— Ну понятно, — ехидно кивает отец Лены. — Без армии же потом на госслужбе вообще никуда не втиснешься.
— И это тоже, — не спорит Асель. — Но это не отменяет того факта, что все два миллиона военнослужащих сегодня стопроцентные добровольцы. Большинство из которых прошли достаточно зверские конкурсы. У меня младший брат служил, я в курсе…
— А откуда брат? — Удивляюсь я. — Я где-то читал, один ребёнок в семье?
— Во-первых, давно отменили. Во-вторых, мы же не хань. Не коренная нация, — поясняет Асель. — Нам, уйгурам, ещё кое-кому всегда можно было больше одного ребёнка. Даже когда остальным было нельзя.
— И ты хочешь сказать, что пара миллионов хорошо обученных и экипированных добровольцев — это никак не угроза соседям? — скептически смотрит на Асель Роберт Сергеевич.
— Я же не навязываю, — сдаёт назад Асель. — Просто говорю, что думаю. Зачем мне вас обманывать? Вы просто не жили там… Вот как у нас тут войну сорок один — сорок пять вспоминают как величайшую трагедию, так в Китае вспоминают тысяча девятьсот десятый год: когда китайцев просто физически уничтожали. А Китай ничего не мог противопоставить агрессии из-за технического отставания. Я б сейчас как врач вообще бы сказала, что у Китая коллективная психическая травма от девятьсот десятого года.[18] — Асель задумчиво хрустит яблоком. — И их страх номер один это чтоб десятый год никогда не повторился. Хотя есть ещё и третий момент.
Роберт Сергеевич с улыбкой кивает и тоже тянется за яблоком, а я спрашиваю:
— Какой?
— Руководство Китая не скрывает. Вы просто не читаете по-китайски… — задумчиво повторяет Асель. — Китай категорически против стратегической наступательной доктрины, в своём исполнении. В тысяча девятьсот семьдесят девятом, был последний раз, когда НОАК пыталась наступать. В тот раз — на Вьетнам. И брат говорил, он сейчас офицер… и от друзей его слышала, что это был последний опыт Китая, после которого наступательные операции армией Китая методически категорически не рассматривают. Да и поговорка есть… «купить или заработать дешевле, чем завоевать».
Котлинский забирает меня через час и рассказывает по дороге:
— Был я там. Всё совсем не так грустно, как было на старте. Батюшка как к нам поехал, кто-то из паствы стукнул благочинному. — Котлинский громко смеётся. — А благочинный уже в епархию. Батюшка без колёс, своим ходом. Кстати, действительно подвижник, дом у него хуже, чем у меня сарай на даче… Так вот. Пока батюшка к нам добрался, а мы туда с ним, уже из епархии человек пять прибыли.
— Зачем? — я не в курсе церковных правил, пока не понимаю фабулы.
— НУ что церковь к мирянам за помощью? — смотрит на меня Котлинский, как Лена отрываясь от дороги.
Что у них за привычка такая.
— В общем, операцию эту неплохо делают. Но не у нас, да. Вот инициатива батюшки была перехвачена епархией, и теперь пацана на лечение повезут епархиалы. Деньги со скоростью звука нашлись, когда я сказал, что НОВАЯ КЛИНИКА будет пытаться бороться лично и объявит сбор средств. — Котлинский продолжает смеяться.
— Ничего себе, — удивляюсь. — Оказывается, надо всего-то привлечь внимание?
— Да там ещё у батюшки какие-то свои тёрки с начальством. Я всего не понял, но они категорически не хотят, чтоб он вообще с кем-то за пределами аула общался.
— А это именно аул?
— Ага, — кивает Котлинский. — Навскидку, мусульман на улице более семидесяти процентов. Так что, оставить и так немногочисленную паству без поддержки…
Глава 29
— Так и что там будет дальше?
— Ну-у-у, мне думается, будет так. — Котлинский молчит секунд пять, собираясь с мыслями, потом продолжает. — Вначале надо нормально обследовать. Я потому в этот аул и поехал, что у меня возникли вопросы по анализам. Думал, может, батюшка взял не все бумаги с собой.
— А оказалось?
— Оказалось, батюшка взял всё, что есть. Просто сданы не все анализы. Обследоваться надо нормально, — повторяет Котлинский. — После этого только будет понятно, какие именно консервативные варианты есть. Навскидку скажу, там всё не так печально. Как показалось лично батюшке, на его первый непрофессиональный взгляд.
— А онкодиспансер? Он же с их слов оценивает ситуацию?
— К онкодиспансеру лично у меня масса вопросов, — бормочет Котлинский. — Хоть и с Анной. Не снимаю ответственности с себя, мы с Сергеем тоже хороши… Но у нас онкология — один из миллиарда возможных сценариев. Мы могли лохануться. А у них это единственный профиль. И вот тут уже… Ладно. Саня, ты ещё молодой, ни к чему тебе эти дрязги, — осаживает сам себя Котлинский.
— Так а пацану что онкодиспансер-то сказал? — повторяю вопрос, поскольку Котлинский, вспомнив об Анне, погрузился в свои мысли.
— Отписались вместо анализов. Не до конца рассмотрев варианты. — Коротко подводит итог Котлинский, по которому вижу, что он не хочет обсуждать эту тему. — Хотя, подсудное дело. Я пока не понимаю, в чём причина такой халатности.
Ну ладно, если так.
