– Есть гражданин преклонных лет, утверждающий, как в момент его выхода на улицу от джипа удалился человек с предметом, похожим на портфель. Описание фигуранта по ряду признаков совпадает с визуальным обликом Варанова, – Кряжин покусал губу, выискивая в папке следующий документ. – Есть показания женщины из сороковой квартиры того же восемнадцатого дома по улице Резниковской, которая слышала звук выстрела и видела человека, удаляющегося от джипа. Ее описание фигуранта совпадает с внешним видом Варанова по цветовой гамме, но не совпадает по обозначению предметов одежды.
Смагин развел руками.
– Цветовая гамма, Иван Дмитриевич, вещь постоянная. Константа, так сказать. Перепутать цвета может лишь дальтоник, а их, если верить статистике, один на двадцать пять тысяч граждан. Свидетели – явно не заинтересованные в исходе дела лица, находящиеся, как я понял по докладу, в состоянии конфликта, отсюда и разница в элементах одеяния. Не могут же бытовые склочники, не идущие на компромисс ни при каких обстоятельствах, соглашаться во всем? Но лгать очевидно, желая насолить спорной стороне, они не могут. Серый верх, черный низ, темная обувь – основное, что присутствует в их пояснениях. А это важно тем паче, что именно так и одет Варанов. Чем же вам не нравятся показания? – после последней фразы Смагин просительно, мол, перестань снова упираться, посмотрел на следователя. И без того, мол, дел хватает. Однако во взгляде крохотной искоркой светилось и предупреждение – «Помнишь нашу игру в вопросы и ответы?».
Ивану Дмитриевичу, о чем он заявил незамедлительно, не нравилось то, что мужчина видел «серый верх, темный низ» в половине девятого утра, а женщина – в половине второго ночи.
– Который час указывает в явке с повинной Варанов?
Кряжин этот вопрос ждал.
– Два часа ночи.
– Странное совпадение, верно? – не выдержал присутствующий Любомиров. Его это дело, равно и как остальных, не касалось, но факты ему показались столь очевидными, что «важняк» не сдержался.
– Никакого совпадения, если учесть, что МУРу час смерти Оресьева стал известен задолго до того, как я узнал о задержании им Варанова.
Начальник управления сжал губы и выдохнул. Подозревать уголовный розыск – неблагодарное, конечно, дело, ибо речь идет об обвинительной практике, а не об адвокатской, однако следствие на то и создано, чтобы агнцев отделять от козлищ. Кряжин относится к той породе «важняков», которые делают все не спеша, но везде успевают. Иногда мажут мимо цели, но на фоне общей работы эти промахи выглядят сознательным лукавством. Сознательным, потому что никто не совершенен, и из этого ряда мало кому хочется выделяться. Как Москва не терпит своих покорителей, так и следственное дело не выносит всегда правых. То есть – святых.
– Работай, Иван Дмитриевич, – на «ты» Егор Викторович все-таки сорвался, чем выдал понимание вышеописанной истины. – Ты что-то говорил о командировке в Тернов?
Услышав название незнакомого города, Любомиров заинтересованно посмотрел на Кряжина. Кряжин знает все города. Если он согласен на командировку, то, судя по произношению, Иван Дмитриевич явно навострил лыжи в Чехию. Везет.
– После того, как передопрошу свидетелей.
– Кстати, – встрепенулся Смагин. – А что с кровью Варанова?
Кряжин решительно кивнул головой:
– И когда дождусь экспертизы. Документацию в портфеле Оресьева пока не исследовал, думаю, делать это будет целесообразно вкупе с изучением обстановки в центре финансового оплота «Отчизны», в уже упомянутом Тернове.
– Я там подсказал кое-что... – посчитал необходимым заметить Любомиров, но желаемого результата это заявление не достигло.
Любой следователь на месте Кряжина посчитал бы свое положение достаточно уверенным. Редко выпадает такая возможность на четвертые сутки после громкого убийства мчаться на передопрос свидетелей, зная, что в активе имеется подозреваемый, чьи отпечатки пальцев прямо указывают на то, что тот побывал на месте преступления. Мало того, в активе имеется еще и заявление самого подозреваемого. Он был на том месте – согласен, крал вещи – согласен, видел труп – согласен, и то, что он не согласен с причинением трупу еще при жизни увечий, уже не так важно. Редкий следователь видел человека, который бы сразу сознался в убийстве. В основном за свободу такие типы, как Варанов, сражаются ожесточенно и осознанно. Понимают, что мосты сожжены и цепляться нужно за то, что есть.
Кряжин же, направляясь в «Волге» к восемнадцатому дому по улице Резниковской, размышлял над тем, что на сегодняшний момент у него есть лишь одно прямое доказательство совершения Варановым убийства. Это кровь на локтевой части пиджака Оресьева, ему не принадлежащая. Была борьба, Оресьев был еще жив. Потом депутат умер, и труп его пролежал без внимания окружающих более шести часов. Варанов утверждает, что подошел к машине в половине девятого утра, то есть после смерти сопредседателя «Отчизны». Если окажется, что кровь на рукаве пиджака не Варанова, то версия о причастности его к гибели депутата Государственной думы летит к черту.
