, уже считался одним из самых густонаселенных районов британской столицы. Но даже «обузданная» вспышка успела унести жизни 616 человек (страшно представить, что было бы, распространись холера на весь город).
Загвоздка была в том, что Сохо снабжался чистой водопроводной водой, во всяком случае, чистой на вид, поскольку бактериологических анализов в то время не делали. Но тем не менее Сноу предположил, что источником «холерного яда» могла быть водопроводная колонка, находившаяся на Брод-стрит рядом с домом № 40.
Подозрения подтвердились. Во-первых, все заболевшие, о которых Сноу удалось собрать сведения, пили воду из этой колонки. Те, кто жил в районе вспышки, но брал воду из других источников или же пил только пиво, как работники местной пивоварни, холерой не заболели. Но зато ею заболели те, кто жил за пределами опасного района, но предпочитал брать воду из колонки у дома № 40, считая ее более чистой и вкусной. Во-вторых, когда Сноу отметил на карте адреса умерших от холеры, колонка оказалась в самом центре территории, охваченной болезнью.
«Исследуя район, я обнаружил, что почти все смертельные случаи произошли на небольшом расстоянии от колонки [у дома № 40 на Брод-стрит], – писал Сноу в письме редактору медицинского научного журнала «Medical Times and Gazette». – Только десять смертей было выявлено в домах, расположенных явно к другой уличной колонке. В пяти из этих случаев семьи погибших сообщили мне, что они всегда отправлялись за водой на Брод-стрит, поскольку предпочитали эту воду той, которая была в ближних колонках. В трех других случаях умерли дети, которые ходили в школу мимо колонки на Брод-стрит».
Первые случаи холеры были выявлены 31 августа 1854 года. 7 сентября Сноу выступил перед Попечительским советом прихода Сент-Джеймс, в ведении которого находилась колонка, и убедил членов совета снять с нее ручку, что делало невозможным забор воды. Ручку сняли на следующий день, и холера сразу же пошла на убыль. Примечательная деталь – члены приходского совета оказались умнее лондонских врачей. Они точно так же, как и врачи, не поверили Сноу, но ручку на всякий случай все же сняли. Впоследствии, когда королеве Виктории начали приписывать все хорошее, что происходило во время ее правления (тот еще был культ личности, надо сказать), родилась легенда о том, что это Ее Величество приказало приходскому совету выслушать доктора Сноу и сделать то, что он рекомендует. Но на самом деле это было сделано без высочайшего вмешательства, несмотря на то, что к тому времени Джон Сноу уже был королевским акушером и приобрел популярность в аристократических кругах.
Сноу не мог понять, как «холерный яд» попал в резервуар, находившийся под злополучной колонкой, ведь ту же самую воду получали и жители других районов, где не было случаев холеры. Ответ на этот вопрос дал священник из местной церкви. Он выяснил, что мать грудного ребенка, заразившегося холерой где-то на стороне, после стирки испачканных пеленок выливала воду в сточную яму, находившуюся в трех футах от колонки. Повторилась история на Альбион-террас.
Интересный факт – в Лондоне, во время ежегодной лекции «Рукоятка колонки», члены Общества Джона Сноу проводят символическое снятие рукоятки водозаборной колонки. Тем самым они напоминают обществу о сохраняющихся проблемах в области общественного здравоохранения.
В 1855 году Джон Сноу опубликовал за свой счет работу «О порядке распространения холеры», в которой описал свои исследования, свою теорию холеры и меры по предотвращению эпидемий. Из трехсот экземпляров было продано около пятидесяти. Несмотря на то, что рекомендация Сноу помогла остановить вспышку холеры, а также невзирая на его популярность как королевского акушера, врачебное сообщество продолжало считать теорию Сноу несостоятельной. У сторонников миазматической теории был аргумент, который казался им несокрушимым, – покажите нам этот холерный яд. В свою очередь они не смогли бы показать холерные миазмы, в существование которых столь истово верили.
Совпало так, что в том же в 1854 году итальянский анатом Филиппо Пачини обнаружил в слизистой оболочке кишечника умерших от холеры и в кишечном содержимом множество палочковидных организмов, которые он счел возбудителями холеры. Сообщение Пачини было проигнорировано итальянскими врачами, которые оказались такими же ревностными сторонниками миазматической теории, как и их британские коллеги.
Точку в этой истории поставил немецкий микробиолог Роберт Кох, который в 1883 году повторно открыл холерный вибрион, палочковидную бактерию, вызывающую холеру. Возможно, что врачебное сообщество отмахнулось бы и от сообщения Коха, но к тому времени Луи Пастер успел произвести «микробную революцию», положившую конец господству теории миазмов. Вдобавок Кох имел государственную поддержку – исследования холеры проводились по поручению германского правительства.
