Раздались чавкающие звуки ударов по телу.
— Туча, ну я-то что? — Голос был молодой, а обладатель его едва не плакал. — Что Леонидыч говорил, то и делали…
— Ладно. Значит, врач сказал, что, кроме башки, ничего серьезного?
— Ну, руки…
— Хрен с ними, с руками… — Тот, которого называли Тучей, сплюнул. — Но с такой башкой…
Реальность постепенно возвращалась.
Леха лежал не на пушистом, тающем под его весом снегу, а на каком-то возвышении, покрытом, кажется, одеялом, и происходило это не в далеком Приэльбрусье, а в закрытой бойлерной, где-то под сталинским ампиром, едва ли не в центре Москвы.
Он вспомнил это лицо. Туча. Человек Мамая, приезжавший вместе с Геной убеждать его отказаться от своей доли в кафе.
Не открывая глаз, Леха восстановил в памяти все произошедшее с ним накануне. Предстояло начать новый раунд. Несмотря ни на что, похоже, предыдущие остались за ним.
Судя по разговору, в планы бандитов не входило ни убивать, ни даже оставлять следы побоев на пленнике. Это могло означать только одно: его собирались-таки выпускать, причем выпускать в ближайшее время. Значит, пыток больше не будет. Мысль эта обрадовала его даже больше, чем предстоящее освобождение. Он выдержал, не сломался. Он оказался сильнее. Сильнее этих ублюдков, сильнее боли и страха.
Осталось еще немного, и весь этот кошмар останется позади.
Тем временем появился и Леонидыч. Туча обрушил на его голову новый поток брани. Палач не отвечал. То ли не хотел попусту оправдываться, то ли иерархия не обязывала его отчитываться перед Тучей.
Леха открыл глаза.
В бойлерной стало не то что светлее, но освещение стало иным. Очевидно, где-то позади горели две-три лампочки. Их тошнотно-желтый свет позволял теперь различить своды потолка.
Да, это была, вне всякого сомнения, бойлерная, подготовленная для того, чтобы служить бомбоубежищем. Значит, предположение о том, что эта импровизированная тюрьма находится в пределах города, верно. Правда теперь это уже не имело значения: его и так освободят.
Но почему? Почему его хотят вернуть на волю, да еще в целости и сохранности? Странно, что он не задался этим вопросом сразу.
Ясно, что причина такой перемены отнюдь не в том, что в бандитах пробудилась совесть или что-нибудь подобное. Кто-то предпринял ответные шаги, оказавшиеся весьма и весьма эффективными. Кто?
Для начала, кому он нужен? Оксана, Зуля и Андрей. Все. Родители не в счет: они не смогли бы ничего сделать. Но вряд ли ребята сами смогли найти рычаги, развернувшие криминальную машину на сто восемьдесят градусов. Скорее всего, они обратились за помощью…
Все было очевидно. Леха мог шаг за шагом описать все, что происходило на воле. Андрей связался с Анваром. Тот вызвал Мамая на «стрелку», а Мамай распорядился освободить заложника. И, по всей видимости, Анвар взялся за дело серьезно: раз речь идет не только об освобождении, но и о целости пленника.
— Оклемался? — Туча заметил, что Леха открыл глаза, и снова подошел к нему.
— Тебе бы так оклематься, — промычал Леха, с трудом шевеля распухшими губами.
— Не груби дяде.
Туча поставил ногу на возвышение, на котором лежал Леха. Судя по происшедшему под ним движению, Леха понял, что лежит на подиуме из тех самых старых покрышек.
— Скажи мне лучше, — Туча на секунду задумался, глядя куда-то поверх головы собеседника, — бабки, которые ты вложил в эту харчевню, твои были?
Вопрос был несколько странным. Какое им дело до того, чьи это были деньги? Но дело, очевидно, есть. И вопрос этот волнует их даже больше, чем его, Лехино, состояние.
Но раз вопрос этот так важен, то ответить на него нужно правильно. Не честно, не точно, а именно правильно, так, как уже, по-видимому, ответил на него кто-то из его друзей. Но как будет правильно?
Деньги были Лехины. Факт этот никто не оспаривал и не собирался опровергать до сегодняшнего дня. Речь шла о том, чтобы эти вложения компенсировать. Что же изменилось сегодня? Ясно, что прошли переговоры об освобождении. И скорее всего, не обошлось здесь без Анвара, а значит, разбирались они с Мамаем «по понятиям». И что? Как Лехин ответ мог повлиять на дальнейший ход событий? Может быть, Гена заявил, что именно он вложил все деньги в кафе? Вряд ли. В этом случае бандиты не морочили бы голову предложениями о выкупе, они попросту потребовали бы отойти в сторону. Тогда что? Тогда получается, что тему эту подняли Анвар или Андрей с Зулей. Зачем? Если деньги не Лехины, то чьими они должны оказаться?
— Ты заснул или умер? — Туча легонько толкнул его в бок носком ботинка.
Думать, думать, думать. Если у Лехи есть долги, связанные с этим кафе, то появляется третья сторона. Кто? Ребята не могли говорить что попало, они должны были придумать версию, до которой Леха мог бы додуматься и сам, чтобы подтвердить ее в случае проверки. Так что же они придумали? Думать! Анвар мог сказать, что вложенные деньги принадлежат ему, и потребовать вернуть должника. Не проходит. В этом случае Леха изначально был бы под его «крышей» и об этом знали бы и Гена и Мамай. И сам Леха начал бы с этого обстоятельства. Методом исключения остается…
— Тебе что, добавить, козел? — Туча пнул пленника сильнее.