Старика Иван Дмитриевич нашел быстро. Собственно, и не искал даже. Просто вышел из машины и подошел к лавочке у второго подъезда. На ней, разомлев от дневного солнца, располагались две старушки в пестром и искомый свидетель. «Михеич», как назвала его лжесвидетельница из сороковой квартиры с пластиковыми окнами.
Поздоровавшись, Кряжин отвлек ветерана от злободневной дискуссии на тему повышения тарифов и сравнения их со среднестатистическими по России (мотивацию грабительской политики Мосгордумы Михеич извлекал из свежего номера «Отчизны») и предложил подняться «для серьезного разговора».
Нет лучше способа заставить пожилого человека бросить все дела, кроме как заявить ему о том, что он необходим для важного дела. Люди, рожденные сразу после революции, надышавшиеся порохом Великой Отечественной и глотнувшие свежего воздуха Соловков, на фразу «важное дело» реагируют, как на главное. Так кошка, занимающаяся сексом, завидев мышь, бросает все остальные дела. Важный разговор со следователем из Генеральной прокуратуры (у пожилых хорошая память, фамилию «Вышинский» они не забудут уже никогда) заставил Михеича тут же нашарить в отвисшем кармане кримпленового пиджака связку ключей и засеменить в подъезд.
– Срам, – вполголоса заметила одна из старушек, едва две фигуры скрылись за дверью. – Михеич... Кто бы мог подумать? Теперь точно возьмут.
– Думаешь, за убийство?
– Куда там. Митинг у памятника Ленину помнишь? Напился первача и пошел на горсовет.
– Один? – уточнила собеседница.
– А кто за дураком пойдет?
Первым делом Михеич поставил чайник. Собственно, не совсем Михеичем он был. Гаврилов Макар Макарович – его звали, и так он представился, заслышав первый вопрос следователя под развернутый протокол. А что не по отчеству и не по имени кличут, так привык уже.
– Эх, скатерки нет никакой, – сокрушался он, стыдливо опуская два подстаканника с темным чаем.
Старики, стыдящиеся своей нищеты, всегда вызывали у Ивана Дмитриевича жалость. Это племя, считал он, получило чужое сполна, и теперь за чужое же продолжает рассчитываться. Были бы деньги на папиросы, чай, хлеб и молоко – и не было бы проблем в их жизни. Но нужно платить за квартиру, ремонт дома, который не ремонтируется вот уже пятьдесят лет, и... не хватает. Некоторые возмущаются, другие ворчат, а этот, вишь, стыдится. Неловко старику, что нет скатерти, не нажил, оттого и неловко. Из толстой папки Кряжина появилось несколько протоколов осмотра, и они тут же покрыли всю поверхность стола.
– Еще раз, Макар Макарович, – попросил Кряжин, прихлебывая из стакана невкусный чай. – Вспомни, как тем утром дело было. А то получается, как в том анекдоте, про двух глухих: ты в баню? – Нет, я в баню. – А я думал, что ты в баню. Расскажи, Макарыч, дело государственное, сам понимаешь, правды ни у кого не найдешь. Дай, думаю, у тебя поищу.
Раз такое дело, Михеич готов. Он государственным делам помогал и в тридцатых, когда на соседей в НКВД бумаги писал, и в пятидесятых, когда на тех же соседей, к тому сроку вышедших, писал снова. Сейчас хуже. Зрение не то, издали не разберешь, на кого писать, слух подводит, сквозь стены уже не так слова слышатся. Все более голоса. Мол, «в трубу вынести, а дальше видно будет»... Особенно хорошо бесов слыхать после второй. Кажется, еще чуть-чуть, и увидит. Но... не хватает. Пенсия не та.
– Слушай, гражданин следователь, – старик наконец-то присел и поставил между собой и гостем пепельницу. – Слушай, запоминай и записывай. Память у меня уже не та, а потому сейчас скажу, а через час забуду. Пиши быстро, на ходики не отвлекайся.
Кряжину такой расклад не понравился. Сразу как-то возникли сомнения, что он выбрал нужного для следствия человека. Но вскоре Макар Макарович его сомнения рассеял, так как слово в слово повторял то, о чем говорил несколько дней назад у рокового джипа. Кряжин писал, представлял себе картину происходящего и ни разу не усомнился в том, что какой-то эпизод логически выпадает из цепи событий.
Серый верх, черный низ... Кроссовки черные...
– Точно кроссовки?
– Слово! Сейчас в таких молодежь гарцует. Выбрался он, значит, из трактора и стал вытягивать портфель.
– А что значит – «выбрался», Макарыч? Он в джип полностью проник?
– Зачем – полностью? Ноги торчали. Вытянул портфель, прихватил его одной рукой с пакетом, постоял с минуту («Карманы чистил», – догадался Иван Дмитриевич) и быстро прочь пошел. Так и скрылся за углом – одной рукой держась за барахло, второй за нос.
– Не понял, – признался следователь. – Зачем он за нос держался?
– А я знаю? – возмутился старик. – Я, гражданин следователь, про что не знаю, про то не говорю. Это удел Верки Париж-Дакар.
– Кого?.. – не на шутку опешил Кряжин. Хотел прихлебнуть из стакана, но удержался, поставил на место.
– Из сороковой, – дед шмыгнул носом и полез в карман. Через секунду извлек синий клетчатый носовой платок размером с развернутый бланк протокола допроса и стал искать место почище. Нашел, проскрипел, убрал и лишь потом добавил: – Стерва, я те скажу, конченая. Пер