Семенов поморщился — насмотрятся детективных сериалов, и полагают, что оперативники из отдела по расследованию тяжких преступлений без промедления приедут на сломанную дверь. Хочешь, не хочешь, а проверять все равно ему надо.
Дверь пронзительно скрипнула, когда Семенов аккуратно потянул её на себя за край, и Синицын сзади возбужденно подпрыгнул.
— Стой здесь и за мной не ходи, — сказал Семенов и вошел в квартиру.
Он знал, что в квартире живет парень, уже давно сидевший на героине. Его родители, поняв, что ничего не смогут сделать и вылечить сына невозможно, купили ему однокомнатную квартиру, переложив свою головную боль на соседей и на участкового.
В коридоре — на вешалке рваная куртка, в углу грязные кроссовки. Значит, парень должен быть дома.
Семенов принюхался. Действительно, присутствующий в квартире запах неприятен, — запах сгоревшей пищи, смешанный еще с чем-то неприятно-гадким. Заглянув в приоткрытые двери раздельного санузла, он отшатнулся от запаха дерьма, исходившего из туалета, и быстро прошел на кухню, где в грязной мойке лежала сковорода с пережаренной до черноты картошкой. В углу старенький холодильник ровно гудел, создавая иллюзию того, что жизнь в этом ограниченном пространстве продолжается.
Семенов вздохнул и пошел в комнату.
Когда он увидел обнаженное тело парня, то вначале у него все поплыло перед глазами, но опыт взял свое. Зажмурившись, участковый потряс головой и снова открыл глаза.
На полу лежало мертвое тело. В этом можно не сомневаться — из шеи торчал нож, на теле многочисленные разрезы, а пустые глазницы зияли чернотой ужаса. Запах крови, которая вытекла из многочисленных ран, смешивался с запахами говна, грязи и сгоревшей картошки, создавая тот аромат, что унюхал Синицын.
Сказав себе несколько раз, что он выдержит это, Семенов восстановил, насколько смог, свое душевное равновесие и огляделся.
На пустом столе у окна стояло два стакана. Дверь на балкон приоткрыта. Одежда парня лежала скомканной кучкой на старой продавленной софе со сломанными ножками. Часы на стене остановились на полвторого, но, не факт, что они в рабочем состоянии. В полупустой комнате, кроме стола и софы, ничего нет, поэтому больше ничего интересного Семенов не увидел.
Осмотр места преступления успокоил участкового, и он наклонился ближе к трупу, чтобы рассмотреть нож. На рукоятке, торчащей над ключицей слева, вырезаны две буквы — «кА».
Семенов выпрямился и неловко перекрестился, только сейчас почувствовав, как намокла от пота его рубашка. Задом он отошел в коридор, а затем, развернувшись, вышел из квартиры.
— Ну, что там? — нетерпеливо спросил его Синицын, глядя на участкового с нездоровым блеском в глазах.
— Иди, вызывай убойный отдел, — сказал Семенов, вытаскивая из кармана сигареты. Руки дрожали, поэтому только вторую сигарету он смог донести до рта.
Синицын округлившимися глазами смотрел на то, как участковый роняет первую сигарету и прикуривает вторую, а затем как-то недоуменно спросил:
— А по какому телефону звонить? И что сказать?
— 02, - сказал Семенов и закашлялся. Снова затянувшись, выдохнул и продолжил:
— Скажи, очередная жертва убийцы наркоманов.
Глядя, как Синицын суетливо открывает свою дверь, участковый думал о том, что возникшие в городе слухи о маньяке, убивающем наркоманов, подтверждаются. Нюансы убийств были служебной информацией, которую участковому не положено знать, но многое уже обсуждалось на улицах, поэтому Семенов затягивался сигаретным дымом и думал о том, что увидел в квартире наркомана.
Он затушил окурок в консервной банке, которая стояла тут же, механически отметив, что та пуста, и посмотрел на появившегося Синицына.
— Ну, позвонил?
— Да, сказали, через пятнадцать минут будут, а пока сказали, чтобы вы охраняли место преступления.
— А то я не знаю, что делать, — сумрачно сказал Семенов и полез в карман за следующей сигаретой.
В следующие пятнадцать минут, которые он провел у двери в ожидании оперативников, он выкурил еще пять сигарет.
20
Уже в ту ночь, когда она умерла, я знал, что буду делать дальше.
Я не хотел, чтобы её прекрасное тело сгнило в земле. Я хотел его сохранить для себя и, главное, для неё. Для нашего совместного будущего в бескрайних Тростниковых Полях.
Моя рациональная часть сознания, испорченная полученным консервативным медицинским образованием, говорила мне, что это только физическая оболочка, которая уже никогда не станет той, что я любил.
А нерациональная часть, которая определяла мою жизнь с детства, — перебирала в памяти забытые в веках знания, прочитанные книги и неясные убеждения.
Я, по-прежнему, медленно брел в тишине ночного зимнего леса.
Рано утром я посмотрел на прекрасные черты её лица, застывшие в вечности, и понял, что просто обязан сохранить её.
Она должна жить вечно, потому что она — Богиня!
Для начала я позвонил на работу и взял отпуск на две недели — этого времени мне должно хватить. Затем занялся приготовлениями: только имея все в наличии, можно приступать к важному действию — сохранению тела любимой женщины.
Сначала я приготовил место, где она будет находиться всегда. Кладовка в дальней комнате — я вынес всё из неё, сложив аккуратной кучей в углу. Потом, позже я разберу это барахло. Помещение небольшое, примерно три метра на полтора, но вполне хватит для склепа. Далее пришлось тяжело потрудиться: хоть ванна в туалете не чугунная, мне понадобилось много усилий, чтобы перетащить её в кладовку. Одному и по возможности без лишнего шума, мне пришлось нелегко, но я справился. Плотно законопатив сливное отверстие, я посмотрел на будущее ложе моей Богини — пусть оно убого и приземлено, пусть оно не соответствует её статусу, но я уверен, что неважно, как выглядит место, где Её тело будет пребывать вечно.
Она украсит собой любое место.
Вернувшись в комнату, где она лежала на диване, я долго смотрел на её обнаженную красоту, словно впитывал в себя то, что видели глаза. Я просил прощения, что приходится осквернять её тело, но по-другому нельзя. Даже в древности люди совершали этот ритуал с теми, кого считали Богами.
Я перенес тело на пол, на предварительно расстеленную клеенку.
Я приготовил инструменты, эмалированный таз и стеклянную пятилитровую банку с широким горлом. Впереди очень необходимое действие, но и самое неприятное — и для меня, и для неё.
Надев резиновые перчатки, я в некотором роде упаковал свое сознание в латекс — так легче осквернять божественное тело. Я как бы отгородился оттого, что делают мои руки, и таким образом, сохранил свое сознание в неприкосновенности. Хотя, когда скальпель в первый раз прикоснулся к коже, я почувствовал всем своим существом святотатство содеянного мною. Тем не менее, я продолжал делать то, что необходимо. В своем сознании я непрерывно бормотал священный текст, хранившийся в памяти:
Эти северные небесные боги,
которые не могут погибнуть — она не погибнет,
которые не могут устать — она не устанет,
которые не могут умереть — царица не умрет.
Твои кости не погибнут.
Твоя плоть не испортиться.
Твои члены не будут далеко от тебя,
ибо ты одна из богов.
Среди Ax-Богов царица увидит, как они стали Ax и она станет Ax тем же способом.
Ты сделаешь Ax в своем теле.
Она не умрет.
Я мысленно говорил, а руки делали дело. Я широко рассек кожу живота над лоном, и, где рукой, где скальпелем, разрывая и рассекая ткани, добрался до брюшной полости. Постепенно извлекая, выкладывал петли кишечника в таз, заняв его полностью за какие-то десять минут.
Далее — желудок: погрузив по локоть в отверстие правую руку со скальпелем, зажатым между пальцами, на ощупь, я отсек желудок от пищевода. Когда знаешь, как расположены внутренние органы в животе, это не так уж сложно. Да, я мог разрезать живот Богини по другому, и мне было бы легче извлекать её внутренние органы, но — таков ритуал. И так больше шансов, что тело Богини сохранится для её будущей жизни в Тростниковых Полях.
Затем — печень: я чувствовал рукой её бугристую поверхность, когда искал то место, которое держит орган, а, вытащив его, увидел синюшность измененной ткани. Этот орган я сложил в стеклянную банку. Следующие органы — поджелудочная железа и селезенка — последовали в таз.
Я смотрел на ввалившийся живот и улыбался — я смог сделать то, чего боялся. У меня получилось. Дальше пошло лучше. Я вычистил живот от крови и желчи, зашил его, старательно сопоставляя края раны, так что шов стал еле заметен.
Старательно обтер тело влажной губкой, затем сухим полотенцем и перенес Богиню в её ложе.
Главное сделано. Точнее, самое сложное и ответственное дело.
21
Ночью в 303-ю палату экстренно поступил пациент. Прежде чем идти к нему, я просматриваю историю болезни, заполненную дежурным врачом. Больной оказался в некотором роде коллегой — врач-патологоанатом. Предварительный диагноз — язвенная болезнь желудка и двенадцатиперстной кишки. Быстро прочитав собранный анамнез и жалобы больного, я задумчиво закрываю карту. Похоже на то, что Лариса, дежурившая этой ночью, ошиблась. Но, ничего не сказав, я иду в палату, — не увидев пациента, я не могу делать какие-либо выводы о работе коллеги.
Когда я вхожу, больной медленно поворачивает голову в моем направлении, и я вижу глаза, в которых легко читается обреченность. Человек уже перестал бороться, покорно принимая тот удар, который приготовила ему судьба или Бог, в которого он не верит.
— Степан Афанасьевич, рано вы сдались, — говорю я, улыбнувшись пациенту, и не увидев реакции на улыбку, понимаю, что прав в своих предположениях.
— Скажите мне, Степан Афанасьевич, сейчас есть боль в сердце? — спрашиваю я, подходя к нему и заглядывая в глаза.
Он молчит, даже не пытаясь открыть рот, и смотрит на меня долгим пронзительным взглядом, и, в следующую секунду я понимаю, что он уходит. За то быстротечное время, что я смотрю в его глаза, я многое вижу, прикоснувшись к уплывающему сознанию — его сердце делало последние попытки перегнать кровь в сосуды, а в мыслях уже наступило успокоение.