— Расскажите мне, Максим, о себе. О маме и папе. О том, как в детстве вы ходили в детский сад, а потом в школу. Вообщем, расскажите мне о себе.
— Вам действительно интересно это? — он удивился. Даже щель левого глаза приоткрылась шире.
— Да, мне очень интересна ваша жизнь, — улыбнулась Мария Давидовна.
Максим кивнул и начинал говорить. Его даже не надо было уговаривать. Он и сам так давно хотел выговориться, просто никто и никогда не хотел его слушать.
Он помнит себя с трехлетнего возраста. Мама, — полная женщина, которая любит покушать сама и с удовольствием кормит сына. Папа, хмурый мужчина, который любит выпить, и даже пьяный всегда равнодушен к сыну. Когда мальчику остается два дня до пятого дня рождения, папа утром уходит и больше не возвращается. Мама плачет, но как-то неубедительно. Он не верит, что папа уехал строить железную дорогу на другой конец страны. Мама водит ребенка в детский сад, где он в шестилетнем возрасте впервые узнает, что его мама — жирная корова, а папа сидит в тюрьме. Он бросается на обидчика с кулаками, но тот оказывается сильнее. Лежа в пыли, маленький мальчик бессильно плачет. С этого момента он понимает, что в этом мире для него нет места. И он создает для себя свой мир. Пусть он ограничен размерами его фантазии, но он именно такой, каким должен быть. И в нем есть место только для него.
В семь лет он заболевает — тяжелая форма инфекционного мононуклеоза. Он помнит, как тяжело было дышать, и из-за высокой температуры он часто терял сознание. До зимы он восстанавливался, поэтому в школу он пошел в восемь лет.
Сначала было не плохо. Он старше одноклассников, учеба казалось игрой, но скоро это закончилось. В третьем классе он вдруг понял, что с трудом понимает, что говорит учительница. Он старательно заучивал материал, но понимания так и возникало. Он стал получать тройки. А совсем скоро и двойки. Маму вызывали в школу, она кричала на него. Но — он ничего не мог сделать. С трудом добравшись до восьмого класс, он закончил восьмилетку с троечным аттестатом, и если быть до конца откровенным, учителя его просто пожалели.
Далее два года он просидел дома, а потом пошел в армию. И это были самые страшные годы в его жизни. Он вычеркнул их из своей памяти, стер те события, которые вырезали в сознании целые куски доброты и разума. И выжил он там только потому, что постоянно прятался в свой выдуманный мир. И только там он был самим собой.
Пока он отдавал долг Родине, умерла мама. Заплывшее жиром сердце не выдержало нагрузки. И он узнал об этом, только когда приехал домой. Сидя на краю могилы, юноша невысокого роста тихо плакал. Он остался совсем один. Насколько он знал, никаких родственников у него не было. Об отце он ничего не знал.
Санитаром в морг его устроил сосед. Патологоанатом Мехряков Степан Афанасьевич жил в соседнем подъезде, и, заметив, что парень ежедневно сидит во дворе на лавке и бездельничает, позвал его работать. Санитаров в морге хронически не хватало, и, чем черт не шутит, вдруг получится.
И у него получилось. И в первую очередь потому, что мертвый человек очень сильно отличается от живого. Труп тих, безмолвен, и, самое главное, спокойно лежит на секционном столе, никак не проявляя агрессивную человеческую суть. Мертвое тело нисколько не мешает жить в своем вымышленном мире, и даже однообразные движения на работе не отвлекают от этого.
И потянулись дни. Ежедневная рутинная работа, не требующая особого ума и сложных навыков. Через год Мехряков доверял ему зашивать кожу на животе, а еще через год он иногда выполнял удаление внутренних органов по Шору, пока доктор Мехряков вскрывал черепную коробку.
Работа ему нравилась. Может быть, впервые он стал чувствовать себя обычным человеком на своем месте. Он стал реже возвращаться в свой мир, и даже иногда забывал о его существовании. Но не больше, чем на пару дней.
Но тут умер Мехряков, и это удар, эта жизненная несправедливость выбила его из колеи. Стоя у его могилы, — опять могила, сколько их еще будет, — он вдруг подумал, что патологоанатом относился к нему, как к сыну. Второй раз потерять отца — это ли не ужасная несправедливость со стороны этой гребаной жизни.
Максим на секунду замолчал и тихо сказал:
— Степан Афанасьевич умер. После похорон я впервые в жизни напился водки, вышел ночью на балкон и шагнул в темноту.
6
После общения с заведующей терапевтическим отделением — блондинка при ближайшем рассмотрении оказалась крашенной — я иду в свой кабинет. Два стола, шкаф для халатов, кушетка. Слева за столом с компьютером сидит девушка с большими глазами. Прямые темно-русые волосы, расчесанные на пробор. Узкие плечи, тонкие руки. Хорошо отутюженный белый халатик. Улыбнувшись, она говорит:
— Здравствуйте, Михаил Борисович. Я — Марина, ваша медсестра.
Я отвечаю на приветствие и сажусь за свой стол.
— Сегодня у нас нет записи, её только сейчас выложат на две недели вперед, — говорит Марина, — поэтому к нам из регистратуры будут отправлять всех, кто придет записаться на прием или кто обратился с болями, то есть экстренных пациентов.
