— Афанасий, спрячь нож, — говорит Федор.
Охранник нехотя выполняет команду. Он смотрит на меня, и я вижу в его глазах уверенность, что он видит перед собой насекомое, которое рано или поздно прихлопнет.
Я сажусь на лавку рядом с Виктором. У отца Федора заканчивается раствор, и он, отдав пустую кружку женщине, которая тут же покинула пещеру, говорит:
— Почти не болит. Ты мне помог.
Я киваю:
— Это моя работа.
Он пристально смотрит на меня. Я знаю, что он думает о том, что делать дальше. С одной стороны, полагая, что мы можем нарушить сложившуюся гармонию в его подземном Царстве, отец Федор хотел бы избавиться от нас. С другой стороны, я только что вылечил его от зубной боли, и он понимает, что я могу быть полезен. В первую очередь, ему лично. Вопрос лишь в доверии, — отец Федор хотел бы знать, насколько мы готовы подчиниться его власти. Я достаточно много увидел, когда держал в руках его нижнюю челюсть.
И то, что я знаю, заставляет меня мечтать о привычном для меня оружии.
— Ладно. Архип пока присмотрит за вами.
Отец Федор кивает охраннику и, встав со скамьи, уходит. Афанасий следует за ним, и мы остаемся одни. Через мгновение в проходе возникает лицо немого.
— Не нравится мне всё это, — говорит Виктор, вставая с лавки.
Оказавшись снова в своей пещере, Виктор садится на ложе из лапника, и спрашивает:
— Что ты обо всем этом думаешь?
Я молчу. Мне бы не хотелось рассказывать ему всё, что я знаю. Или он не поверит, или, если поверит, то не сможет вести себя спокойно. Однако ничего не сказать, тоже не правильно, если я хочу, чтобы Виктор был моим союзником.
— Как ты уже понял, это секта. Отец Федор их Пророк, который внушил людям, что они Избранные. Сектанты ждут Конец Света. Мне пока не ясно, что нас ждет, но, мне кажется, если мы примем их веру, то навсегда здесь останемся. Если будем сопротивляться, то тоже, возможно, умрем.
— А если попытаться бежать? — понизив голос, предлагает Виктор.
— Далеко не убежим, — мотаю я головой, — они лучше лес знают, догонят и убьют. Я думаю, что эти люди сделают всё, что им скажет Пророк. Поэтому сейчас для нас лучше будет сидеть тихо и делать вид, что нам хорошо, что мы веруем и не рыпаемся. Сидеть и ждать случая…
Услышав шорох, я закрываю рот. В пещеру входит знакомая нам повариха. Она несет миски с кашей. Протянув нам пищу, она смотрит на меня и спрашивает:
— Говорят, ты врач?
— Да.
Я не удивлен. Слухи о нас, как круги на воде, растеклись по коридорам и пещерам. Отрицать очевидное бессмысленно.
— У меня вот тут болит.
Повариха, ничуть не стесняясь Виктора, задирает подол. Над резинкой белых панталон свисает гигантская грыжа, которая выглядит бугристым бесформенным мешком.
— Это у меня давно появилось. После операции. Лет пять назад доктор в поликлинике говорил, что это послеоперационная грыжа, но меня тогда это не беспокоило. А теперь болит, особенно когда что-то тяжелое поднимаю. Скажи, что можно сделать, чтобы не болело?
— Надо снова операцию делать, — отвечаю я, зная, что здесь и сейчас это не выход из ситуации.
Она недовольно морщится, и, тем не менее, спрашивает снова:
— А что еще можно сделать?
— Бандаж, — предлагаю я.
— Вот, это звучит хорошо. А болеть живот перестанет?
Я улыбаюсь. Что на земле, что под землей, — всё едино, главное, чтобы боль не беспокоила. Даже если ждешь прихода Конца Света, лучше встретить его со счастливой улыбкой в сознании и благостным ощущением в теле. Не любят тени боль, даже не подозревая, что она им дана свыше, и принимать её надо с радостью, ибо боль дает возможность измениться, увидеть свой путь и выйти из толпы, пока еще не поздно.
— Конечно, перестанет. Мне нужен кусок плотной ткани, что-то вроде льняной простыни.
Повариха, опустив подол, говорит, что бы мы пока покушали, а она сейчас вернется.
Каша перловая. Хорошо проваренная и вкусная. Я с удовольствием отправляю ложку за ложкой в рот. Виктор тоже орудует ложкой. Жаль, что миска такая маленькая. Облизав ложку, я созерцаю дно миски, и понимаю, какое это искушение — вкусно кушать.
Повариха возвращается с простынею. Льняная ткань застирана, но чистая. Сложив из простыни длинную полосу, я укладываю её на лапник.
— Давай, поднимай подол и ложись сюда, — командую я, показывая рукой на простыню, — сначала я вправлю грыжу, а потом намотаем бандаж.
Я не уверен, что смогу затолкать обратно внутренние органы, которые находятся в грыжевом мешке, но попробовать надо. Дефект в передней брюшной стенке достаточно большой. Судя по мягкости содержимого мешка, там ничего, кроме петель кишечника, нет. Надеюсь, что они достаточно жизнеспособны, чтобы снова полноценно служить хозяйке.
— Нормально. Всё должно получиться, — говорю я уверенным голосом.
