Отец Федор, которого я вижу в дальнем углу пещеры, что-то говорит овцам из своего стада. Пастырь всегда рядом со своей паствой, — в радости и в горе, в молении и трудах, в жизни и смерти. Он указует перстом, и сразу несколько теней бросается на меня.
— Прими, Господи, жертвы, ибо это во имя Твоё, — кричу я, улыбаясь приближающейся ко мне женщине в телогрейке и темном платке на голове. Я вижу безумие в её глазах, — она, так же, как и все тени, не способна трезво оценить ситуацию. Под влияние проповедей Пророка инстинкт самосохранения атрофировался, а вместо него в сознании царит слепая вера. Она безоружна, но опасна для меня своей непредсказуемостью. Во мне нет жалости, я не даю ей ни одного шанса. Когда она приближается ко мне, вытянув руки, готовая вцепиться в моё лицо ногтями, я ударом ногой отбрасываю её назад.
Убиваю ножом молодого мужика с поросячьими глазами и тупым выражением лица, который даже не пытается напасть на меня. Он просто бежит на меня, и нож останавливает его на расстоянии вытянутой руки. Затем сверху вниз наношу удар подростку, который падает, кричит от боли и не видит ничего из-за крови, стекающей по лицу, но, тем не менее, хочет укусить меня за ногу. И только после этого острие ножа рассекает шею женщины в платке, которая резко, как коза, перескакивает через трупы.
В какой-то момент я перестаю воспринимать действительность такой, какой видят её мои глаза. Наверное, это к лучшему, — невозможно сознанием принять бессмысленность этого массового жертвоприношения. Руки по локоть в крови, но я ведь знаю, что этот труд тяжел, неблагодарен и отвратен. Но — кто-то должен вычищать Авгиевы конюшни. Я невольно улыбаюсь сравнению, пришедшему мне в голову: во все времени нужен Чистильщик, убирающий грязь и мерзость человеческого бытия. Однажды приходит тот, кто должен сделать тяжелую работу, и получить за это благодарность от Бога.
Я громко смеюсь, потому что знаю — Божья благодарность обычно отрыгается кровавой рвотой.
Что сейчас и происходит.
Я не могу уследить за толпой теней, которые лезут со всех сторон.
Я убиваю их, мои ножи работают без устали, кровь льется рекой.
Но этого мало.
Сначала резкая боль в ноге, — в левое бедро вонзаются вилы. Два крепких и острых штыря из четырех застревают в мышцах бедра, вызывая неожиданную боль. Теперь я ограничен в движениях, и уже не могу ловко уворачиваться.
Затем удар сверху деревянной палкой возвращает боль в голове. Мимолетное помутнения сознания и сверкание звездочек в глазах.
Я падаю на колени, и понимаю, что сейчас тени навалятся и задавят меня. Так бы и случилось, если бы не толстая повариха, которая споткнулась о труп и повалилась всем телом на двух мужиков с лопатами. Это дало мне пару секунд: резким движением выдернув из ноги вилы, я с размаху вонзаю их в поднимающегося на ноги мужика. Боль в ноге не дает мне сделать шаг навстречу другому противнику, поэтому я просто жду. И когда занесенная над его головой лопата замирает в верхней точке замаха, я падаю вперед, протыкая его тело ножом.
Внизу я встречаюсь глазами с поварихой. Она с ужасом смотрит на меня, — внезапно осознает, что очень хочет убить меня, и тянет правую руку ко мне. Рубящим движением я наношу удар, отделяя кисть от запястья. Она визжит, но не от боли, — глядя на обрубок руки, из которого хлещет кровь, она хватает левой рукой кисть правой руки и, глядя на эту часть тела, кричит, разрывая звуком барабанные перепонки.
Перекатившись по трупам, я неуклюже встаю на ноги. Правая нога слушается меня, но левую приходится волочить за собой, используя её только, чтобы поддерживать равновесие.
Резкий удар дубиной по левой руке, один из моих ножей летит в сторону. Я снова подставляю под следующий удар левую руку, чтобы защитить голову. Резкая боль в сломанном предплечье. Метнув нож, я убиваю парня с дубиной, и, склонившись, поднимаю топор, валяющийся на полу пещеры.
Я изранен и изможден боем.
Кровь теней смешалась с моей кровью.
Я не считаю, сколько убил, и не могу сказать, сколько еще воинов у Пророка.
Я с трудом стою на ногах, и способен отбивать атаки только одной рукой. Голова раскалывается от боли. Но я с улыбкой встречаю взгляд Богини. Она стоит прямо под распятием в ногах Иисуса, и задумчиво смотрит на меня. Она молчит, но я уверен в её поддержке: она здесь, следовательно, я всё делаю правильно.
Надеюсь, что у меня будет возможность услышать напутствие, когда я шагну в бездну.
Дыхание восстановилось. Сердцебиение возвращается в норму. Никто на меня не нападает, будто все закончилось. Это было бы слишком просто. Не верю, что у отца Федора нет бойцов. Я смотрю по сторонам, — никого, кто бы стоял на ногах и хотел на меня напасть. Стоны раненых, запах крови и человеческих испражнений, огни факелов, играющие с темнотой в салочки.
Можно оценить ущерб, нанесенный моему организму. Но думаю, что еще рано, — расслабляться нельзя, потому что среди нападавших не было Архипа, у которого есть ружье. Да и отец Федор где-то затаился.
