овно через неделю, после того, как Андрей рассказал все Оле. У нес тоже на глазах выступили слезы, и они приняли единодушное решение привезти дочь домой. Когда они вместе с дедушкой возвращались на электричке в Москву, радости ребенка не было предела. Нина всю дорогу что-то рассказывала, смеялась и даже пыталась спеть про голубой вагон.
И вот теперь, спустя девять лет с того памятного дня, когда Андрей ездил в подмосковную загородную дачу в Красково, они, теперь уже все вместе, приехали в пионерлагерь, чтобы проведать Нину, в которой теперь уже трудно было узнать ту маленькую испуганную девочку в синем платьице с влажными от слез глазами.
На удивление Андрея, в пионерлагере было практически невозможно найти кого-нибудь, кто мог бы принять решение отпустить Нину пообщаться с родителями за пределами территории лагеря. Воспитатели, как сказала одна девочка, разъехались но домам, а пионервожатые были на каком-то совещании. Дети были предоставлены сами себе, занимались, кто чем хотел, выходили за забор на речку, наблюдали за лягушками и улитками, как Нина писала об этом в своих письмах.
Андрей, Оля и Сережа приехали вместе с друзьями, которые были на своей матине. Со Славой Андрей дружил третий год, после того, как судьба свела их в российском КГБ, а затем и его преемнике — Агентстве федеральной безопасности, в самое трудное для органов безопасности время. Но с ликвидацией этой структуры и образованием Министерства безопасности Слава после целой серии всяких передряг и пертурбаций оказался на улице и теперь искал для себя достойное применение.
Пухленькая Анечка, дочка Славы и Наташи, была ровесницей Нины, и, хотя их отношения нельзя было назвать дружбой, поскольку они встречались редко, девочки тянулись друг к другу.
Безуспешно пытаясь найти какое-нибудь начальство, Андрей и Оля решили: раз нет никого, кто может дать разрешение, тоща мы выйдем за пределы лагеря без разрешения. Так и сделали. Они расположились на берегу неширокой реки с берегами, поросшими густой травой и кустами. Сережа туг же принялся обследовать окружающую местность, а затем влез на дерево и сверху наблюдал за происходящим. Оля расстелила покрывало, стала вынимать из пакетов овощи, фрукты, бутерброды, сладости. Наташа помогала ей «накрывать на стол». Андрей со Славой разводили костер, а Нина с Аней о чем-то секретничали. Потом девочки стали играть в бадминтон, а Оля достала две аппетитные запеченные курочки, которые она предусмотрительно приготовила накануне.
Все оживленно разговаривали, шутили, смеялись. Был жаркий день, но от реки тянуло прохладной свежестью, летали бабочки, стрекотали кузнечики и где-то вдали квакали лягушки. Казалось, мир прекрасен, и все вокруг создано для того, чтобы наслаждаться этим миром — солнцем, водой, шелестящей зеленью.
Наверное, у каждого, кто сидел тоща на лужайке, были свои заботы и проблемы, но в эти минуты они будто отошли на задний план. Но не у всех! Если бы тоща кто-нибудь внимательно посмотрел в таза Нины, то увидел бы в них глубоко спрятанное чувство грусти и тревоги. Привыкшая прятать свои чувства не только от окружающих, но и от самых близких людей, она не подавала вида, что ей уже невмоготу находиться в этом пионерлагере, нет сил делать вид, что все в порядке, что ей здесь хорошо и весело.
Нина улыбалась шуткам дяди Славы, поддерживала разговор с Аней, пикировалась с Сережей, общалась с мамой и папой, но при этом думала о своем: «Если уж они сдали меня в лагерь, то лучше бы не писали и не приезжали. А так только травят душу! Пока никого не видишь — спокойно, хорошо, даже не думаешь о доме. Зачем только родители разрывают детскую душу?»
Аня подарила Нине маленького желтого цыпленка в яичной скорлупе. Он был такой беззащитный и хрупкий, что у Нины от одного взгляда на него наворачивались слезы. «Что они смеются? — думала Нина, глядя на родителей и их друзей. — Конечно, им радостно, что они уезжают, а мне плакать хочется! Неужели они не понимают, что наносят глубокую рану ребенку?!»
Потом они пекли картошку, но Нине и это очень увлекательное и вкусное занятие не доставляло радости. Она почти все время молчала и как-то виновато улыбалась. Особенно ее раздражало, что папа взял с собой кинокамеру, и все время снимал их встречу, норовя нацелить глаз объектива именно на нее. Она вообще не любила сниматься, а тут, когда она едва сдерживала слезы, попытка запечатлеть ее на кинопленку казалась ей дополнительной формой издевательства.
«Ему бы только заснять все, и совершенно наплевать на мое настроение, на мои чувства! А потом будет хвастаться перед всеми, показывая свои фильмы. А люди не будут подавать виду, что на самом деле он выглядит смешно и даже тупо!» — думала Нина об отце.
Потом, когда вся компания засобиралась, быстро сложив покрывало, посуду и остатки трапезы, а затем подъехала на машине к корпусу из светлого кирпича, Нина торопливо попрощалась со всеми, будто действительно куда-то спешила. Чувство горечи и невысказанной обиды охватило ее. Она уже не мота притворяться и чувствовала, что еще немного и заплачет. Нина резко повернулась и, не оборачиваясь, побежала вдоль стены корпуса, потом зашла за угол и исчезла из виду.
