихоньку расширялся за счет переездов крестьян из близлежащих деревень. Данное обстоятельство и раздражало, и пробуждало приятную мысль о том, что вскоре они не будут совсем крайними. Ему по прежнему не хотелось залезать под резинку от трусов и прикасаться к будто оправившемуся от постоянных унижений, вдруг успокоившемуся члену. По телу без болезненного напряжения разливалось блаженное тепло, от которого прогрелись даже вечно холодные кончики пальцев на руках и ногах.
Лето, луг большой, большой, до самого горизонта. И речка. Они, пацаны по пятнадцать — семнадцать лет, в ней купались. Вместе с ними пришла Таня, ей уже исполнилось тринадцать. Она все время старалась дернуть Доку за руку:
— Юрон, пойдем достанешь мне кувшинку.
Тот отмахивался. Они играли в догонялки, ныряли и ловили друг друга, а Танька ему мешала. Дока успел показать ей, как руками ловить рыбу в неглубоких норках под самым берегом. Поймал и выкинул на траву несколько плотвичек с окуньками. Подружка нанизала их на прутик, сказав, что сама сварит уху. Теперь ему пришла очередь проявить себя настоящим мужиком, включиться в силовые игрища. Но Таня была настырная, прилипла как пиявка:
— Юрчик, ну пойдем достанешь кувшинку.
Дока кивнул в сторону своего друга:
— Витьку проси.
И нырнул. Долго разводил ладонями под водой, пока не уткнулся в осоку на другом берегу. Татьяна оказалась тут как тут:
— Юрон…
— Отвали, малолетка, — выведенный из терпения, заорал Дока. Таня была на два года моложе его, и если бы они не были с одной улицы и не дружили, он давно высказал бы все, что думал. Про вчерашний побег с цветами напомнил бы тоже.
Наконец, ребята выскочили из реки, пришла пора собираться домой. Дока окунулся и по крутому глиняному откосу стал карабкаться на берег. Вдруг почувстввовал, как большой кусок грязи прилип к спине. Обернулся, посреди реки стояла Татьяна и смеялась. Он тут–же прыгнул в воду, попытался догнать, но она хорошо шла саженками. Возвратился, снова окунулся и полез на верх. И вновь вязкий кусок ила прилип к боку. Он озверел, погреб что есть силы, аж сзади бурун вскипел. Но догнать не смог.
Ребята оделись и пошли. Выскочив на берег, Дока побежал к тому месту, где оставил одежду, и удивленно огляделся. Штанов с рубашкой не было, на другой стороне реки стояла Таня, показывала ему его брюки и преспокойно влезала в свое платье. Он сел на траву, задумался, как ее наказать, потому что на лугу догнать было легче. Потом прыгнул в воду и они побежали. Мчались долго, он стал догонять. Неожиданно она обернулась и он увидел глаза. По инерции ткнулся в ее плечо, но эти карие с искорками огромные зрачки…
Она упала навзничь в высокую траву, раскинула руки и подставила лицо небу. Широко раскрыв рот, через ровные зубы втягивала прожаренный луговой коктейль. Впалый живот, грудь подрагивали от плясавшего казачок сердца. Сарафан колоколом разбросался вокруг ее обнаженных ног. Подобрав брошенные ею на бегу свои штаны