Простая ежедневная работа. Одна для всех, от Бога до одинокого человека.
Дух вечен, плоть суетна и тленна. Тень покинет человека, имя сотрется из памяти, птица взлетит к горизонту, тело сгниет в земле.
«Ах» для неба, труп для земли.
Ничего не изменилось за тысячелетия. Ни в ежедневной людской суете, ни в рутинных буднях Бога, ни в неторопливой жизни природы.
Простые движения — суть Времени и Пространства. Не надо искать смысл существования человека на Земле, какую-то космическую истину или роль жизни во Вселенной. Эти поиски никуда не приведут.
Глобальная цель недостижима.
Жертвенный подвиг бессмысленен.
Смерть во имя чего-то и для чего-то совсем не нужна Творцу.
Березовое полено после очередного простого движения отлетает в сторону, и я вижу соседа. Он тяжело дышит, словно только что пробежал марафонскую дистанцию. На его руках и на светло-зеленой майке, обтягивающей большой живот, большие красные пятна. Руки дрожат, ноги подгибаются. В глазах — страх, который плавает в мутном сознании алкогольного опьянения.
— Привет, Семен. Как я понимаю, ты только что зверски убил человека, разделал труп кухонным ножом и бежишь рассказать мне об этом?
Я жду, пока мужик пытается что-то сказать в ответ, по-прежнему держа колун в руках.
— Да. То есть, нет. Не я, — мужик наконец-то может более-менее связно говорить, — это Лидка Ивана сковородкой так приложила, что он сейчас лежит в луже крови и, похоже, уже не живой. Насмерть убила сковородкой. Кровищи вокруг море. Иван бездыханный на полу. Ну, я за тобой и побежал.
— Опять пили самогон? — уточняю я, привалив колун к чурбану.
— Ну, дак мы пробовали, как получилась живая вода. Как же без этого. Первачок требует пробы. Это ж святое!
— Ага. Каждый день. Ладно. Пошли, посмотрим на труп Ивана.
В деревне семнадцать дворов, из которых только в четырех есть жизнь. Остальные давно брошены своими хозяевами. Покосившиеся бревенчатые срубы, провалившиеся крыши, заросшая бурьяном земля. Агонирующее поселение — когда я пришел сюда в начале года, жизнь теплилась только в двух домах. В одном живет Иван, который в свои пятьдесят лет выглядел на восемьдесят. С ним проживает гражданская жена Лида. В другом доме — старуха Прасковья, возраст которой понять невозможно. Потом, ближе к лету появился мужик лет сорока по имени Семен, родители которого когда-то жили в этой деревне. «Жена выгнала, — объяснил он своё возвращение на родину, — сказала, что не хочет жить с алкоголиком, а я ведь совсем по чуть-чуть, ну, и еще перед этим с работы уволили. Идти мне было некуда, вот я и вспомнил, что у меня есть домик в деревне».
Иван с Лидой живут через два дома от меня. Я вхожу через покосившуюся калитку, которую Иван за все лето так и не удосужился починить. Скрипящее просевшее крыльцо и потрескавшаяся дверь. Бубнящий голос диктора из постоянно включенного радиоприемника, стоящего у окна. Слева — русская печь. Терпкий, так хорошо знакомый запах крови. В горнице на лавке у стола сидит Лида. Она качается взад вперед и молчит. По лицу текут крупные слезы крепостью градусов в пятьдесят. В правой руке чугунная сковорода с остатками жареной картошки. Пальцы, сжимающие рукоять сковороды, побелели от напряжения. На деревянном полу на старом рваном половике ничком лежит Иван. Вокруг головы лужа темной крови.
Ну, что-то подобное я и ожидал увидеть. Присев рядом с Иваном беру его запястье, затем проверяю пульс на сонных артериях. И спокойно говорю:
— Нормально, живой он.
— Точно? — сомневаясь, дышит перегаром мне в затылок Семен.
— Точно, точно, — и осмотрев окровавленную голову, я добавляю, — мне надо воду, несколько чистых тряпок, ножницы, иголку и нитки.
Лида выходит из прострации, с грохотом роняет сковороду на пол, вытирает рукавом слезы и убегает в соседнюю комнату.
— Ага, — бормочет за спиной Семен, — а я сейчас ведро воды принесу.
Пока их нет, я сжимаю голову лежащего человека и закрываю глаза. На мгновение. Даже не с целью что-то узнать о здоровье и будущем этого человека, а чтобы просто проверить — могу ли я еще, со мной ли мой дар. Затем, встав на ноги, иду к столу. То, что мне надо — почти пустая бутыль самогона — в центре стола. Отставив её в сторону, я сгребаю грязную посуду и остатки пищи на край, освобождая место.
— Вода.
Семен ставит ведро на лавку.
— Давай его поднимем на стол, — говорю я ему.
— Зачем?
— Ну, не на полу же мне его зашивать. Неудобно.
— А, ну да, конечно. Давай.
Вдвоем мы с трудом взгромождаем тело на стол. Я пытаюсь придерживать голову Ивана, но она, тем не менее, с глухим стуком ударяется о столешницу. Иван никак не реагирует, и я думаю, что именно в таких случаях говорят — мертвецки пьян.
— Вот, принесла, — Лида протягивает мне скомканную светло-коричневую тряпку. В другой руке ножницы, черные нитки и игольница в виде ежика.