— А почему к нам не хотите? Ко мне, в смысле? — не могу не спросить о самом очевидном, с моей точки зрения, варианте.
— Помнишь, мы с тобой договаривались? — Котлинский косится на меня. — Если вероятность не ниже восьмидесяти процентов, если консервативная методика наработана…
— Да, помню.
— Это именно тот случай. — Кивает Котлинский. — Просто оперироваться надо или в Израиле, или в Германии. Саня, извини, подробностей не скажу: я суеверный. И я сейчас уверен почти на все сто, что всё будет нормально. Но муссировать не хочу… Пожалей мои седины. Тьфу три раза.
— А сумма солидная? В смысле, стоимость операции?
— Для частного лица, смотря кому. — Пожимает плечами Котлинский. — А для епархии, ещё и в такой ситуации… Знаешь, не хочу, опять-таки, этого говорить вслух, но в церкви с пониманием маркетинга всё в порядке. Не моё, но разделяю: «Церковь — самый успешный из всех бизнесов за последние две тысячи лет».
— Звучит как-то цинично. Лично на меня этот священник, который приезжал к КЛИНИКЕ, впечатления стяжателя не произвёл, — размышляю вслух. — Я же чувствую. Вот уж у него собственного корыстного интереса не было.
— О нём и речи нет, — соглашается Котлинский. — Если сам по себе, он действительно чистая монета. Но к сожалению, Саня, такие, как он, в церкви в глубоком меньшинстве, а-а-а-а-ага-га-га-га, поверь бизнесмену со стажем…
— А какая у нас сейчас задача в КЛИНИКЕ? — возвращаюсь к текущим проблемам.
— Прибудет пациент. Кандидат к тебе. Хотелось бы, чтоб ты его осмотрел прямо сегодня: товарищ нервный. Если ты увидишь, что нам с ним смысл поработать есть, успокоим его прямо сегодня.
Новым кандидатом в пациенты оказывается мужчина лет пятидесяти, абсолютно непримечательный внешне, но с опухолью простаты.
Привычно раскладываю его на кушетке в кабинете Котлинского.
Стадия далеко не та, что у Анны. Всё намного лучше. И с точки зрения физических размеров самой опухоли, и о метастазах речь не идёт.
Бросаю на автомате ту же частоту, что у Анны. Первое время результата не вижу. Котлинский сидит на своём привычно месте за столом и незаметно наблюдает за нами.
— Игорь Витальевич, мне нужно полчаса, и желательно с иглами. — Вопросительно гляжу на Котлинского.
— Давай, — кивает он.
Мужчина, имени которого я пока не знаю, в отличие от Анны, оказывается гораздо менее терпелив к любым воздействиям. Ввожу лишь первую иглу, когда он начинает извиваться и напрягать мышцы. Сбивая и ввод иглы, и транслируемую мной частоту.
Вожусь с ним таким образом минут пятнадцать, с трудом ухитряясь поставить как надо лишь три иглы.
Котлинский наблюдает за манипуляциями с удивлением.
На «женскую» частоту опухоль не отзывается, но, повозившись минут пятнадцать, ухитряюсь подобрать резонанс.
— Пока нормально, но нужно дней три-пять пробных, чтоб «пристреляться» и убедиться, что всё работает, — тихо говорю Котлинскому через пятнадцать минут.
Пациент, кажется, нервный, и не хочу его лишний раз беспокоить тем фактом, что возможны и отрицательные варианты.
Когда мы заканчиваем с простатой на сегодня и выпроваживаем пациента, у Котлинского звонит телефон:
— Да?
— …
— Хорошо, могу. Тут Саня как раз рядом, сейчас его спрошу. — Котлинский отстраняется от трубки и спрашивает меня, — Бахтин звонит. Просит ребёнка глянуть. Мотнёмся?
Молча киваю и лезу за смартфоном, отправить Лене смску в ватсаппе:
Мелкий: Лена, я с Котлинским к Бахтину, ребёнка глянуть. Ок? Ты там не прокиснешь без меня? :-)
Лена: Нет, у нас тут рубилово… Валяй. Я потом за тобой туда подъеду, оттуда тебя сразу заберу.
Подъезжаем к самому обычному дому, поднимаемся на седьмой этаж. Дверь открывает сам Бахтин. Квартира внутри оказывается самой обычной двушкой, без каких-либо наворотов, без дорогого ремонта. В открытую дверь кухни вижу, что и кухня оборудована далеко не по последнему слову техники. Словом, обычная квартира как у какого-нибудь работяги.
Бахтин, видимо, наблюдая, как я осматриваюсь, что-то такое улавливает:
— До женитьбы вообще один жил. Мне нормально. Я тут только ночевать появлялся, и то… — Бахтин косится на открытую в комнату дверь и не продолжает. — А сейчас пока не успели ничего сделать. Да и не до того; то это, то другое…
— Так, кто у нас тут заболел? — перебивает Бахтина Котлинский, заталкивая меня в ванную, мыть руки. — Веди, папаша.
В большой комнате, оборудованной под детскую, на пеленальном столе Марина сражается с ребёнком, пытаясь перепеленать. Ребёнок нервничает и пытается сопротивляться.
— Здравствуйте, — радушно улыбается нам Марина, оборачиваясь на секунду. — Вот, гляньте пожалуйста.
Котлинский стремительно приближается к пеленальному столу и через секунду выдаёт вердикт: