От Ивана к Николаю.
Я выхожу из святилища Богини и подхожу к столу. В маленьких банках лежат глазные яблоки жертв.
Десять банок.
Каждая подписана с точным указанием месторасположения глаза жертвы.
Иван Караев. Правый.
Станислав Копейкин. Левый.
И так далее.
Это очень важно. В каждое из глазных яблок скопированы отпечаток с мозга — в правый из левого полушария, в левый — из правого. В них есть все — память, мысли, желания, образы и чувства. Бесконечный поток информации.
И все это будет принесено на алтарь Богини.
Я беру по две банки в руки и несу. Аккуратно ставлю их на края ванны. И иду за другими банками.
Я выполняю этот ритуал первый, но не последний раз. И, когда все банки перемещены в святилище Богини, я замираю у двери.
Я говорю в тишину святилища:
О, Великая, ставшая небом,
Наполняешь ты всякое место своею красотою.
Земля вся лежит пред тобою — ты охватила её,
Окружила ты и землю, и все вещи своими руками.
Сейчас я верну тишину и покой в святилище.
До следующего года.
Когда придет время, — всего двенадцать месяцев, совсем не срок для меня, — я снова открою эту дверь.
И принесу свои дары Богине.
Часть вторая26 июля — 26 августа 2007 года
1
Год прошел. Еще один промежуток времени на моем медленном пути к Тростниковым Полям. Год, в течение которого я много думал и готовился, чтобы прийти к Богине с новыми дарами. Время, которое потрачено на переосмысление всего, что я делал до этого, и что я собираюсь делать впредь.
Чтобы занять руки, я сделал косметический ремонт в квартире. Вначале безжалостно избавился от лишних вещей, прекрасно понимая, что вскоре ничего из этого мне не понадобится. Постелил новый линолеум на кухне и в коридоре, наклеил обои — на светлом фоне большие зеленые цветы — во всех трех комнатах. Я оставил в неприкосновенности только стену в дальней комнате — там, где дверь в святилище. И я приготовил все необходимое для завершающего аккорда.
Когда придет время, я сделаю то, что задумал, и — уйду в Тростниковые Поля.
Я сижу в дальней комнате моей трехкомнатной квартиры на первом этаже кирпичной пятиэтажки за столом в окружении её ликов — за год их стало значительно больше. И она еще больше изменилась. Оживая под моим карандашом, она говорила о том, что ждет меня. Говорила, что в тишине Тростниковых Полей ей не хватает меня. Ну, а я — прекрасный слушатель и вечный слуга — внимаю с радостью во взоре и со счастьем в сердце.
Посмотрев на последний лик Богини, я встаю. Закидываю на плечо приготовленную сумку и иду к выходу.
Сегодня моя первая жертва в этом году. И только это наполняет моё сознание приятным упоением и предвкушением, словно шипящее пеной шампанское в бокале, рвущееся на свободу после долгого заточения в бутылке.
На улице глубокая ночь. Сейчас три часа двадцать шестого июля две тысячи седьмого года. Я иду по темным улицам, избегая света редких уличных фонарей. Я иду туда, где меня ждет жертва, пусть даже она и не знает этого, как не знаю и я, кем она будет. Может, это и есть та самая жертвенная прелесть, о чем мы говорили с Богиней. Принести на алтарь еще ничем и никем не испохабленную, и не испорченную «кА». Не думаю, что это будет откровением для мира Тростниковых Полей, но — эти жертвы будут приняты с величайшей благодарностью.
Я смотрю на темные окна многоквартирных домов. Тени спят в своих кроватях, в тишине своих квартир, под защитой дверей и замков. В редких окнах горит свет, словно живущие там тени, проснувшись от кошмарного сновидения, чувствуют, что я иду по их душу. Или они так и не могу уснуть, осознавая, как хрупок их мир.
Я улыбаюсь. Словно со стороны, я вижу свою улыбку, которая похожа на оскал хищника. И я вижу доброту в своих глазах — порой я осознаю свою сущность, как ангельскую. Я несу людям добро, пусть они и не понимают этого. Я знаю, что они никогда этого не поймут, принимая, как должное все то, что я делаю для них. Ну, и пусть — я все равно буду делать для них добро.
Я сворачиваю во двор многоквартирного дома и прохожу по нему, мягко ступая кроссовками по траве дворовой площадки. Захожу в арку и сразу направо — в густые кусты акации. Именно отсюда, из темноты я буду ждать жертву.
Через дорогу в здании торгово-развлекательного комплекса находится клуб «Милан» — молодежная тусовка, дискотека и бар, откуда выйдет моя жертва. Я её не знаю, но то, что жертва сейчас внутри и выйдет в ночь одна, я знаю. Любое стадо периодически выталкивает из своих сплоченных рядов того, кто приносится в жертву хищнику. Этот закон природы применим и к животному миру, и к миру человеческих особей.
Я стою в тени акаций, вдыхаю запах сочной зелени и чувствую трепет предвкушения.
Я слушаю шум от «Милана» — сегодня ди-джей «Черный» пытается завести толпу, и частично ему это удается. Или это удается сделать тем таблеткам, которые шустрые парни продают подросткам. Судя по голосам вышедших покурить ребят, они довольны этим местом и такой жизнью.