— Что это? — я, расправив тряпку, смотрю на неё. Выцветшие застиранные женские панталоны.
— Они чистые, — хлопает глазами Лида, — просто порвались и я их уже не ношу. Вот здесь они порваны, — зачем-то уточняет она, показывая на прохудившееся место в задней части панталон.
Я улыбаюсь.
И начинаю делать свое дело.
Простые движения — это и есть смысл бытия.
Бросить иголку с ниткой в самогон. Выстричь волосы вокруг раны на голове. Водой из колодца и тряпкой убрать кровь, грязь и остатки волос. Обработать края раны самогоном. Вымыть руки. Немного выгнуть иглу, чтобы удобно было протыкать края раны. Сначала с одной стороны, затем с другой. Протащить нитку. Завязать узел, сопоставляя края. Снова вдеть нитку в иголку. И следующий шов. Всего восемь раз. В конце холодная вода и самогон на шов. Ну, вот и всё.
Делай то, что умеешь, и Бог будет рядом, даже если он тебе и не нужен.
Даже если предполагаешь, что сейчас это место пустует.
Даже если ты уверен, что птица, взлетевшая к горизонту, еще не вернулась к людям.
5
Автобус резко остановился, и Вика, вздрогнув, проснулась.
— Конечная остановка, Липовая Гора, — услышала она голос кондуктора. Потрясла головой, прогоняя остатки сна, и встала со своего места. Салон автобуса пуст, несколько человек, которые ехали также как и она до конечной остановки, уже вышли. Вика вздохнула, поправила свое единственное приличное платье, сшитое специально для сегодняшнего дня — легкий ситцевый сарафан, красиво облегающий стройную фигуру — и тоже пошла к выходу.
Такой классный день, и закончился. Она была у подруги на дне рождения. Когда-то, наверное, в другой жизни, а, может, в другом времени и пространстве, они вместе учились в школе. Потом их пути разошлись — родители Ани переехали в центр города, подруга поступила в университет, а она так и осталась жить в деревянном доме на дальней окраине города. Можно сказать, на самой далекой окраине — в двадцати метрах от дома железнодорожные пути, которые разделяют центр области и ближайший сельский район. Грохот тяжелогруженых составов и пассажирских поездов, как привычный круглосуточный шум, без которого уже невозможно уснуть. Пахнущие табаком и дымом рабочие-железнодорожники, которые заходили к ним за водой. И постоянно мусор вдоль железнодорожных путей, который пассажиры поездов выкидывали в окна и который они с мамой каждое лето раз в неделю собирали.
Она поступила учиться в медицинский колледж на медсестру, хотя вовсе не хотела этого. Ночь через три работала санитаркой в операционном блоке областной больницы. Надо было ухаживать за больной мамой, денег хронически не хватало, да и сама она понимала, что не потянет высшее образование. Медсестра — это же хорошо, буду приносить пользу людям, да и маме смогу помочь, — говорила она себе, соглашалась с собой, кивала своему отражению в зеркале.
А ночью видела совсем другие сны.
Вика медленно шла по тротуару, смотрела на звездное небо и улыбалась. Звездами она могла любоваться бесконечно. Завораживающе далекие мерцающие точки — эти маленькие огоньки, рассыпанные по черному небосводу, они жили своей жизнью, в которой для неё нет места. Мечты, как дымка Млечного пути, далеки и призрачны. Растущий месяц, как лодочка, плывущая в зыбкую вечность. Но — ничто и никто не мешает по-прежнему мечтать. И, может, когда-нибудь — почему бы именно не сегодня, или уже завтра, ну, или на худой конец, послезавтра — мечта может приблизить звезды на расстояние вытянутой руки, и она сможет прикоснуться к одной из них.
Сегодня она познакомилась с парнем. Там, на дне рождения подруги, — песочного цвета волосы, озорные глаза, умные и добрые слова, заботливые руки и робкие прикосновения в танце. Впервые за последние пять лет — с тех пор, как мама слегла — она чувствовала необычную легкость в теле, некое ощущение полета, словно она сейчас не шла по асфальту, а плыла по волнам счастья.
Она улыбалась звездам, прощая их холодный равнодушный блеск.
Она махала рукой уплывающему вдаль месяцу.
Она примеряла Млечный Путь, как шифоновый шарфик, небрежно повязывая его на шею.
Тротуар закончился. Вика сняла туфли на высоком каблуке и пошла по тропе босиком. Небольшой липовый лесок между её домом и конечной автобусной остановкой — она выросла в нем, знала каждое деревце и каждый куст. И тропа, по которой она шла, натоптана в том числе и её ногами.
Душа пела. Тихую и ненавязчивую мелодию юности. Вику за правую руку вела ожившая Мечта, в левой руке у неё Цветок счастья, под ногами Тропа Детства, и вместе они пели Песню Любви.
Может быть, поэтому Вика не услышала шаги сзади. И даже не успела испугаться, когда все-таки поняла, что сзади кто-то есть и обернулась. С наивной надеждой, что это он, тот парень с песочными волосами, догнал её. С робкой радостью в глазах. И даже когда удар по голове свалил её с ног, она, лежа в траве родного леса, продолжала улыбаться звездам, в последние мгновения жизни чувствую спиной теплоту нагретой за день земли и удивляясь тому, что близко посаженные глаза на вытянутом лице, заглядывающие в её сознание, бездонно пусты.