— … на окраине Москвы было совершено ужасное преступление. Неизвестный преступник ножом убил двоих человек и тяжело ранил третьего. Учитывая, что двое из них были наркоманами, а третий, Владимир Геркоев, который сейчас находится в реанимации, наркоторговцем, следствие не исключает, что это были криминальные разборки. Однако, оперативников насторожила одна неприятная деталь — преступник выдавил глаза у одного из убитых, и вытащил одно легкое из его груди. И, судя по всему, унес их с собой. Как только раненый наркоторговец придет в себя, следствие сможет задать ему интересующие их вопросы.
Диктор стала рассказывать очередной ужасный случай из столичной жизни, а Мария Давидовна, сделав логичные и правильные выводы, побледнела.
Если раньше у неё еще были сомнения, то теперь все встало на свои места.
Она, Мария Давидовна Гринберг, разумная женщина, психиатр с многолетним стажем, ждет, когда серийный убийца-маньяк придет и избавит от смертельной болезни. Сложив эти мысли в своей голове, она истерически засмеялась. И только горячий чай, выплеснувшийся на ногу, остановил этот всплеск эмоций.
Она стерла жидкость с ноги краем домашнего халата и пошла на кухню. Там, в дальнем шкафчике у неё спрятана бутылка коньяка. Она посмотрела на бутылку, откупорила её и щедро плеснула в стакан.
Мария Давидовна твердо решила, что неважно кто поможет ей — пусть даже это будет черт из преисподней. Пусть это будет серийный убийца, который может даже в эту минуту кого-то лишает жизни. В данный момент Марию Давидовну интересовала её жизнь и здоровье.
Выпив залпом первые полстакана, и залив таким способом свою совесть, она вернулась с бутылкой к телевизору.
Надеяться и ждать. Ничего другого ей не оставалось.
33
Я звоню в дверь. Я знаю, что меня ждут в любое время. Сейчас уже ночь — большая стрелка на часах приближается к цифре 2.
Сегодня двадцать первое августа две тысячи седьмого.
За дверью слышны шаги, затем громкий звук, словно что-то упало. И дверь открывается.
Мария Давидовна пьяна. Я с улыбкой смотрю на выражение лица женщины.
— А, Парашистай, заходи, — говорит она, делая рукой приглашающий жест и отходя в сторону. При этом она чуть не падает, но, схватившись за дверь, сохраняет равновесие.
Я вхожу. Однокомнатная квартира одинокой женщины. Кухня, совмещенный санузел и комната. Я могу увидеть все, даже не заходя в каждое помещение.
— Ну, уже проходи, Михаил Борисович, — говорит позади меня Мария Давидовна, — я тебя жду, жду, а ты пришел и стоишь, как пень.
Я прохожу в комнату и сажусь на стул. На журнальном столике у включенного телевизора пустая бутылка коньяка. Пустой стакан лежит на ковре у дивана.
— Что смотришь? — агрессивно говорит женщина, неуверенно подойдя к дивану и сев на него. — Ну, выпила немного, но на то есть причина.
— И какая?
Она смотрит на меня и четко говорит:
— Друг у меня был. Хороший человек, которому я верила, несмотря ни на что, а вот теперь оказывается, что он — маньяк и серийный убийца.
— Серьезная причина, — киваю я. И продолжаю:
— Давайте, Мария Давидовна, я сделаю то, что нужно. Снимите халат с плеч и ложитесь на диван.
— Ничего я тебе не дам, маньяк проклятый, — говорит она и неуверенными движениями стягивает халат с плеч, — за что людей убивал, зачем резал их, скотина ты, ублюдок и гад, — продолжает она изливать свои пьяные мысли, укладываясь спиной на диван.
Я смотрю в глаза, где в пьяном омуте застыли слезы.
Я смотрю на грудь, которую она доверчиво обнажила передо мной.
— Руки поднимите вверх, Мария Давидовна.
Она делает это и, лежа в этой позе, говорит:
— В такой позе я — кА. Ты тоже заберешь мою кА?
Справа изменения в молочной железе уже видны — грудь справа больше, лимонная корка над соском, который подтянут вверх. Опухоль растет значительно быстрее, чем можно было бы ожидать. Заглянув в правую подмышечную область, я вижу неровность. Протянув левую руку, я прикасаюсь к этому месту.
Мария Давидовна вздрагивает, но ничего не говорит.
Я сжимаю правой рукой молочную железу, а левую оставляю в подмышечной области. Опухоль не так уж велика, как я думал. Да, подмышечный лимфатический узел уже среагировал, но это все. Дальше метастазов нигде нет.
Я улыбаюсь, — все получится.
Я сдавливаю опухоль и подмышечный узел, окружив их силой своего сознания со всех сторон, и убиваю размножающиеся раковые клетки. Это происходит не быстро — я в своем сознании вижу, как трехмерное изображение опухоли медленно начинает распадаться на части, как разрушаются мелкие сосуды, как серая жидкость смешивается с красной, как рвутся нити лимфатических сосудов, по которым частички опухоли могли бы уйти в другое место организма.
Я усиливаю нажим, заставляя опухоль умирать быстрее. Мне не нужно, чтобы раковые клетки смогли избежать гибели — я не могу перекрыть все пути к отступлению, и мне бы не хотелось, чтобы даже единичные раковые клетки выжили.