Я жду, уверенный в том, что все произойдет по моему сценарию.
И вскоре я вижу её.
Девочка, вытирая слезы, выскочила из клуба и быстро пошла прочь. Я разглядел её за те секунды, что она проходила под дальним фонарем — невысокая ростом, короткая стрижка, белый топ, прикрывающий только грудь, короткая юбочка и туфли на высоком каблуке. Именно то, что мне надо.
Я улыбаюсь и растворяюсь в ночном мраке. Мы идем — она впереди, я, тихо ступая по траве, сзади и в стороне.
В соседнем дворе, в окружении трех шестнадцатиэтажных домов, которые неприступными стенами отгораживают нас от остального мира, создавая отдельный вневременной отрезок вселенной, когда звезды на черном небе кажутся острыми иглами, я неожиданно появляюсь перед её глазами. Она охает от неожиданности, и, замерев, смотрит в темноту, видя меня и не понимая, что видят глаза. Я сейчас тень, внезапно появившаяся на дороге.
Она не успевает сказать или крикнуть.
Она успевает только испугаться, да и то, на мгновение. То неуловимое время, что необходимо мне, чтобы нанести удар ножом. Да, в её глазах отражается только испуг. И обида, которую она только что пережила в клубе. Пустяшная обида, которую она раздула до состояния вселенской проблемы. И испуг от моего внезапного появления. Она даже не успела испытать страх смерти, потому что в сознании преобладали совсем другие эмоции. Да и не верила она в возможность смерти.
Я оторвался от созерцания её глаз и посмотрел вокруг. Справа — ничем не огороженная пологая груда песка, в которой днем играют дети, слева — качели, рядом с которыми валяется кем-то забытый совок с ведерком. Здесь не место для меня. Я поднимаю девочку и несу в сторону от детского городка, ближе к середине бездонного дворового колодца. Положив тело под единственным оставшимся во дворе деревом, я открываю сумку и достаю скальпель.
Мне даже не надо раздевать её — тот минимум одежды, что есть на ней, мне не помешает. Я всего лишь приспускаю юбочку, чтобы освободить живот. Сейчас я чувствую себя профессионалом, что, впрочем, недалеко от истины. Я уже прошел тот путь ученичества, неизбежный для любого специалиста. Скальпель в моей руке, как продолжение моего сознания — он разрезает ткани так, как я хочу.
Я изменил ритуал по велению Богини. Бессонные ночи, которые я провел с ней, пролетели быстрее падающей звезды, что прочертила на звездном небе свой яркий след.
Я принял новые правила игры, и я принял их восторженно. По-другому и быть не могло. То, что предложила Богиня, истинно по сути своей.
Из прошлого ритуала я оставил только глаза, — только в них сохраняется весь визуальный мир жертвы и несмываемый отпечаток сознания. «кА» жертвы пребывает в глазных яблоках.
Я складываю в сумку жертвенные органы и встаю.
Под звездным небом моё произведение особо впечатляет. Надеюсь, Богиня тоже это видит.
Я поднимаю лицо к небу и улыбаюсь — о, Великая, ставшая небом, посмотри на дело рук моих, на жертву, что принесена во имя твоё.
2
Снова лето. Ничего не меняется.
Я прихожу на работу, когда прохлада раннего утра еще царит на улицах города. В ординаторской терапевтического отделения областной клинической больницы никого нет — сегодня никто из врачей нашего отделения не дежурил. Не спеша, я переодеваюсь и нажимаю на кнопку чайника.
— Доброе утро, — слышу я приветствие сзади и, обернувшись, вижу Ларису. Она изменилась за прошедший год. Слегка надломилась, я бы сказал, немного поблекла, потеряла лоск. Прошлое лето не прошло бесследно — случай со смертью доктора Мехрякова имел далеко идущие последствия. Всю осень и начало зимы Лариса жила от одного судебного заседания до другого. Жена умершего доктора подала в суд, и эта тяжба оставила на лице добродушной и жизнерадостной Ларисы неизгладимый отпечаток.
Хотя, нет худа без добра, — адвокат, который вел дело, скоро станет её мужем. Она никому этого еще не говорила, но в глазах все можно легко прочитать. Она любит и любима.
— Доброе утро, — говорю я в ответ, и протягиваю руку за банкой кофе, которая стоит на тумбочке.
Я делаю себе напиток и выхожу из комнаты, чтобы Лариса могла спокойно переодеться.
Иногда я думаю, что люди, подающие в суд на врача, пусть даже тот трижды виноват, кидают камень в свое отражение в зеркале, пытаясь скрыть от самого себя свою вину. Жена Мехрякова, как самый близкий для него человек, могла увидеть его состояние, или предположить, что у него что-то не так. Всего то, чуть больше внимания к близкому человеку, чуть более откровенные взаимоотношения между людьми, спящими в одной постели.
Посмотри в глаза ближнему своему, и — увидишь там бездну.
Жена доктора Мехрякова перевалила свою вину на Ларису, которая, конечно же, тоже виновата, но только лишь в том, что ночью была недостаточно внимательна. Да, и бессмысленно искать виноватого, когда человека уже нет.