Я назвал свое имя, а старик представился Говардом Хэнксом.
– Джека Лондона уважаешь?
– Парочку романов.
– А Чака Паланика?
– Никому так и не удалось повторить его стиль.
– В таком случае нам точно будет о чем поговорить. Заходи ко мне время от времени. Если я не тут, то в кафетерии… И это, Артхейт… спасибо за помощь.
Ответив кивком, я покинул его бокс и направился к своему. Мимо проходили авторы, обсуждавшие между собой разные сюжетные повороты, и, глядя на них, я понял, почему такой неординарный и нелюдимый человек, как Хэнкс, захотел поговорить со мной. Ведь он такой же человек, которому просто необходимо поделиться мнением, услышать собственный голос. И если Дэйв подружился со мной, потому что я ничем не отличался от других, то старику я стал интересен по обратной причине: я, как и он, не желал быть похожим на этих второсортных писак.
День 14
– Еще сорок человек исключили из конкурса, – сказал я, не зная, как еще можно начать разговор.
– Ага, – ответил Дэйв, стуча пальцами по клавиатуре. Я не смотрел на текст, но все-таки заметил, что его произведение преодолело отметку в тридцать страниц. – Ну зато меньше конкуренции. Кстати об этом, как дела с твоим произведением?
У меня не было желания сообщать, что я так увлекся копированием сюжета длинного сериала, что теперь рискую не успеть закончить рукопись к концу месяца. Оставалось либо изрядно урезать существующую историю, но тогда образуется множество сюжетных дыр, в которых даже весь «Парнас» поместится, либо вообще начинать писать что-то новое.
– Есть свои плюсы и минусы.
– Как и у меня, – шумно выдохнул Дэйв. – Самое сложное в любой фантастике то, что ты всегда должен уметь повышать планку не только собственную, но и тех, кто пишет в том же жанре, что и ты. Вон, видишь Дэмиена? Номер триста пятнадцать. Он тоже пишет историю про то, как человек из нашего мира попадает в фантастический. И у него, и у меня космоопера с попаданцем. И вот если у него представлены четыре инопланетные расы, то я должен придумать и грамотно расписать шесть. Если у него размер космического крейсера равен половине планеты, то у меня он должен быть равен двум планетам.
– А откуда ты знаешь про его работу?
– Да он сам рассказал мне весь сюжет. Многие люди, которые живут мечтами, а на деле еще ничего не достигли, очень любят вести себя так, будто их имена уже можно встретить на полках каждого книжного магазина в мире. Когда я учился в школе, и на моем сайте появились первые четыреста подписчиков, я все равно не считал себя успешным и никому не говорил о том, что я писатель. Потому что я не мог ничем это доказать. Ты думаешь, Стивен Кинг называл себя писателем, когда гвоздь над его кроватью упал под тяжестью оповещений об отказе из издательств? Уж точно нет. Он стал писателем после «11/22/63».
– Его же первая книга «Керри».
– Да? Ох, ну не суть… с этой работой я уже теряться начинаю.
С самого пробуждения стало ясно, что день не задался: писать не писалось, настроение никакое, делать нечего. И чтобы не потратить его совсем впустую, я все-таки решил заглянуть к Хэнксу. Но в боксе его не оказалось, только пухлая стопка страниц лежала на столе. Без особого внимания я пробежал глазами по самой верхней и самой мятой и тут же застыл. Весь лист, от верхнего края до нижнего, покрывал неаккуратный размашистый почерк.
Скажу честно, у меня даже не возникло мысли, что я занимаюсь чем-то, чем не должен. Я и не думал, что вторгаюсь в личные записи чужого человека. Изумление от того, что Хэнкс все-таки что-то пишет, так овладело мной, что я без раздумий взял рукопись, сел на край кровати и начал читать.
Читал не бегло, как это бывало с работами тех конкурсантов, которые дошли до «КОНЦА», а долго, вдумчиво, практически проговаривая про себя каждую букву. Наверное, ни один великий редактор не относился к тексту с таким вниманием и трепетом, с каким это делал я. Но то было не желание выискать ошибки или недочеты, а самый настоящий интерес, граничащий с восторгом.
Он писал о Столице. Не о Централе или Подгороде, а обо всей сразу как об отдельном мире. Поэтический слог Хэнкса пытался уловить все: каждую улицу и перекресток, и камни на асфальтированных дорогах, и дома, в которых растут дети под надзором «Ариадны», и поиски самого себя. На страницах разворачивались и драки за выживание в трущобах Подгорода, и не менее жестокие сцены из самого Централа, где люди, желающие остаться «чистыми», совершали грязные поступки. Уникальная комбинация едкой трагикомедии с философской глубиной. Хэнкс писал остроумно: с юмором, патетикой, проницательным наблюдением, болью, радостью и всем, что возможно. Автор критиковал, насмехался, обвинял, но при этом в каждом его слове чувствовалась железная уверенность в том, что свобода не умерла в сердцах людей и что им просто надо напомнить, каково это – дышать полной грудью и жить в соответствии со своими мыслями. Дойдя до последних страниц, я не мог поверить, что прочитал только что настоящего современного Писателя.
– Рыдаешь, что ли? Неужели так не понравилась книга?
В первую очередь я удивился Хэнксу, стоящему в проходе с красным лицом и полупустой бутылкой виски в руке, во вторую – собственным слезам, которые я поспешил утереть рукавом.
