— Так у меня рака простаты нет. И я раз в квартал в Бундес не летаю, чтобы «от розетки подзарядиться».
— То есть, ты теоретически согласен? — уточняет первый собеседник, вопросительно глядя на эмира. — Если за тобой закрепят право охотиться, то об обмене пленными ты поговорить можешь?
— Моя благодарность будет безграничной, друг мой. И это будет не обмен, давай откровенно: у них нет в И-ле ничего, что мне нужно. Это будет мой подарок вам, который вы потом передарите, как считаете нужным. Поскольку я в подарок приму наследуемое право охотиться у вас. Закреплённое за нами.
— Сейчас ничего не обещаю, — задумчиво говорит первый собеседник. — Но там будет привязка срока действия этого разрешения к твоим финансовым вливаниям. Ты согласен, пока только принципиально, что для того, чтоб охотиться так, нужно постоянно поддерживать и популяцию, и сам заповедник? — Первый собеседник вопросительно смотрит на эмира.
— Вообще не вопрос, друг мой, — со снисходительной улыбкой кивает эмир. — На своего эмира у Дубая деньги есть. И всегда будут, тем более, столь небольшие… И давай договоримся ещё вот о чём: твой внук оформит отказ от претензий по нападению? Если вы этих пленных забираете и дальше их меняете, дарите, либо распоряжаетесь ими от своего имени, но уже без нас.
Собеседник непонимающе смотрит на эмира, потому тот поясняет:
— У нас срок давности по таким делам о-го-го: напали на твою дочь и внука. Плюс ещё на одну женщину. Чуть не убили второго парня. А вдруг твой внук через полгода или через год решит, что наказать обидчиков всё же нужно и подаст претензию в наш суд? Или что-то ещё, на «взыскание долгов»?
— Вообще не проблема, — чуть удивлёно отвечает первый собеседник. — Это как раз я решу, даже не выходя отсюда. Где мой телефон…
— Не нужно твоего телефона, — мягко перебивает собеседника эмир. — Мы официально отправим запрос в вашу прокуратуру; пусть твой внук в наше консульство подъедет и у консула откажется от всех претензий в адрес пленных. Ему же несложно?
— Вот ты недоверчивый! — сводит брови вместе собеседник эмира.
— Робби, — снова снисходительно улыбается эмир. — Эмирату в моём лице и неудобно перед гостем, которого чуть не убили. И стыдно перед тобой, поскольку на твою дочь покушались. И перед твоим внуком стыдно, который вынужден был твою дочь защищать, попутно спасая нашего гостя. Да и пленные, если по нормальным обычаям, принадлежат твоему внуку, Робби. — Эмир продолжает улыбаться. — Так что, давай хоть что-то в этой сделке оформим, как полагается? Если нужно, машину за ним пришлём от консульства.
— Вот не надо ваших машин от консульства с красными номерами ещё к нему в лицей, — недовольно бормочет собеседник эмира. — Не надо. Он найдёт, на чём приехать…
— Саша, я уже… — в кабинете педиатрии в приоткрытой двери появляется голова Котлинского, который был занят, когда у меня было «окно» и когда я очень хотел с ним поговорить. — А-а-а, ты ещё занят? Ну я у себя…
Появляюсь у него сразу, как только заканчиваю с последним на сегодня грудничком, которые по осенней распутице стали болеть ощутимо чаще. Теперь их за один приём редко бывает меньше десяти. Впрочем, лично для меня операция крайне несложная и быстрая.
— Игорь Витальевич, я тут свободное время использовал для подтягивания себя в теории, — начинаю, усаживаясь на стул напротив него, — и вот что вычитал. Можете это как-то прокомментировать с вашей высоты?..
— … Саня, озадачил. — Котлинский ошарашено смотрит на меня через пять минут. — Ты уверен, что это самая подходящая тема и для вечера, который конец рабочего дня; и для текущего исторического этапа?
— Насчёт вечера, а когда мы ещё с вами можем научно посоветоваться? — парирую. — А насчёт исторического этапа, что с ним не так? Я вроде в одной с вами стране живу, читаю всё. Что не так?
Котлинский тяжело смотрит на меня и рисует перспективу:
— Во-первых, ты сейчас, такой молодой и красивый, поднимаешь темы космического масштаба. Забывая, что для всех вне НОВОЙ КЛИНИКИ на сегодня ты всего лишь шестнадцатилетний школьник. — Котлинский смотрит на меня, наклонив голову к плечу. — Во-вторых, ты просто не читаешь в своём интернете того, что будет. Потому что этого тебе нигде не напишут… Давай забежим вперёд. Допустим, у нас всё получилось. Допустим, всё так, как ты говоришь, хотя все эти эксперименты однозначно надо будет проводить не у нас в стране, потому что законодательство… Как ты сам думаешь: этот прорыв, если будет, тянет на достижение какого уровня?
— Не знаю. Я о не-медицинской подоплёке меньше всего думаю.
