— Мамаю. — Цилиндр впился глазами в лицо собеседника, пытаясь понять, какое впечатление произведет на того довольно громкое для столицы имя. Тщетно. Если бы по лицу Анвара так легко было читать его мысли, то не носил бы он сейчас свои эксклюзивные перстни, а валил бы высокий сибирский лес или пас тощих грязных коз на горных склонах. Лицо же Георгия вообще превратилось в гипсовую маску, вроде той, что снимают с умерших.
«Далеко пойдет», — подумал о молодом парне Цилиндр.
— Ладно, — медленно произнес Анвар. — Подумаем мы тут немного…
Цилиндр не шелохнулся, продолжая смотреть Анвару в лицо и давая понять, что такой ответ его не устраивает. Дорого каждое мгновение, и вполне достаточно уже того, что Цилиндр потерял несколько часов за этим столом.
— А! А он кто тебе? — Внешне осетин как бы оценивал, стоит ли человек, за которого просит Цилиндр, внимания его особы. На самом же деле столь крутой поворот был для него неожиданностью, и старый лис выгадывал лишнюю минутку, чтобы собраться с мыслями и составить план дальнейших действий.
— Леха? — Цилиндр ожидал этого вопроса и держал ухо востро. — Друг.
— Давно его знаешь? — Возможно, Анвар просто выигрывал время, лихорадочно прокручивая в мозгу варианты дальнейших действий, а возможно, уже принял решение не связываться с Мамаем и искал зацепку, чтобы отказать Андрею, не теряя очков.
Давно ли Андрей Цилиндр знал Леху Каина?
Давно ли Андрей знал Леху?
Он знал его еще с тех пор, когда ни они сами, ни кто-либо другой не знали и даже не могли предположить, что когда-нибудь станут Цилиндром и Каином. Он знал его с тех пор, когда они, два сопливых шкета, только-только еще осмеливались появляться в школе без красного лоскутка пионерского галстука на тонких шеях, то ли наглядно демонстрируя этим собственную взрослость, то ли заявляя о своей способности самостоятельно оценивать происходящее вокруг.
Это был конец пятого класса. Пора, когда шок от того, что нужно переходить из кабинета в кабинет в зависимости от изучаемого предмета, уже позади, а на смену ему пришел опыт маневров, позволяющих слинять с урока или попросту сорвать его, не рискуя быть наказанным. Пора, когда мальчишеские драки от нечего делать постепенно сменяются гораздо менее частыми, но несравнимо более жесткими стычками по принципиальным вопросам. Пора, когда на смену неодолимому желанию дернуть сидящую впереди угловатую девочку за косу приходят чувства столь сложные и необъяснимые даже для людей, умудренных прожитыми десятилетиями, что я не возьмусь определять их природу или давать им название. Пора, когда подросток начинает делать первые робкие попытки повлиять на казавшийся еще недавно фатальным и предначертанным уклад своей жизни, когда он впервые начинает задумываться о тех механизмах, которые делают вчерашних одноклассников людьми столь разными и непохожими друг на друга, приводящих одних людей на экраны телевизоров и доски почета, а других делающих грязными мусорщиками и слесарями в замызганных вонючих телогрейках.
Андрей и Леха учились в параллельных классах и к началу описываемых далее событий даже не знали, наверное, имен друг друга. Так, встречались на переменах и разного рода линейках и построениях, но не более того.
Началось все с шахматного турнира. Турнир проводился комсомольской организацией школы. Проводился по олимпийской системе и, вопреки логике и обычным правилам, без разграничения участников на возрастные группы и уровни подготовки.
Андрей проиграл первую же партию. Лехе повезло чуть больше: он выбыл из борьбы после второго круга. После третьего этапа борьбу продолжали только старшеклассники. Раздосадованные пятиклашки побузили немного и организовали свой турнир, в котором нашим героям также не повезло. Кто-то из неудачников, надеясь на реванш, затеял турнир по шашкам. И пошло-поехало. Эпидемия турниров охватила мальчишек с четвертого по шестой классы: нарды, «морской бой», «танки», поддавки, «точки», рендзю… Каждый второй выступал организатором какого-либо турнира, изготавливая свои собственные дипломы и медали. Доходило до смешного, когда в турнире принимали участие два игрока, претендовавшие на три картонные медали. Вскоре всем стало ясно, кто лучше всех во что играет, и постепенно ажиотаж вокруг этих первенств, чемпионатов и кубков начал стихать. Как раз в этот момент по школе прошелестел слушок о том, что кто-то проводит чемпионат по «футболу», в котором можно выиграть не нарисованный цветными карандашами на тетрадном листе вымпелок, а аж три рубля. «Футбол» представлял собой довольно простую игру, для которой были нужны металлический шарик и свободный подоконник. Двумя касаниями руки игрок должен был прокатить шарик от одного угла подоконника до другого так, чтобы шарик ударил по разу по обеим створкам окна. Если шарик падал, не докатившись до угла или не касался рамы, то игроку засчитывался «гол». Играли до трех. Задача была несложной, и пацаны катали шарик по две-три перемены, прежде чем кто-либо трижды ошибался. В этой игре исход дела решали зачастую не мастерство и опыт игроков, а неровность плиты, соринка или дрогнувшая от неожиданного звука рука.