Андрей еще долго смотрел в ту сторону, куда убежала Нина, даже включил камеру, рассчитывая ненароком снять на пленку, как она входит в корпус. Но сделать это было уже невозможно. То ли она уже успела забежать по ступенькам внутрь здания, то ли вообще решила не показываться смотрящим ей вслед родителям.
ВОСПОМИНАНИЯ: «Я тоща очень переживал за Нину. Хотя она внешне не проявляла свои чувства, но в глазах читалась грусть и обида. Я вспомнил время, когда сам ездил в пионерский лагерь, и каждый раз это было для меня тяжелым испытанием. Когда папа и мама приехали первый раз ко мне в родительский день, я еле сдерживал слезы. Просить, чтобы меня забрали оттуда, я не мог, потому, что уже понимал — должен выдержать. Но однажды меня все-таки забрали с собой. Это было еще, когда мы жили в Печорах неподалеку от Пскова. Мне тоща казалось, что лагерь находился очень далеко. Он был километрах в пятидесяти на территории Эстонии. Когда мы возвращались на военном уазике домой, я был самым счастливым человеком на свете» (Из воспоминаний А.П. Орлова).
Весь день пребывания в пионерлагере, все время встречи с дочерью Андрея не отпускало ощущение, будто он вернулся на девять лет назад, когда Ниночка была еще совсем маленькая и он ездил к ней на загородную детсадовскую дачу в Красково. Он несколько раз пытался успокоить ее какими-то бодрыми словами, мол, еще немного, закончится смена, ты вернешься домой… Но каждый раз он натыкался на холодный взгляд дочери. Как же ему тоща хотелось, чтобы она вцепилась ему в руку и спросила, как тоща: «Папа, ты не уйдешь?»
18 июня 1993 года, пятница, день
Москва. Измайловский остров.
Городок имени Баумана
Два человека неспешным шагом ниш по тропинке вдоль реки Серебрянки, соединяющей Серебряно-Виноградный пруд и огибающей Измайловский остров с юга. Высокие деревья, заросли кустов, разнотравье, пение птиц — все это создавало умиротворяющую атмосферу полного спокойствия. Казалось, что большой город находится где-то очень далеко, так как сюда почти не доносился шум машин. Разве только время от времени был слышен приглушенный стук трамвайных колес да едва различимый скрежет вагонов метро на изгибе эстакады, постепенно спускающейся к туннелю. Да и людей здесь практически не было видно, хотя рядом возвышались сооружения, очень напоминающие Кремль в миниатюре. Правда, все здания были из белого камня, заметно потускневшего и покрытого зеленоватым налетом и пятнами плесени.
Худощавый мужчина в дорогом сером костюме говорил с заметным акцентом, из чего можно было предположить, что он иностранец. Его собеседник, на котором были коричневые брюки и рубашка на выпуск с коротким рукавом, был определенно русским. В руках у него был полиэтиленовый пакет с яркой надписью «Макдоналдс». Он то и дело подобострастно поддакивал иностранцу и каждый раз, когда тот что-то говорил ему, кивал головой. Впрочем, этого никто не мог видеть, так как на тропинке они были одни, с одной стороны у них была затянутая ряской у берега водяная гладь реки, а с другой — зеленые заросли, через которые едва проглядывали каменные стены. Сюда горожане, как правило, приходили лишь в выходные дни, чтобы искупаться, побродить по дорожкам по периметру острова или позаниматься спортом — здесь были две волейбольные площадки и футбольное поле.
От «материка» остров отделяло три моста — один, основной, — там, где возвышалась старинная чугунная арка неподалеку от Покровского собора, занятого какими-то конторами, другой — рядом с плотиной и шлюзом, позволяющим поддерживать надлежащий уровень воды в пруду, а третий — арочный мостик через Серебрянку в западной части острова. Такое расположение мостов было чрезвычайно удобным для того, кто хотел незаметно «исчезнуть» с острова, войдя на него с одной стороны и выйдя с любой другой.
Для двух оживленно разговаривающих между собой мужчин Измайловский остров был прекрасным местом для конфиденциальной беседы, позволяющим вовремя заметить за собой наружное наблюдение и избежать неприятностей. А они могли бы возникнуть, хотя бы из-за того, что именно обсуждали здесь сотрудник американского посольства господин Харрис и уже известный нам Михаил Юрьевич.
— Вы поймите, господин Ткаченко, очень скоро ситуация у вас в России снова может выйти из-под контроля. Мы не имеем права на это смотреть, как это у вас говорят, «сквозь пальцы». Слишком много сил положено на то, чтобы у вас установилась демократия и Россия встала на цивилизованный путь развития.
— Я это понимаю, господин Харрис. Но никакая работа не может выполняться без денег. Нам нужны серьезные средства, чтобы развернуть работу в полном объеме. Вы обещали…
— Я ничего вам не обещал, а только говорил, что мы постараемся поддержать становление гражданского общества в России. Для этого государственный департамент США выделяет немалые деньги. Но и вы, господин Ткаченко, должны помочь нам сориентироваться в происходящих процессах. У вас везде есть свои люди. Поговорите с ними, как они оценивают обстановку, какие видят пути разрешения конфликта между Ельциным и парламентом. Ведь противоречия зашли слишком далеко. Вы, наверное, уже слышали, что вчера президенты Украины и России подписали соглашение по Крыму, согласились, что он остается полностью за Украиной. И это при сопротивлении Верховного Совета!