— Саня, не юродствуй, — заводится Котлинский. — Это национальный уровень и выше. Оставляю за скобками многочисленные вопросы о целесообразности такого начинания под руководством школьника… Вопрос два: у нас в стране демократия? Или не совсем? — Местами ограниченная монархия, если по факту. — Спокойно отвечаю правду. — Которая сейчас, ввиду старости и игр Первого Президента, всё больше становится неограниченной. Вернее, работавшие ранее ограничения срабатывают всё реже и хуже. Потому что ответственные за это лица мнят себя на месте ноль первого, в том или ином виде или функции, поскольку ему в его восемьдесят осталось жить ощутимо меньше, чем ему самому бы хотелось.
— Точно. А как ты думаешь, все фундаментальные прорывы, претендующие на лидерство такого масштаба, — Котлинский, не оборачиваясь, указывает большим пальцем себе за спину, где висит карта этого мира, — у нас движутся сами по себе или к ним всё-таки будут пытаться примазаться сильные мира сего?
— Судя по вашему, вопросу, будут пытаться? — вопросительно смотрю на Котлинского. — Мне раньше в таком виде этот вопрос в голову не приходил. Я, честно говоря, больше думал о научной и технической части. Полезность же очевидна. Да и в мире этого, видимо, никто сделать не сможет именно потому, что организм оперирует не только химией обменных процессов. А ещё и физикой, синхронизацией частот тканей. А кроме нас…
— Саня, я сейчас не о науке, — перебивает меня Котлинский. — Давай заново. Допустим, у тебя всё получилось. Допустим, я нашёл на это деньги…
— Я в доле. Найду варианты. — Врезаюсь.
— Не перебивай! Допустим, мы с тобой нашли на это деньги, в Шри Ланке отработали методику, растиражировали результат и доказательно подтвердили, что он работает. Вот как ты думаешь, на территории нашей с тобой страны на нас будут смотреть, как на чужую собственность? И уважать наши интеллектуальные права, трепеща от гордости за нас? — Котлинский сверлит меня взглядом. — Как сам думаешь, к нам попытаются влезть? Или наша автократия будет уважительно смотреть на нас со стороны?
— Попытаются разделить с нами «славу и успех»? Судя по вашему вопросу?
Котлинский неожиданно громко и весело смеётся, не останавливаясь минуты две. Потом отвечает:
— Саня, я сейчас одну вещь скажу, только ты больше нигде этого не упоминай. И не обижайся… На твоём земельном участке ползают кроты. Они тебе до этого момента особо не мешали, плюс были причины с ними считаться. Однажды ты обнаруживаешь, что у твоих кротов прямо под твоим окном — золотая скульптура. Ну или сапфировая… Которой они, как-то в обход твоего контроля, обзавелись за то время, что ты прилёг отдохнуть ночью. Ты будешь делиться с кротами драгоценностями? Твоими драгоценностями, которые находятся на твоём участке, на котором кроме тебя иного Хозяина нет и быть не может?
— Мы же не животные? — спокойно и вопросительно смотрю на Котлинского. — А они не хозяева участка. А выбираемые нами по Конституции менеджеры, которым мы временно делегируем нашу власть в стане?
Котлинский молча наклоняется через стол, хлопает меня по плечу два раза. Затем встаёт, подходит к открытому окну и отвечает, не поворачиваясь назад:
— У нас этот грант на патронаж беременных, он действительно нужен. Государство действительно аккуратно платит по счетам, это действительно нужное дело. И целесообразность именно этой программы поддержки не вызывает вопросов во всей вертикали власти, от самого верха до последнего чиновника в далёком районе. — Котлинский замолкает, собираясь с мыслями.
— Я помню, это же при мне начиналось, — напоминаю. — Я уже застал.
— А вот чего ты не помнишь и не знаешь: я отдаю —ть процентов авансом каждый раз для того, чтоб мне всего лишь скомпенсировали уже понесённые клиникой расходы на уже родившихся детей. Потому что иначе мы их просто не получим. Уже молчу, что в твоём проекте гораздо больше научной работы, чем клинической компетенции. Да и тиражировать эти частоты, учитывая твою уникальность, не ясно как.
— Игорь Витальевич, мне кажется, вы сейчас не разделили научные и политические вопросы, — аккуратно возражаю. — Я, кстати, пришёл посоветоваться по науке. Направление новое, до серийных результатов, как до неба. Но у вас, с высоты именно административного опыта, наверняка есть ощущение инвестора: как скоро это направление даст результат? Мне пока интересна исключительно ваша оценка научной перспективы. А не нашей способности удержать результат в руках, в силу определённых политических раскладов на сегодняшний день именно в нашей стране. Уже молчу, что и за пределами нашего государства есть жизнь…
— А-а-а, я тебя, видимо, не понял. Ну смотри, вот что я на самом деле думаю…
Котлинский пару секунд ходит вперёд — назад к окну и от него, затем переключается:
— Практические результаты Три-дэ тиражирования органов на сегодня невелики. Из того, что лично я знаю подтверждённо, сейчас проводят только предварительные испытания: по типу выращивания хрусталика и сердечного клапана. Целиком сердце или почку еще не печатали. Второй твой вопрос: где печатать на этапе разработки технологии? Ответ: там где эти технологии доступны, это лаборатория, причём закрытая. В нашей стране таких точно нет, ручаюсь. Хотя, если постараться, можно найти выходы и даже договориться о совместных исследованиях. Если нам будет, что им пре