Три рубля. Андрея такой стимул заинтересовал. Оказалось, правда, что за участие в чемпионате нужно заплатить двадцать копеек, но Андрея это не смутило. Два раза не поесть мороженого.
Разумеется, чемпионат проводился неофициально и с некоторой степенью конспирации. Участники играли в открытую, но им запрещалось как-либо комментировать счет или говорить что-либо о том, что игра идет на деньги.
Проводил чемпионат и принимал ставки парень из параллельного класса. Так впервые встретились лицом к лицу Андрей и Леха…
— Давно. Росли вместе, — сказал Андрей. Окунувшись в воспоминания, он допустил просчет, произнеся эту фразу: сейчас Анвар кивнет понимающе, вспомнит о своем друге детства, и разговор надолго съедет в кювет, полный липких, тягучих историй о друзьях детства тех, кто сидел за столом.
Но этого не произошло. Анвар в самом деле кивнул и обвел узкий круг подсевших поближе земляков многозначительным взглядом, но не произнес ни слова.
Бандиты слушали молча, не сводя глаз с главаря.
Тот посидел некоторое время, переваривая услышанное, потом начал расспрашивать о деталях.
— А этот… Гена… Какие у него с Мамаем еще дела, не знаешь?
Андрей не знал. Он знал, где находится кафе, уже знал, где живет Лехин компаньон, на какой машине ездит и еще массу общих сведений, казавшихся дилетанту первостепенно важными при решении подобных вопросов.
— Ладно. — Анвар царственным жестом поднял руку, давая понять, что узнал все, что мог узнать от Цилиндра. — Значит, так: сегодня я свяжусь с Мамаем. Завтра встретимся и решим вопросы…
— Георгий! — Повернувшись к молодому человеку, осетин быстро заговорил на родном языке. Голос его звучал повелительно — ни дать не взять князь, отдающий приказания своему человеку.
Георгий несколько раз медленно кивнул. Кивнул в знак подчинения, но с достоинством, давая понять окружающим, что он не просто слуга, шестерка, но молодой и лишь потому менее опытный и заслуженный воин, отдающий дань уважения своему наставнику.
Анвар взял свой бокал. Сидевшие за столом задвигались, наполняя рюмки и стаканы.
— Ну, — Анвар поднял бокал над головой, — за настоящих друзей!
Присутствующие оживились, начали чокаться, пить и закусывать.
Анвар, как бы потянувшись за куском карбоната, наклонился к Андрею и произнес чуть слышно:
— Завтра в десять будь дома: мы за тобой заедем. Минут через двадцать Андрей потихоньку встал из-за стола и незаметно, не простившись, удалился восвояси, вполне удовлетворенный результатами своего визита.
ГЛАВА II
Рассказать в двух словах, что за человек Миша Зуленич, — дело непростое.
Потомственный москвич. Родители — инженеры. Единственный ребенок в семье. Ребенок поздний, а потому и родители, и многочисленные родственники добросовестно сдували с мальчика пылинки, всячески оберегая его от невзгод и напастей.
Миша был щуплым и почти не рос, намного отставая от сверстников. Эти обстоятельства только подливали масла в пламя родительской и прародительской любви: чадо кутали зимой и не давали купаться, если температура воды была ниже двадцати.
Ни в ясли, ни в сад Миша, само собой, не ходил. Бабушки и дедушки по очереди занимались его воспитанием, пока родители проектировали грейдеры и бетономешалки.
Школа повергла Мишу в ужас. Тихий и застенчивый от природы, он был оглушен, раздавлен шумом, обилием незнакомых лиц, бесконечными командами учителей и отсутствием ставшей такой привычной поддержки родных.
Поначалу он плакался маме и бабушкам, но, поняв, что школа — дело неизбежное, просто замкнулся, ушел в себя, стараясь не привлекать внимания ни учителей, ни одноклассников.
После уроков Миша спешил домой — укрыться в своей комнате и погрузиться в мир книжных героев. Чтение было его единственным увлечением, герои Жюля Верна, Дефо, Свифта, Дюма — его единственными друзьями, а миры, созданные писателями, — единственными, в которых он хотел бы жить. Реальность, окружавшая и объявлявшая свои правила игры, не устраивала Мишу, книги становились для него наркотиком, позволявшим забыть о живых людях, их грубости, невежестве, злобе.
Миша начал читать уже в четыре года и по своей эрудированности мог бы дать любую фору даже третьеклассникам. Но поднять руку на уроке, встать перед всем классом и что-то рассказывать было выше его сил. Десятки пар глаз, устремленных на него, буквально лишали его дара речи: Миша краснел, начинал чуть слышно мямлить что-то невразумительное. Однажды он едва не грохнулся в обморок. По этой причине он хватал двойки, когда его вызывали к доске или спрашивали с места в ходе урока. За письменные же работы он ни разу не получил ниже четверки, что позволяло ему к концу четверти «выруливать» на вполне приличные итоговые отметки.
Сначала учителя считали, что Зуленич искусно списывает. Но когда он получал единственную пятерку из всего класса, эта версия выглядела явно несостоятельной. Постепенно педагоги пришли к негласному соглашению не вызывать по возможности Мишу к доске, чтобы не портить табели и общие показатели класса. Позднее многие преподаватели делали ставку на Мишу Зуленича, подбирая достойного кандидата для олимпиад, и, если бы не необходимость комментировать свои работы устно, Мишу ждала бы блестящая карьера задвинутого вундеркинда.