— Цилиндр, — прошептал Леха.
— Не слышу! — взревел Туча.
— Часть денег дал Цилиндр.
Туча убрал ногу и отошел в сторону.
Леха скосил глаза, наблюдая за ним. По реакции бандита никак нельзя было понять, правильным ли был ответ.
Туча начал что-то говорить Леонидычу. Тот согласно кивал, глядя на пленника. Потом они ушли, оставив Леху наедине с одним из молодых подручных Леонидыча. Последний сидел поодаль на перевернутом ящике, явно не собираясь ни приближаться, ни заговаривать с пленником.
Леха снова закрыл глаза, пытаясь расслабить мышцы и как-то отвлечься от грызущей тело боли. Но мысли постоянно крутились вокруг того, насколько серьезно пострадали мышцы и кожа на голове, он невольно начинал прислушиваться к своим ощущениям, пытаясь пошевелить руками, наморщить лоб, повернуть голову. От всех этих экспериментов тело заболело и заныло еще сильней. Но, по крайней мере, теперь Леха точно знал, что все работает, ничего не сломано. Только вот голова. Туча говорил что-то о его голове. Конечно, он помнит удар и кровь, текшую по лицу. Насколько это серьезно? Не хотелось бы остаться со страшным шрамом на лице.
Странно устроен человек. Совсем недавно он мечтал только об одном: вырваться отсюда живым, любой ценой. И мозг, и чутье, и тело работали на это, не считаясь ни с чем. И вот стоило забрезжить лучику надежды на спасение, как он уже думает о том, останутся ли шрамы и не испортит ли это его дивный облик.
Теперь Леха лежал неподвижно, и боль притупилась.
Впервые «гостеприимные» хозяева предоставили пленника самому себе, в рамках, разумеется, широкого скотча, которым он был связан. У Лехи появилась наконец возможность переварить все, что с ним произошло.
Он слышал о подобных приключениях коммерсантов. Слышал рассказы о подвешиваниях, о паяльниках и утюгах. Но все это не воспринималось всерьез. То ли потому, что слишком много кровожадных и живописных подробностей было накручено вокруг этих рассказов, отчего слушателям казалось, что рассказчик импровизирует по мотивам очередного «черного» триллера. Возможно, какую-то роль сыграло и то обстоятельство, что ни сам Леха, ни кто-либо из его знакомых, слову которых можно было доверять, не попадали сами в подобные переделки. А рассказы случайных граждан походили скорее на байки из склепа, а не на описание реальных событий.
«Что ж, — печально усмехнулся Леха своим мыслям, — значит, в своем кругу он будет первым очевидцем и участником. До утюгов и щипцов, слава Богу, не дошло, но и от дыбы вполне хватит впечатлений на всю оставшуюся жизнь».
Раздались шаги, и в бойлерную вошел Леонидыч. Вошел палач уверенной походкой, но, заметив, что Леха приподнял голову и смотрит на него, остановился в нерешительности.
Постояв немного на месте, словно проводник, взглядом прикидывающий маршрут через болото, Леонидыч приблизился к покрышечному ложу.
— Слушай, халдей, — заговорил он, глубоко вздохнув, — считай, что тебе сильно-лресильно повезло.
Леха опустил голову, чтобы навернувшиеся слезы радости не побежали по щекам. Итак, он будет жить. Жить. Какое емкое, хлесткое слово! Какое прекрасное слово!
— Паханы договорились по-своему и все переиграли.
Леонидыч засопел, вытаскивая из внутреннего кармана куртки свернутые в трубку бумаги.
— Мы тебя, конечно, отпустим и обижать больше не будем, но…
Леха зажмурился, выдавливая застившие глаза слезинки, и, снова приподняв голову, посмотрел на своего палача. Тот развернул бумаги и бросил в них беглый взгляд.
— В общем, зря мы с тобой тут пыхтели, — с сожалением произнес он, не отрывая взгляда от бумаг. — Все равно харчевню ты теряешь, а мы тебе отдаем те же бабки, но за моральный ущерб.
— Что? — Леха подумал, что ослышался. — Как это «теряешь»?
— Да так. — Леонидыч пожал плечами. — Те коржаки, что за тебя вписались, договорились с твоим Шаром, или Кубом, что ты уступаешь все права им. Не Мамаю, а этим горцам. Для тебя, я полагаю, это особой роли не играет. Подпиши.
Леонидыч положил бумаги рядом с Лехой и нагнулся, высвобождая ему руку.
— Ты не обижайся, что не развязываю совсем, — ухмыльнулся Леонидыч, — но, поверь, это для твоей же пользы.
Он помог Лехе сесть и вложил в его пальцы авторучку.
— Пиши. Я продиктую. — Леонидыч отошел на шаг и застыл, скрестив руки на груди и отставив ногу. Было похоже, что он собирается не диктовать документ, а декламировать стихотворение.
В глазах у Лехи потемнело от боли и ярости.
Так, значит, все напрасно! Значит, все равно эти чертовы ублюдки заберут его «Хоббит», его восьмое чудо света, в которое он вложил семь лет жизни, вложил… Черт, и ведь Андрей знал, что такое «Хоббит» для Лехи. Неужели нельзя было решить вопрос иначе? Пообещать деньги, пообещать что угодно, но не отдавать кафе? Неужели Цилиндр такой дурак, что пообещал все…