Я включаю компьютер и, прихлебывая из чашки кофе, беру папки с историями болезни. Рабочий день начинается.
— Всем привет! — жизнерадостно здоровается Вера Александровна, входя в ординаторскую. — День сегодня будет замечательный!
— Почему? — спрашиваю я, глядя на её довольное лицо. Сегодня у Веры Александровны юбилей — двадцать лет совместной жизни с её мужем. Она уверена, что никто этого не знает, и в этом она почти права, — действительно, никто, кроме меня. Муж Веры Александровны, вложив некоторое время назад определенную сумму в прибыльное предприятие, сейчас имеет достаточный доход, чтобы подарить жене новый автомобиль «субару». Она знает об этом, и именно это заставляет её радоваться наступающему дню.
— Да просто потому, — отвечает она неопределенно, и идет переодеваться.
Когда через десять минут Лариса сидит за столом и заполняет лист назначений, а Вера Александровна, сидя на диване, смотрит на себя в зеркальце, поправляя макияж, я говорю:
— В городе становится все больше и больше машин, и все чаще они сталкиваются друг с другом. Опасно стало ездить по нашим дорогам, много аварий и все чаще гибнут люди.
— К чему вы это, Михаил Борисович, — говорит Вера Александровна.
— Вчера видел, как новенькая «субару» серебристого цвета на большой скорости налетела на черный джип, перевернулась и упала на бок. Женщина-водитель осталась жива, но, думаю, остаток жизни она проведет в инвалидном кресле.
— А с джипом что? — спрашивает Лариса.
— Машина помялась, конечно, но люди практически не пострадали — так, ушибы и ссадины, — говорю я, рассказывая своё видение так, будто это реальность. С наивной надеждой, что буду услышан.
Я поворачиваюсь и смотрю на Веру Александровну. Она явно не слышит моих слов, пребывая в счастливом неведенье своего близкого будущего.
Сегодня муж Веры Александровны подарит ей серебристый автомобиль, и начнется обратный отсчет.
3
Когда выхожу после работы на больничный двор, я вижу на лавочке под деревом Оксану. Девочка сидит и смотрит на меня. Она улыбается.
Я улыбаюсь в ответ и иду к ней.
Оксана весь год регулярно появлялась во дворе больницы, встречая меня после работы. Конечно, регулярность была относительной — первое время я видел её каждую неделю. Потом — каждый месяц до мая. И вот, она снова появилась через два месяца отсутствия.
Я рад её видеть. И я говорю об этом.
— Я тоже рада вас видеть, Михаил Борисович, — говорит она, — у меня переводные экзамены, поэтому я некоторое время отсутствовала. Но теперь все позади, и я — здесь.
Она повзрослела, превратившись в юную девушку — в глазах подростковые проблемы, а тело прекрасно юношеской красотой.
Я любуюсь ею. В некотором роде, она тоже моё творение. Так же, как верно то, что она сделала себя сама.
— Как экзамены? — спрашиваю я.
— Так себе, — махнув рукой, смеётся она, — пару предметов сдала на тройки, остальные — на четверки, и только один предмет на пятерку.
— Дай угадаю, — останавливаю я её, — пятерку ты получила по сочинению.
— Да, — говорит она, ничуть не удивившись, и, помолчав некоторое время, добавляет, — я, Михаил Борисович, хочу быть врачом и спасать людей.
— Хорошее желание, — говорю я коротко и отстранено.
Мы сидим и молчим. Вечернее солнце скрывается за больничным корпусом за нашими спинами, погружая двор в сумерки. Справа в морге загорается свет в окнах, и вслед за ними, освещаются окна в других корпусах. Знакомая медсестра из гинекологии, спеша домой, проходит мимо нас. Слева невдалеке санитарка вынесла мусор и с грохотом выбросила его в контейнер.
— Михаил Борисович, почему вы не хотите, чтобы я стала доктором? — спрашивает Оксана с обидой в голосе.
— Это не твоё, — говорю я.
— Почему?
— Чтобы ценить жизнь, которую ты будешь нести людям, надо ежедневно умирать самому и знать, что кто-то рядом с тобой ежедневно умирает. Ты, Оксана, ненавидишь смерть, потому что не можешь принять эту реальность. Однажды столкнувшись с ней, ты больше не желаешь заглядывать в бездну своего сознания.
Я поворачиваю лицо к ней и, заглядывая в глаза, продолжаю:
— Ты же не хочешь быть обычным врачом, который четко выполняет определенные алгоритмы обследования и лечения, даже не пытаясь задуматься о смысле того, что он делает? Ты же не хочешь быть доктором, который после шестичасового рабочего дня бросает ручку в стол и идет домой, забыв о пациентах? Ты ведь не хочешь быть бездушной машиной по диагностике и лечению в соответствии с заданными алгоритмами?
— Я не понимаю, о чем вы говорите?
В глазах Оксаны искреннее недоумение. И где-то в глубине сознания, в тех запретных уголках памяти, где хранится вся мерзость человеческая, как пена, всплывает задавленное понимание.
Она просто не хочет понимать. Она нарисовала мечту в сознании и стремится к ней. Она придумала для себя красивую сказку про будущую жизнь, и хочет сделать её былью.
