8 доказательство. Из вещественности души вытекало бы еще то, что суждение, размышление, совесть, понятие дожа ни к чему не служили бы в человеке; ощущение составляло бы все. А мы, однако, знаем, что размышление часто уничтожало опасное действие чувственности, что совесть часто порицает дело, к которому влечет человека чувственность, что ради долга и добродетели он удерживает себя от этого чувствования. Это было бы невозможно, если бы душа была материальна, как тело.
Представим еще несколько доказательств бессмертия души, которые заимствуются из нравственной природы человека. Заметьте, прежде всего, что желание жить, и жить всегда, которое находится в сердце каждого человека, дано Создателем не без цели. Это есть как бы первое указание на бессмертие души, как бы первое побуждение готовиться к жизни будущей.
Желание жить связано с желанием счастья, коего жаждет всякий. Эта жажда счастья не утоляется здесь; следовательно, должна быть жизнь будущая, где бы могло исполниться это пламенное желание нашего сердца. Мы видим, что Бог, влагая в природу человека известные желания, дает вместе с тем и средства к удовлетворению их.
Мучимые жаждой, мы можем напиться; голод можем утолить пищей; уставши от труда, мы чувствуем нужду подкрепить и обновить свои силы покоем, и благодетельный сон подкрепляет их и обновляет. Но счастья мы ищем непрестанно, и никто нам не может дать его. Неужели этого счастья нигде не существует? Неужели Бог вложил в нас это желание, не имея намерения удовлетворить его когда-нибудь? Нет, Промысл Божий, который доставляет нашему телу все блага земные, не может навсегда оставить нашу душу, алчущую счастья. И так как счастье не находится здесь, то оно должно существовать за пределами настоящей жизни, в жизни будущей, в недрах Божиих.
Есть другое желание, близкое желанию счастья, это – желание усовершенствования, которое, по кратковременности нашей земной жизни, не может быть удовлетворено здесь. Нам кажется разумным думать, что Бог, даровавший нам это желание, удовлетворит его в жизни будущей. Заметьте, что в этой жизни способности нашего разума и нашего сердца не развиваются и не усовершенствуются до такой степени, до какой могли бы развиваться и усовершенствоваться. Но Бог не оставляет Своих произведений неполными, неоконченными. Следовательно, надобно предполагать, что по Своей премудрости Он бережет для нашего духа другую жизнь, где человек сделается тем, чем может быть.
Человек способен приобретать каждый день новые познания. От детства до старости сколько успехов он может сделать в науках! Как он может усовершенствовать себя в благочестии! Однако же он умирает, и его умственное и нравственное образование остается неоконченным.
Он мог бы еще более усовершенствоваться в том и другом; он мог бы лучше изучить чудесные явления мира Божия; он хочет совершенно искоренить в своем сердце пороки и на место их насадить добродетели – словом, мог бы еще более приблизиться к тому идеалу, который указан Самим Богом. Но смерть останавливает человека, прежде чем он окончит тот путь, который должен был бы пройти! В таком случае Бог оставил бы Свое дело неоконченным; скажем более, Он попустил бы человеку умереть навсегда в ту минуту, когда человек наиболее способен усовершенствоваться! Но можно ли представить, чтобы мудрый строитель набросал кучу песка на мраморный фундамент, вместо того чтобы окончить здание? Можно ли представить, чтобы отец, давши превосходное начальное воспитание своему сыну, запер бы его на остальное время жизни в четырех стенах, вместо того чтобы дозволить ему продолжать учение и собрать плоды этого первого воспитания? Так и здесь. Невозможно, чтобы человек, который любит добро, который стремится к совершенству, коего идея и чувство даны ему Богом, был остановлен на пути своего усовершенствования. У кого из нас нет желания узнать лучше чудеса природы, законы, по коим Промысл управляет миром? У кого нет желания узнать лучше Виновника всего существующего? Какое дитя не желает видеть отца, которого оно знает только по благодеяниям, полученным от него? Разве Бог дал не бы нам возможность возноситься мыслью к Нему, если мы должны наслаждаться более ясным созерцанием Его природы, Его совершенств, конечной цели творения мира и т. п.?
Прекрасен образ души, совершенствующейся в истине и добродетели! Ужели Бог уничтожил бы ее, прежде чем это усовершенствование будет окончено? Совершенство, как и счастье, есть растение не здешнего мира; оно принадлежит другому царству.
Всякое растение имеет почву, климат, ему свойственные, но для совершенства нет здесь родины. Где же она, если не в будущей жизни? Человек есть венец всего земного творения; но это творение не окончено. Мы – только камни, предназначенные войти в сооружение великолепного здания; мы находимся в подготовительной школе, где получаются только начатки учения; мы проходим только детский возраст того длинного века, которому имя «вечность». Смерть лишь совлечет с нас земную и грубую оболочку, недостойную нашего будущего существования.