Я убеждаюсь, что опухоль до последней клетки полностью мертва и возвращаюсь сознанием к Марии Давидовне.
Она лежит и смотрит на меня. Глаза абсолютно трезвые, руки лежат над головой. Она вытерпела сильную боль и даже не попыталась остановить меня, словно знала, что я делаю. Я смотрю на грудь — из правого соска выделилось немного зеленоватой жидкости, молочная железа чуть сжалась.
Я убираю руки.
— Все, Мария Давидовна.
Я встаю, чтобы уйти.
— Спасибо, — говорит она тихо.
— На здоровье, — киваю я, — завтра вам, Мария Давидовна, будет очень плохо — высокая температура, рвота, и так далее, но вы сильная, вы справитесь.
Я уже почти выхожу из комнаты, когда она то ли спрашивает, то ли утверждает:
— Парашистай, убийств ведь больше не будет?!
Я ничего не отвечаю.
Закрыв за собой дверь её квартиры, я как бы отрезаю от себя этот отрезок жизни. Что бы ни было дальше, Мария Давидовна останется в моей жизни светлым пятном.
34
Я снова рисую, но теперь уже не портреты. Богиня пребывает в своем мире, окруженная «кА» жертв. Мои рисунки ей уже не нужны. Себя я рисовал последние дня три, а сейчас я рисую будущее. Я знаю его, и это грустно.
Может, это и хорошо, что абсолютное большинство людей даже не догадываются о завтрашнем дне. Придет, и хорошо. Запланировали сделать что-то, стремимся к этому, и прекрасно. Все сложилось, как задумывали, — просто замечательно. Жизнь удалась.
Конечно же, я знаю не все, что будет, но и того, что я вижу, вполне достаточно. Именно это я рисую.
Падающий многоэтажный дом. Он в падении застывает на рисунке, а в моем сознании здание с грохотом валится на землю. Огромная волна серой пыли и мелких камней накрывает дорогу, по которой едут автомобили. Под ней исчезает группа людей, которые шли по тротуару.
И эта волна серой пыли закрывает нестерпимо жаркое солнце.
Рисунок не может передать того, что я чувствую — мощное сотрясение под ногами, когда устоять практически невозможно. Громкий звук, ударивший по ушам, будто я стою под огромным колоколом, и его язык снова раскачивается для следующего удара. Крики людей, которые в стремлении выжить разбегаются в разные стороны. Я вижу, как рвется асфальтовое покрытие дороги, и я рисую, как микроавтобус с пассажирами падает в разверзнувшуюся бездну.
Отложив лист с рисунком, я беру новый. Карандаш на мгновение замирает над белизной листа и, даже не задумываясь и не останавливаясь на деталях, я быстро рисую. Это дом, в котором я сейчас живу. Точнее, то, что от него осталось. Полностью рухнувшие первые четыре подъезда и руины пятого подъезда. Гора из разбитого кирпича, стекла, труб, дерева и мебели. Местами видны торчащие человеческие конечности, которые еще шевелятся. Я не могу на рисунке передать крики, которые слышу, но — они есть. На помощь никто не придет, потому что каждый занят спасением своей жизни, и для многих, очень многих это занятие становится последним в их жизни.
Курган на том месте, где мой дом. Он полностью закрывает склеп на долгие столетия. Именно этого я хотел. Её долго никто не потревожит.
Я все это вижу и рисую, но меня здесь не будет.
Иногда я задаю себе вопрос — как я могу быть уверенным в том, что все будет именно так, а не иначе? Откуда такая уверенность?
Я откладываю рисунок в сторону. У меня нет ответов.
Если я Бог, то все будет так, как я вижу.
Если я только думаю, что я Бог, может быть, все будет совсем по-другому, и все мои размышления не более, чем бред сумасшедшего. О последнем даже думать не хочется.
Я встаю и иду на кухню. Выдвинув ящик стола, я смотрю на ножи. Конечно, это глупо держать орудия убийства на видном месте, но — глупо жить, пряча по углам и тайникам свои желания и стремления. Тут же рядом лежит оселок. Я сажусь за стол и начинаю точить ножи с деревянными рукоятками, на которых вырезаны две буквы. Ритмичные движения и однообразный звук настраивают меня на меланхоличный лад — в своем сознании я снова и снова возвращаюсь к прошедшим годам, когда я понял свое предназначение в этом мире. Я сделал немного, да, и не требовалось большое количество жертв — только то, что необходимо.
Впереди у меня важное дело. Думаю, что последнее, что я сделаю. Даже не так — знаю, что это будут последние жертвы, которые умрут от моих рук.
Я пробую остроту ножей большим пальцем левой руки.
Мне нужно обеспечить будущую безопасность Марии Давидовны. Она мне нужна, потому что только эта женщина сможет понять, где находится святилище Богини, и она обеспечит его безопасность на то недолгое будущее, в котором не будет меня.
Я назначаю её Хранителем. Она сохранит в неприкосновенности Богиню.
Она еще этого не знает, но — когда через пару дней получит от меня послание, поймет своё предназначение.
Я иду по ночному городу. Уже конец августа, а лето еще не собирается сдавать свои позиции. Ночная духота давит со всех сторон. Фонари освещают мне дорогу, редкие люди, которые попадаются мне, спешат домой, звезды, мерцающие на небе, живут своей жизнью.