Стоило мне только подумать о врагах, как один из них появился в боковом проходе. Архип вкидывает ружье и, практически не целясь, стреляет. Звук выстрела разрывает тишину пещеры и отскакивает от стен. Сильный удар в грудь отбрасывает меня назад, и, падая на спину, я уже не надеюсь на то, что мне повезет. Архип стрелял метров с десяти, и промахнуться практически невозможно. Да и много ли мне надо, израненному и истекающему кровью?!
Я лежу на спине. Боль есть, следовательно, пока я жив. Медленно переместив здоровую руку на грудь, ищу рану.
Как бы ни было смешно, но пуля не задела легкое, пролетев навылет через правое подмышечное пространство. Может, это везение, но думаю, что Богиня оберегает меня. Хотя, Архипу сейчас ничего не мешает добить меня. Даже не надо пулю тратить, подойди и забей насмерть прикладом.
Я смотрю на огни двух факелов, освещающих распятие и ту часть пещеры, в которой была битва. Мне кажется, что всё это в моей жизни уже было: бой с противником, который превосходит меня числом и оружием; раны и кровь; боль и утрата надежды; ожидание смерти и созерцание пропасти. Когда-то, — может, в другой жизни, в другом измерении, или в другой галактике, — я вот так же лежал на спине и ждал, когда противник приблизится ко мне, чтобы добить. Я просил Богиню, чтобы она помогла мне, — нет, не защитила, не дала возможность выжить, — я просил, чтобы меня убил друг. Тогда он у меня был. А теперь его нет.
Просить Богиню не о чем.
Я закрываю глаза, но не потому что не хочу увидеть свою смерть. Просто сознание слабеет, — думаю, что через пару минут меня даже добивать не надо будет.
Я умру от кровопотери.
И от ран.
Вспомнив, что могу отпустить сознание, — это замечательная способность, которую я приобрел совсем недавно, правда, сам не пойму, как это у меня получается, — я делаю это. Получается очень легко, словно тело и разум уже ничем не связаны.
Я смотрю сверху на своё тело.
Нет ни жалости, ни сострадания. Оно ничем не отличается от остальных трупов. Всего лишь еще один труп среди наваленной кучи трупов. Еще один из стада, закончившего свой путь.
Смотрю по сторонам, и с удивлением вижу, что Архип тоже мертв. Приблизившись, с интересом созерцаю его разбитую голову. Большой сталактит упал сверху, расколов череп, как орех. Ружье зажато в руках намертво.
Что ж, в этом тоже есть какая-то сермяжная правда, — веруя в заповеди Христа, никогда не забывай, что убивая, будь готов умереть. Ибо — нарушив заповедь, жди, что гнев Божий последует незамедлительно.
Задумавшись над тем, а верую ли в заповеди, преподнесенные Библией, как в истины, данные людям Иисусом, я замер сознанием, забыв на мгновение о том, что в пещере может быть кто-то еще. Приняв решение, что заповеди даны стаду, бредущем в неизвестность, а для меня, идущего своим путем, они не столь важны и актуальны, я возвращаюсь к своему телу.
И вижу отца Федора.
Он стоит над моим телом, опираясь на посох, который похож на заостренный кол.
Он сосредоточенно смотрит на моё улыбающееся лицо. Его губы дрожат, словно он вот-вот разрыдается. Он тяжело дышит, будто только что насмерть бился с врагом. Левая рука дрожит, а правая — сжимает посох. В глазах можно заметить массу эмоций, от злости и ненависти к страху и обреченности.
Пророк совсем не ожидал, что всё так закончится.
Он говорит, обращаясь к моему телу.
Он обвиняет:
— Ты разрушил всё, что я создавал целый год. Пришел и за несколько минут разрушил цель моей жизни.
Он вопрошает:
— Что я скажу, когда Он спросит — где овцы твои, Пастух? Почему так вышло, что ты здесь, а остальных нет передо мной? Что я скажу ему?
Он отвечает:
— Я расскажу Ему. Объясню всё, как было. Укажу на тебя, ибо Сатана силен, и биться с ним трудно. И жертвы не напрасны, ибо ценою жизни мы остановили твоё шествие по земле.
Он рассуждает:
— Кто если не мы, должны были встать на твоем пути. Убить тебя — это работа для избранников Божьих. Низринуть тебя обратно в преисподнюю — это то, для чего мы призваны. Я только сейчас это понял. И пусть за это знание мы заплатили огромную цену, — эти жертвы во имя твоё, Господи!
Он возвышает голос:
— Только Сатана может ставить себя вровень с Богом. И в этом святом месте, где в ожидании Пришествия мы обращали свои мольбы к Спасителю, явление Зла есть страшное кощунство, которое можно смыть только кровью.
Он поднимает своё оружие:
— Смыть твоей кровью!
Острие посоха дрожит. От него до лежащего тела не больше двух метров. Пустяшное расстояние, которое отделяет жизнь и смерть. Мне даже любопытно, как это произойдет. Я с интересом смотрю на дрожащее острие, — со стороны оно кажется таким нереальным и ярко-выраженным. Я даже вижу засечки на дереве в тех местах, где топор срезал дерево слой за слоем.
Через секунду светлая древесина окрасится в красный цвет.