Когда мы припомним, что люди, имевшие самое чистое сердце, непрестанно боровшиеся с врагами духовными и прославившие себя множеством побед, как, например, святой апостол Павел, не были уверены и после непрерывных трудов, что достигли совершенства, к которому стремились, когда подумаем, что Господу должно же быть приятно видеть те успехи, какие делают в благочестии Его создания, приятно видеть, как они все более и более приближаются к уподоблению Ему, тогда не сможем вообразить, чтобы Бог оставил их на половине пути к добродетели, чтобы Он в награду за их отличные заслуги даровал им смерть, уничтожение. Это было бы ужасно; это было бы несообразно с благостью и мудростью Божественной!
Очень сильное и даже поразительное доказательство бессмертия души есть беспорядок, царствующий в мире нравственном, где часто добрый человек страдает, а злой блаженствует.
Иоанн Креститель был обезглавлен в темнице по желанию нечестивой Иродиады. Ирод избивает вифлеемских младенцев, а сам умирает как царь. Вообще, история полна примеров счастливых пороков и несчастных добродетелей. Но если бы мы были облечены достаточной властью, то, конечно, наградили бы человека добродетельного и наказали бы порочного. Если же мы, будучи злы по природе, сделали бы это, то не тем ли более должен сделать то же Бог? Тот, Кто вложил в наше сердце чувство справедливости, ужели Сам сделается виновником несправедливости? И так как добродетель не награждается здесь вполне, а порок не наказывается достойно, то не должна ли быть другая жизнь, где всякому воздано будет по делам его?
Пусть не говорят, что человек добродетельный, как бы он ни был несчастлив, хотя бы был в узах, на эшафоте, на кресте, все-таки получает здесь свою награду в одобрении внутреннего голоса, который говорит ему: это хорошо! Пусть не говорят, что злой человек, хотя бы увенчан был честью и славой, хотя бы восседал за великолепной трапезой, жил среди наслаждений, получает в угрызениях совести достойную награду за свои злодеяния. Правда, что совесть одобряет или порицает; но этот голос не есть достаточное воздаяние: одобрение есть поощрение преуспевать в добре; порицание есть предостережение от зла. Если праведник переносит жестокие мучения, одобрение совести не препятствует ему чувствовать их и быть подверженным жестокой скорби. Если злой человек мучим совестью, то ему легко рассеяться среди светских удовольствий, коим он предается, и он не чувствует острия совести, пронзающей его. Если что способно поддерживать верующего в его горестях, так это надежда венца, обещанного на Небе тем, которые на земле течение скончали и веру соблюли. Если бы эта надежда не осуществилась, то добрый человек был бы созданием несчастным и неразумным. И для чего бы он страдал? Для пустого имени, для ничтожества; он был бы жертвой своей веры, своей честности, своей добродетели. Злой человек был бы тогда самым умным человеком; и он избрал бы благую часть, удовлетворяя свои страсти, поступая, как внушало ему его сердце, как казалось его испорченным глазам. И если бы он достиг того, чтобы заглушить свою совесть и ожесточить свое сердце, если бы он пил неправду, как воду, и наслаждался бы, таким образом, спокойно плодами своих пороков, то он достиг бы высшей степени мудрости. Это такие вещи, которые отвратительны для всех чувств души человеческой. Легко сказать: «добродетель получает здесь свою награду», когда философствуешь, сидя спокойно за обильным столом; но праведник, который находится в узах, в сырой и мрачной темнице, которого в будущем ожидает только эшафот или костер – получает ли он соответственное и действительное вознаграждение в сознании того, что он был верен Богу, добродетели и преуспевал до конца? Нет, Бог не ограничит этой малой, этой жалкой и почти ничтожной наградой труды и болезни человека добродетельного. Бог, Который дозволил расти плевелам среди доброй пшеницы на поле этой жизни, не для одинакового употребления предназначил их. Если Он дозволил, чтобы в этом мире было смешение благ и несчастий, то это для того, чтобы побудить человека к высоким добродетелям. Он никогда не попустил бы, чтобы одинаковая участь постигла верного исполнителя законов правды и ужасного преступника. Будет другая жизнь! Душа должна быть бессмертна!
Есть еще одно сильное доказательство бессмертия – в привязанности, которую имеют родители к детям; вот как мы рассуждаем в этом случае: отец и мать любят своих детей и, находясь у смертного одра своего дитяти, они хотели бы не только возвратить его к жизни, но сделать так, чтобы оно жило всегда, хотели бы создать ему рай и устроить его счастье навеки. А что сделали бы родители, то не тем ли более сделает Бог – Бог, от Которого родители получили эту привязанности к детям, Бог, Который не может желать уничтожения того существа, которое создано по Его образу, Бог, Который даже и тогда, когда является судиею, не перестает быть милостивым отцем?!. («Воскресное Чтение» 1866 г. Чт. в обществе люб. дух. просв. 1882 г.).