оннелю и вернуться справа от холла. Длинный полуторакилометровый тоннель шел по кругу, образуя над центральным холлом петлю, которую Федоров с Николаевым называли аллеей. В часы душевного беспокойства они любили там гулять, движение по кругу дарило иллюзию пути.
Федоров спал под капельницей, Николаев наматывал круги по аллее, как гонщик на болиде. Конечно, если бы не столкновение «Вектора» с астероидом в 79 году по их внутреннему летоисчислению, если бы два из восьми двигателей не вышли из строя, все складывалось бы иначе. Ведь корабли невозвратных межгалактических экспедиций продуманы и спроектированы для длительного, многотысячелетнего выживания в поисках внеземных цивилизаций… Однако 90 % времени экипаж должен проводить в цифровом виде – в этом весь смысл. И потому, что на корабле для затратной физической жизни ограничены ресурсы, и с точки зрения скорости движения, ведь в гиперрежим корабль мог переходить, только если оба члена экипажа находились в цифровом состоянии, однако после аварии это оказалось невозможным… С потерей двигателей общая мощность корабля упала, и внутренняя сеть не могла стабильно поддерживать в цифровом виде одновременно обе личности. На это требовалось слишком много энергии, а Федоров не хотел остаться без ассистента.
Они летели медленно, без лишнего риска. Единственный шанс надолго сохранить и корабль, и дружбу – рачительное хозяйствование и аккуратное, строжайше регламентированное распределение ресурсов.
Материала для синтеза биоболванок на корабле было предостаточно. Потому и профессор, которому давно стало скучно (в чем была главная, в понимании Николаева, угроза экспедиции), раз в несколько лет позволял себе вольность, доводил до болезней и разрушения свое тело, но затем выращивал новое и перемещался в него. Однако и Федоров, и Николаев понимали, что биологического материала у них может быть на одну, на три тысячи Федоровых и Николаевых (инженер носил только первое тело), но кто знает, сколько им лететь? С такой скоростью. Тысячу лет? Сто тысяч?
– Экономить и терпеть, экономить и терпеть… – сказал Николаев вслух и остановился. – Все, что нам остается.
Инженер стоял и думал ни о чем и обо всем сразу. Проблем на корабле всегда хватало. Профессор – мужик эксцентричный, но понимающий и в большинстве случаев договороспособный. Но иногда страшно упрямый. Например, категорическое нежелание Федорова лететь в цифровом виде, когда Николаев находится в режиме физического тела. И уж тем более не хочет профессор в программируемый анабиоз. Он хочет жить и бодрствовать. А болванки растут все-таки долго, да и процент появления на свет биологически несостоятельных экземпляров, как ни крути, велик…
– Ничего, ничего… Пока можно… Но, если что, на профессора у нас тоже есть рычаги воздействия… – еле слышно бормотал себе под нос Николаев, имея в виду, что он все-таки мозг, а главное – руки корабля, и у него много скрытых возможностей.
Он стоял в коридоре под неработающей парой лампочек, которые те самые руки никак не доходили вкрутить. Освещенный, загибающийся в бесконечной перспективе коридор, посреди него участок тьмы и в нем застывший и упершийся взглядом куда-то в стену и темноту инженер – со стороны это выглядело жутковато.
– Хватит расслабляться, хватит… Надо собраться… Алкоголь убрать, спрятать… – продолжал Николаев, занимаясь самовнушением. – И обязательно, обязательно попробовать… Может, удастся перепрограммировать энергосхему реактора или написать новый код, чтобы разогнать оставшиеся двигатели… Рискуем, конечно, лишиться вообще всего… Но лучше так…
Николаев бормотал, обращаясь к кому-то в стене коридора, но так как он стоял здесь уже несколько минут, глаза привыкли к темноте, и он рассмотрел углубление в стене, подсвеченное аварийными диодами.
– Нет нерешаемых задач… Нужно пробовать… И прекратить распущенность… Я починю и загоню его обратно… И себя. Чтобы лететь…
Голос его стал глуше, звучал все более зловеще. И вдруг Николаев вздрогнул и побледнел. Из темноты на него смотрело лицо… Человеческое лицо. С красными точками горящих глаз.
Николаев в ужасе отпрыгнул назад, как будто его ударили, – из тьмы на него смотрели, он разглядел, две фигуры. В легком алом свечении поблескивали их очертания. Они смотрели на него в упор. Готовые двинуться, протянуть руки, схватить…
Но вместо того, чтобы закричать, Николаев засмеялся. Он сделал шаг, подошел к фигурам вплотную, нащупал слева на стене скобку механического рубильника и дернул его вверх.
– Привет, чуваки! – крикнул Николаев двум фигурам во вспыхнувших прямоугольниках.
Инженер знал, что эти двое – застывшие во встроенных несгораемых шкафах могучие стальные механические тела; сверхнадежное и практически вечное последнее их прибежище, если что-то случится с кораблем…
Николаев невольно представил, как через миллион лет, растратив ресурсы, потеряв органику и корабль, но сохранив разум, они с профессором вот в этих железных чудищах, держась за руки, болтая и смеясь, будут лететь в открытом космосе в его черную бесконечную бездну.
Николаев дернул рубильник вниз, отключив подсветку шкафов, но еще долго стоял в полной темноте как оглушенный.