Первый больной не заставил себя ждать. Через пять минут пришла женщина, которая оформляется на санаторно-курортное лечение. Все анализы в норме, узкие специалисты пройдены, диагнозы вписаны в санаторно-курортную карту. Я выполняю рутинный осмотр, — заглядываю в рот, слушаю фонендоскопом легкие и сердце, пальпирую живот. Марина измеряет артериальное давление, пока я пишу в амбулаторной карте.
— Приятного отдыха в санатории, — улыбаюсь я пациентке.
— Спасибо, доктор.
У женщины две дочери и уже двое внуков. Она живет и радуется жизни, и она здорова. Она умеет говорить волшебные слова, и она использует их часто и от души. В местный санаторий она едет вместе с внуком, который проходит реабилитацию после тяжело перенесенной ангины.
После пришели мужчина с болями в спине, которого я отправляю на консультацию к неврологу, и женщина с явлениями острого распираторного заболевания.
Потом наступает тишина, Марина, взяв бикс, уходит, и, оставшись один, я думаю. О том, что здесь в поликлинике я значительно чаще буду общаться со здоровыми людьми, ну, или почти здоровыми. Конечно, я знал, что в стационар поступают только те, кому действительно нужна помощь, те, у кого есть пусть предварительный, но диагноз. В поликлинику люди приходят не только лечиться, но еще и обследоваться, на профилактический прием, для оформления различных документов, и порой просто поговорить. Мне, как врачу поликлинического приема, надо из сотни здоровых или почти здоровых найти пару-тройку больных, и вовремя отправить их на более глубокое обследование и лечение.
Я задумчиво смотрю в окно, где уже начали опадать первые листья с тополя. Начало осени, первые дни сентября, листва пока еще зеленая, но ветер уже может сорвать часть листьев и унести их прочь.
Смена времени года нисколько не волнует меня. Пусть будет осень, а потом — зима. Даже хорошо, что серые тучи затянут небо и закроют солнце. Плохо то, что будет холодно и сыро. Грязь под ногами, дождь сверху.
Стук в дверь отвлекает меня от мыслей.
Я громко говорю:
— Да, войдите.
В дверном проеме появляется мужчина. Спросив разрешения войти, он неторопливо подходит, складывает на стол амбулаторную карту и затем садится на стул. Его отекшее лицо мне знакомо. Он живет в общежитии. Я видел его там, и, надеюсь, он не видел меня.
Виктор Аркадьевич Усиков, тридцать один год, холост, рабочий на заводе. У него рак толстого кишечника. И пока только я знаю об этом. Его единственная жалоба на то, что он стал замечать кровь в каловых массах.
— Знаете, доктор, когда я в первый раз увидел, то подумал, что показалось. Ведь не болит ничего. Не болит, вообще, и не болит, когда я иду по большому. Может, просто съел что-то или трещинка там какая-то?
После осмотра я назначаю дополнительное обследование.
Я знаю, что Бог — отличный парень. Он всегда приходит только, когда человек дойдет до края. Не раньше, чтобы предотвратить, чтобы не допустить, а в тот момент, когда человек уже созерцает бездну. Светлый Лик из тьмы — это ли не лучше всего прочищает мозги, изгоняя из них призыв смерти. Крепкая Рука Бога, когда ты балансируешь над пропастью, — это ли не лучшая помощь в борьбе со своим больным сознанием, когда небытие кажется самым замечательным местом. Последнее Слово, обращенное к тебе, когда ты уже умер в своем сознании, — это ли не истина, которая возвращает к жизни.
До края Усикову еще далеко. Он еще не осознал свою болезнь. У него в мыслях преобладают простые желания — вкусно поесть, выпить пиво с друзьями, посмотреть телевизор, раз в неделю перепихнуться с соседкой по общежитию.
Он еще даже не подошел к пропасти.
Я улыбаюсь мужчине, и говорю:
— Что же, Виктор Аркадьевич, будем искать.
7
Мария Давидовна смотрела на Максима и ждала, когда он продолжит говорить. Она видела, как парень перебирает свои воспоминания, словно книги на полке, разбирая их по порядку. Взяв каждую, он смотрит на обложку, думает несколько секунд и затем ставит в нужное место.
— Я живу на пятом этаже. Помню, что летел вниз и чувствовал какую-то странную радость. Даже, как мне кажется, кричал от счастья. А потом провал в памяти. Мне потом рассказали, что я всю ночь я пролежал на земле, а утром меня нашли соседи и вызвали скорую помощь. Переломы обеих ног, сочетанная травма груди и живота, сотрясение головного мозга. Шесть месяцев по больницам, пять операций, разорванные воспоминания и боль. Врачи поставили меня на ноги, и весной я снова вернулся на работу. Словно ничего и не было. Обычная история — пьяный мужик выпал из окна пятого этажа, но остался жив.
Максим снова замолчал. Мария Давидовна, поняв, что парень что-то не договаривает, спросила:
— Если я правильно понимаю, с тобой что-то случилось, когда ты лежал в больнице.
— Да. Там в больнице Он пришел в первый раз.