Неторопливыми движениями возвращаю петли кишечника, находящиеся под кожей живота, обратно в брюшную полость. Прижав рукой дефект, я беру край свернутой простыни и, глянув на Виктора, говорю:
— Помогай.
Вдвоем мы туго закручиваем живот поварихи. Завязав узел сбоку, мы вдвоем помогаем поварихе встать на ноги. Я отхожу на шаг назад и любуюсь тем, что получилось.
За счет бандажа она стала еще толще, но это явно её не беспокоит. Довольно улыбаясь, она похлопывает себя руками по бокам и говорит:
— Даже легкость какая-то в теле появилась. И теперь не болит.
Неожиданно повариха надула щеки, напрягая мышцы живота, и убедившись, что грыжа не вываливается, она радостно засмеялась.
— Ну, вот, теперь можно спокойно кашеварить.
Я смотрю на свою пустую миску и задумчиво добавляю:
— Да, каша очень вкусная, просто пальчики оближешь.
— Понравилась, — еще шире улыбается повариха, — так я еще принесу.
— Да, было бы очень хорошо.
Она забирает наши миски и исчезает.
Через пять минут мы с Виктором снова едим кашу, но теперь неторопливо, смакуя каждую ложку.
— Говорила мне мать, учись на доктора, всегда будет кусок хлеба с маслом, — задумчиво говорит Виктор.
Я улыбаюсь. Может быть, мать Виктора была права, но мне не интересен кусок хлеба с маслом в том виде, в каком я его сейчас получил. Миска с кашей — это замечательно, но мне пришлось её просить, пусть даже я не произнес ни одного слова просьбы. Вполне достаточно, что мне пришлось подумать об этом и выразить своё желание намеком.
Что на земле, что под землей, — тени далеко не всегда понимают, что благодарность — это состояние сознания и воспитания. Точнее, очень часто некоторые из них даже не подозревают о наличии и того и другого. Тени, бессмысленно бредущие стадом за пастухом, просто не в состоянии воспитать уважение и чувство благодарности в своих отпрысках, а сознание, отравленное потребительским отношением к действительности, никогда не сможет принять простую истину.
Искренне скажи спасибо тому, кто тебе помог, и это будет лучшая молитва, обращенная к Богу.
Наверное, наверху ночь, потому что Виктор спит. Биологические часы трудно обмануть, но в моем организме они давно и необратимо сломались.
Нам разрешили погасить факел, — Архип вошел, показал на огонь и круговым жестом рукой «сказал» нам, что можно убрать свет. Я лежу в полной темноте на лапнике с открытыми глазами и вспоминаю то, что увидел, когда лечил отца Федора. То, что произошло с ним в пещере, изменило его. И в этом я нахожу много общего с собой: события в жизни у нас с Пророком в чем-то похожи, и я с опаской созерцаю глубины своего сознания.
Неужели я тоже, как и Федор, уверен в своей Божественной сущности? Я полагал и даже вслух произносил свои мысли о том, что я — Бог. Но быстро понял, что это не так, что это моя гордыня. Когда распоряжаешься человеческими жизнями, так легко вознести себя на вершину, спустится с которой уже невозможно. Так просто переступить некую черту, за которой вдруг оказывается пропасть. Когда ты можешь исцелить и убить, кажется, что ты всемогущ.
Чтобы понять себя, я возвращаюсь мыслями к жизни Федора.
Добравшись до большой пещеры, Федор поднял факел и увидел распятого Христа. Нет, не то распятие, что есть в каждой церкви. Он узрел большой крест в скале с прибитым к нему Человеком. Для него это стало моментом Истины. Видение было настолько ярким и настоящим, что Федор ни на секунду не усомнился в том, что видят глаза в полумраке пещеры. Света от факела хватало, чтобы разглядеть распятие.
Но, факел догорел, и, оставшись в полном мраке, он упал на колени и стал молиться. Умоляя Бога дать ему шанс. Узреть и осознать. Верить и служить. И чудо произошло. В пещере появился свет, мрак рассеялся, Иисус поднял голову. Встретившись с ним глазами, Федор осознал свой Дар, и своё Призвание.
В моей жизни тоже был момент, когда я узнал свой Дар. Осознал и принял. Своё Предназначение я осознал значительно позднее, и принял далеко не сразу, но так ли уж это важно: время — это всего лишь еще одно измерение в четырехмерном мире, в котором мы живем.
Федор ни секунды не сомневался в реальности видения. Он и сейчас на сто процентов уверен, что застывший в камне Иисус даст ему знак, когда произойдет второе Пришествие. Он слышал голос, и твердо уверен, что это был Божественный Глас.
В детстве я заблудился в темном лесу. Мне на помощь пришла Богиня. Я прекрасно помню тепло её руки и голос, который научил меня идти своим путем. Задумывался ли я когда-нибудь, насколько реальна была эта встреча в зимнем лесу? Может быть, я, как и Федор, всё придумал сам. Я самостоятельно вышел на свет далеких фонарей, а сознание придумало виртуальный образ и божественный умысел. Прошло так много лет, что я сейчас ни за что не смогу понять, что реально, а что — нет.
Распятый Иисус сказал Федору, что он — Избранный. Он научил его, как жить дальше, и что нужно сделать, чтобы стать одним из тех, кто спасется. Он запомнил каждое слово, принял всё за Непреложную Истину, которую он должен нести людям.