17. Цифра
Ловушка
Где-то далеко грохнуло, ухнуло, послышался лязг тяжелых гусениц по асфальту, но вдруг все стихло. Слава богу. Минуту назад младенец наконец-то перестал плакать и заснул. Ореховые скорлупки нежных век медленно прикрылись. Сидящая на полу Айрин, не переставая покачивать сына, прикрыла уголком термоткани его личико от бетонной пыли, которой был набит воздух…
В полевой форме, в тяжелой разгрузке, я сидел рядом, закрывая их в углу комнаты собой как живым щитом. Выждав минуту тишины, я встал на колени, опустил голову как можно ниже, почти коснувшись щекой неровного грязного пола, пытаясь рассмотреть, что случилось с дистанционной пушкой на сторожевой башне войск Коалиции. Неужели подбили? Или заклинила? С пола был виден только кусочек городской панорамы.
– Ну что там, майор? Что с ней? Вырубим, нет? – прохрипел Саня, крупный белобрысый капитан с закатанными рукавами засыпанной пылью рубашки. Он стоял у окна с винтовкой, то и дело посматривая за окно и на тактический экран на своем плече. – Сбить бы один! Хотя бы! Что она там?
Я тыкал в свой экран, посматривая на мортиру – короткое толстое рыльце на мощных шарнирах.
– Ни в какую… Связь есть, а башка не крутится… – сказал я и кивнул в сторону Айрин. – Надо выбираться, Сань… У них… у нас… мало времени.
Я посмотрел на Айрин, ее грязное перепуганное лицо с черными кругами под глазами, веки которых были воспаленно-алыми от бесконечных слез. Айрин медленно кивнула, и ее охватила дрожь. Я взглянул на Саню, мы встретились взглядами.
Ребенок умирал, ему оставались считаные часы, и мы знали об этом. Наш сильно поредевший взвод рисковал не меньше. Цифра полностью контролировала улицу и весь квартал, простреливая местность с земли и воздуха.
– До оцифровки этой вашей неблизко, четыре квартала… Без прикрытия нам нужно в два раза больше жизней! – засмеялся Саня, и в следующее мгновение в стену прямо над окном ударила ракета, брызнули осколки, куски стены повалились на пол, комнату заволокла пыль, закричал ребенок.
– Твари! – взревел Саня и зачем-то метнулся и выглянул наружу. Там шла стрельба, стоял невыносимый металлический треск, противник гвоздил пару турелей, выставленных нами при заходе на позицию.
– На пол! Саня! Ты что творишь?! – крикнул я из угла, задыхаясь от пыли.
Капитан упал на пол, на руки, как будто ждал моей команды. Бой не стихал. Ребенок кричал и, кажется, тоже хрипел.
– Что там? Что видно? – кричал я, так как наша внутренняя связь вышла из строя, связные дроны посбивали.
– Отрезают… У нас минут семь, максимум… – кричал капитан. – Поливалки долго не продержатся.
Я дотронулся указательным пальцем до виска, но связи с орбитальными серверами тоже не было, все глушила Цифра, мы были отрезаны и технологически беспомощны, как солдаты Первой мировой.
– Семь минут – это до хрена, Сань! Тут есть выход на крышу?
– Должен быть! – капитан вскочил на ноги и прыгнул к двери.
В этот момент под нашими окнами заработал крупнокалиберный пулемет, застрочил густо и басовито.
– Крантец поливалкам!
Тут раздался хлопок, а за ним жуткий грохот и треск ломающегося пластика и металла, и нашу дверь вынесло внутрь комнаты.
– Саня! На пол! – заорал я, хоть и было поздно.
– Жив! Жив! Нормально! – ответил он.
Если нам подослали «ползучую мину», то дело было плохо. Значит, Цифра знала, где мы, с точностью до метра, наши глушилки, видимо, тоже вышли из строя. Надо было срочно уходить, я обернулся и посмотрел на Айрин – забившаяся в угол, она будто вжалась сама в себя, не было видно ни ее, ни ребенка, просто куча грязного, темного, в бетонной пыли тряпья. Я положил туда, где должно быть плечо, руку и почувствовал, как она дрожит.
– Саня, прикрой! – я кивнул ему на дверь, а сам закрепил винтовку на спине, наклонился к Айрин, чтобы подхватить, и она вцепилась в мою руку, я услышал ее приглушенный всхлип, ребенок, к счастью, молчал. Не успели мы встать, за окном послышался странный писк и вновь – ровный тугой стук пулемета, который, судя по звуку, долбил все ближе и ближе. Вместо того чтобы занять позицию у двери для нашего отхода, капитан вновь метнулся к окну. Только он попытался высунуть голову, как снаружи раздался хлопок, глухой и плотный, и из него вырвался тонкий визжащий звук, будто кто-то запустил фейерверк.
– Минус один! Надо наверх, Толя… – сказал капитан будто в замедленном темпе, и я понял, что турель осталась одна и ей осталась от силы минута.
– Что еще? – спросил я.
– Танк! Два… Через пару минут все здесь соберутся, гады!
Пулемет продолжал строчить, звук приближался, в какой-то момент мне показалось, что сейчас прилетит нам. Мы с Айрин отошли от двери и присели.