– Хэнкс, эта книга… – начал я, с трудом подбирая слова, – это шедевр. Венец литературы. Боже, да если время определяет искусство, то это точно отражение всего нашего века!
– Ох, как заговорил, – усмехнулся Хэнкс, сел на стул напротив меня и выпил виски. – Ничего удивительного и сверхнового в этой истории нет.
– Что не уменьшает ее гениальности! Хоть убейте, я не могу понять, как вы смогли придумать нечто настолько…
– В том-то и дело, что я ничего не придумывал, – довольно резко отрезал старик. – Моя книга хороша тем, что в ней нет ни капли лжи.
– То есть?
– Сюжет не может быть ужасен, если история правдива. Будешь?
Он протянул мне бутылку. Никогда в жизни я не пробовал алкоголя. При «Ариадне» это стало чуть ли не преступлением, грозящим снижением социальной значимости. Но точно так же, как и я, алкоголь никогда не пили ни Дэйв, ни Дэмиен, ни Нейтан и никто более. И никто из нас не может написать чего-то такого, что могло встать хотя бы рядом с шедевром Хэнкса! Я посмотрел на виски, как на ключ, открывающий дверь ко всем тайнам мироздания, взял бутылку и, задержав дыхание, сделал большой жадный глоток. Чуть было не выплюнул, но сдержался и только поперхнулся, когда жидкий огонь разлился по телу, согревая сердце и расширяя душу.
– Когда я еще учился в школе, – заговорил Хэнкс, – еще до проклятой «Ариадны», моим классным руководителем была учительница литературы. Эта женщина стала для меня чуть ли не матерью. Потому что она была единственной, кто всегда поддерживал меня и верил в мои силы. И вот однажды я захотел написать роман, но не знал какой. И я спросил у нее: «Что лучше писать: фантастику или современную прозу?». Знаешь, она ответила мне так: «Фантастика всегда будет популярна, потому что людям тошно жить в нашем обычном мире, но вот только какую бы оригинальную идею для фантастики ты ни придумал, с вероятностью в девяносто пять процентов кто-то уже написал ее и издал. В фантастике почти невозможно придумать что-то новое, а если читатель чувствует вторичность истории, он перестает в нее верить. Современную же прозу создают те писатели, которые хотят поделиться жизнью, своими мыслями и переживаниями. А поскольку жизнь каждого человека уникальна, то и история, которую он пишет, в любом случае будет отличаться от всех остальных. Я не могу сказать тебе, чем лучше заниматься, Говард, но все различия я тебе объяснила. Дальше решай сам, хочешь ли ты быть автором одного популярного фантастического произведения, которое переплюнут уже через год, или ты хочешь быть тем, кто сможет найти отклик понимания в сердцах людей».
– Да ваша учительница была самой краткостью, – ни с того ни с сего выпалил я, а Хэнкс только рассмеялся.
– Вы посмотрите на него! Всего разок глотнул, а уже пьяной наглости набрался!
– Извините.
– Не, не извиняйся. Вот, выпей еще. Ощути, каково это, когда ты можешь высказать свое мнение, когда ты говоришь то, что хочешь ты, а не то, что от тебя требует компьютер! Чувствуешь, Артхейт? Вот это, – он постучал пальцем по рукописи в моих руках, – это жизнь.
День 19
– Джон, ты меня вообще слышишь? – в очередной раз спросил Дэйв. Он стоял прямо за моим плечом, пока я писал, но голос его доносился как будто издалека.
– Прости, Дэйв. Я боюсь, что если сейчас оторвусь от работы, то определенно упущу что-то важное и не смогу больше найти. Пока получается, хочу выжать максимум из этого состояния, хоть я и не понимаю, что это.
– М-м, это вдохновение, брат, – отозвался Дэйв и печально вздохнул. – Завидую я тебе. Что хотя бы пишешь? То же, что и на прошлой неделе?
– Нет.
После прочтения «Оглянись и иди вперед» – так называлась рукопись Хэнкса – мне стало стыдно, что я вообще смел получать какое-то мнимое наслаждение от той подделки, которую увлеченно слизывал с сериала. Следующим же вечером после знаменательного разговора с Писателем – вечером, потому что утром меня свалила с ног тошнота и головные боли – я без сомнений удалил рукопись и начал новую.
– О чем же произведение, если не секрет?
– О маленьких людях, сердитых на большой мир, – сказал я.
– О-о-о! – Дэйв рассмеялся. – Я когда-то тоже был таким. Но последние годы вот фантастику пишу. Все мы взрослеем со временем.
День 22
Я уже не следил ни за призерами, ни за выбывшими. Не замечал, что людей вокруг меня не с каждым днем, но с каждым часом все меньше и меньше. Кого-то превращали в отброса, кому-то навсегда закрывали двери в литературу. Парочку человек, кто не желал мириться с проигрышем, охранным зондам пришлось парализовать и утаскивать куда-то на верхние этажи.
Меня больше не волновала ни собственная жизнь, ни результаты «Слова Ариадны». Главным для меня было успеть закончить повесть. Вовсе не вдохновение овладело мной, а четкая уверенность в том, что я знаю, о чем пишу. Я не пытался изобрести велосипед, а выплескивал на страницы свои подлинные чувства.