— Оксана, ты пробовала еще хотя бы раз выйти на балкон и посмотреть вниз, представив себя летящей к асфальту? — спрашиваю я. — Я имею в виду, хотя бы раз после того случая, о котором ты мне рассказывала.
Она отводит глаза. И это ответ на мой вопрос.
— Хочешь быть хорошим врачом, научись принимать смерть такой, какая она есть. Не бойся смотреть ей в лицо. И помни, что умирать в своем сознании придется всякий раз, как будет умирать твой больной.
Я встаю с лавки и ухожу.
Наш разговор еще не окончен. Пусть девочка подумает, а потом, когда она снова придет, мы продолжим.
4
Вечерний город хорош. Улицы освещены фонарями и фарами проезжающих машин. Люди, идущие навстречу, улыбаются друг другу. Прохладный ветер с реки освежает ничуть не хуже, чем морской бриз, — отличие только в запахах, что он несет.
Я тоже улыбаюсь, когда вижу глаза прекрасных девушек, — они счастливы тем, что молоды и красивы. Они осознают свою привлекательность и исключительность, они знают, что мужские глаза останавливаются на изгибах их тел. И это знание ничуть не оскорбляет их — смотрите и любуйтесь, ибо истинную красоту невозможно утаить.
Молодые и красивые — они живы, и в этом их счастье. Они даже не могут себе представить, что где-то есть смерть, которая изменяет восприятие красоты, — очень часто мертвое тело выглядит значительно прекраснее, чем живое. Надо умереть, чтобы увидеть это.
Я иду по центральной улице города, слившись с потоком теней. Когда я становлюсь одним из них, я чувствую некую апатию — мой шаг замедляется до скорости черепахи, ползущей по пустыне, я смотрю в одну точку, потому что лица теней сливаются в один лик, на котором глаза Богини, я вдыхаю воздух через раз, словно кислород отравляет меня. Я думаю вяло и не могу говорить, поэтому, растворившись в толпе, я исчезаю. Может быть, кто-то из знакомых меня и видит, но понимает об этом, только отойдя на некоторое расстояние, и, обернувшись, он сможет увидеть только головы людей. Став тенью, я отпускаю «БА», и, взмыв к небу, птица парит во мраке неба.
Я останавливаюсь у ресторана и смотрю на часы. Сейчас семь часов вечера, как мы и договаривались.
Сегодня у меня ужин с Марией Давидовной. Женщина, с которой приятно общаться, — я заранее предвкушаю наш разговор. Интеллигентная и обаятельная, она заставляет меня на миг забыть о том, что моё сердце отдано другой.
— Здравствуйте, Михаил Борисович, — слышу я голос, который в уличном шуме невозможно ни с чем спутать.
— Здравствуйте, Мария Давидовна, — отвечаю я.
— Давно ждете?
— Нет, я только что подошел.
Она уверенно берет меня под руку, и мы идем в ресторан. Прохладная рука на коже моего предплечья немного волнует, но я улыбаюсь этому чувству — странно, что я вообще могу ощущать что-то подобное. Живое человеческое тепло для меня уже давно пустой звук.
Мария Давидовна открывает меню и читает. Я смотрю, как она это делает, созерцаю движения пальцев, которые двигаются по строчкам, любуюсь движениями губ, которые шепчут прочитанное в меню.
— Что вы, Михаил Борисович, будете кушать? — спрашивает она, подняв глаза от меню.
— После трудового дня я голоден, поэтому, пожалуй, я возьму телячий стейк с овощами. И на десерт — апфельштрудель.
Она кивает, и говорит, что тоже голодна, но возьмет бефстроганов, потому что в этом ресторане он чудный. Она так красиво произносит слово «чудный», что я поневоле улыбаюсь — в этой женщине есть тот шарм и обаяние, ради которого мужчины совершают подвиги.
Я делаю заказ, и, когда официант отходит, мы смотрим друг на друга. В её глазах появляется печаль, словно она возвращается мыслями к чему-то не очень приятному.
— Тяжелый день? — спрашиваю я.
— Да, — кивает она, — сегодня с утра пораньше меня сорвали с моего обычного места работы и…, - она замолчала на полуслове, но я знаю, что она хотела сказать.
— Я тоже сегодня устал, — поступили сразу трое больных, с которыми пришлось разбираться. И одному из них, как не печально, уже никто не в состоянии помочь.
Я говорю и смотрю в глаза собеседницы. То, что вначале я принял за печаль, оказалось затаенным ужасом. Сегодня она видела то, что совсем не хотела видеть, но по роду своей работы ей пришлось на это смотреть.
Принесли бокалы с красным вином. Я вдыхаю его терпкий запах и говорю:
— Иногда мне кажется, что наша с вами работа медленно убивает нас, погружая в мрачные бездны человеческого сознания, где в ожидании ужаса страшно открыть глаза и невозможно вдохнуть воздух, которого нет.
— Ну, не так все мрачно, — говорит Мария Давидовна, — довольно часто я встречаю чистые души и открытые сердца, и ради этих людей стоит ежедневно приходить на работу.
— Согласен, что такие люди есть, но я их вижу редко. Кстати, сегодня одна моя пациентка сказала мне, что хочет быть врачом и лечить людей. Год назад она чуть не умерла, и это оставило в её сознании неизгладимый след.
— И что вы ей сказали?