Джон Сноу до своего триумфа не дожил. Он умер в 1858 году в возрасте сорока пяти лет от инсульта.
ПОСТСКРИПТУМ. Джон Сноу не смог установить истинную причину холеры, но это не помешало ему разработать действенные противоэпидемические меры при холере. Для того чтобы создавать правильные методы и теории, не обязательно обладать полным, исчерпывающим знанием. Главное – не отрываться от действительности, не принимать ничего, что идет с нею вразрез.
Глава восьмаяСпаситель матерей, или О пользе анализа статистических данных
Различные инфекционные заболевания, возникающие у женщин вскоре после родов, в былые домикробные времена называли родильной горячкой. Родильная горячка часто приводила к смерти, потому что антибиотиков тогда не было, и организму, ослабленному беременностью и родами, приходилось бороться с инфекцией «один на один», без какой-либо помощи.
Во второй половине XVIII века в Европе и Соединенных Штатах резко возросла смертность от родильной горячки, что выглядело весьма удивительно и даже парадоксально, поскольку этот рост совпал с таким прогрессивным новшеством, как устройство родильных домов. В этих учреждениях женщины могли получать квалифицированную медицинскую помощь, сильно отличавшуюся в лучшую сторону от той помощи, которая оказывалась при приеме родов в домашних условиях, ведь далеко не всегда надомные роды принимались врачом или опытной повитухой. Ожидалось, и вполне оправданно, что появление родильных домов снизит процент осложнений и смертности, но вышло иначе. Родильная горячка стала бичом родильных домов.
В наше время даже человек совершенно далекий от медицины легко объяснит этот факт – собрали всех рожениц вместе, чтобы они могли обмениваться микробами друг с другом. Но в то время об инфекционной природе заболеваний врачи не имели понятия. Персонал родильных домов, переходя от одной пациентки к другой, не утруждал себя мытьем рук. Если руки пачкались, то их вытирали о фартук – так было удобнее. Фартуки (кожаные или полотняные), к слову будь сказано, служили тогда единственной рабочей одеждой медицинского персонала, халатов не носили. Иногда, например во время приема родов или проведения операций, к фартукам могли добавляться нарукавники.
У нас с вами слова «врач» или «медицинский работник» устойчиво ассоциируются с чистотой, и нам трудно представить, что совсем недавно, менее чем двести лет назад, грязный фартук, покрытый пятнами крови и гноя, был предметом гордости врача, подтверждением того, что этот врач – практик, который много работает с пациентами, а не кабинетный философ.
Впервые предположение о заразности родильной горячки высказал известный британский хирург и акушер Чарльз Уайт, автор опубликованного в 1773 году «Трактата о ведении беременных и рожениц». В этом трактате Уайт, помимо прочего, писал о необходимости соблюдения чистоты. Тогда на эту рекомендацию врачебное сообщество внимания не обратило. В середине XIX века такое же предположение пришло в голову венского акушера Игнац Земмельвейса, причем родилось оно на основании статистического анализа – сравнения данных о смертности от родильной горячки, которую к тому времени стали называть послеродовой лихорадкой в двух акушерских клиниках Вены.
В Первой акушерской клинике профессора Клейна, куда после окончания венского университета поступил на работу Земмельвейс, смертность была в 3–5 раз выше, чем во Второй акушерской клинике, которую возглавлял профессор Бартш.
Обратите внимание на показатели 1844 года. При практически одинаковой загрузке клиник (3157 против 2956) процент смертности различается почти в 4 раза!
Две акушерские клиники одного города… Их главы хорошо знакомы друг с другом и постоянно встречаются на различных собраниях и мероприятиях… Дело происходит не где-то на задворках средневековой Европы, а в просвещенном городе Вене, в середине просвещенного XIX века… И при этом на вопиющую (иначе и не скажешь) разницу в смертности между клиниками обращают внимание не их руководители, не кто-то из профессоров медицинского факультета университета и не кто-то из руководства больницы, к которой относятся обе клиники, а рядовой ординатор! Вот так в то время относились к статистике. Статистический учет велся спустя рукава и чисто для себя, то есть руководство учреждений анализировало собственные данные, не заглядывая в «чужие огороды».
Поиски причины привели Земмельвейса к мысли о том, что столь значительной разница в смертности обусловлена разной организацией работы врачей в двух клиниках. В Первой клинике профессора Клейна работали врачи, совмещавшие прием родов со вскрытиями трупов и ведением пациенток «горячечного» отделения, а врачи Второй клиники профессора Бартша занимались исключительно приемом родов и ничем более. Врачи Первой клиники передавали горячку своим пациенткам. Земмельвейс называл фактор, вызывающий горячку, трупными частицами, потому что патологоанатомическая картина, выявлявшаяся при родильной горячке, была аналогична той, что можно было увидеть при вскрытии тел людей, умерших от заражения трупным ядом