Но эта уверенность Вилентьева. И, главное, это фанатичное желание поймать, схватить бульдожьей хваткой и не отпускать, беспокоили её больше всего.
Если Ахтин в городе, то рано или поздно Вилентьев найдет его.
Мария Давидовна, наконец-то, отняла трубку от уха и бросила телефон на диван. Подняв журнальный столик, она наклонилась, чтобы поднять книгу Стивена Кинга. Она распахнулась на первых страницах, и глаза остановились на эпиграфе:
Уж ясно было, что не в силах жить она!
И дверь открылась, и ветра явились,
Свеча погасла, и огонь исчез,
Затрепетали шторы, и вот он явился,
Сказав: «Не бойся, Мэри, и иди за мной».
И страха не было,
И шла она за ним,
И полетела…
Взяв его за руку…
«Не бойся, Мэри, я ведь жнец твоих страданий,
Пойдем со мной!»
Неожиданно для себя, Мария Давидовна, глядя на строчки неизвестного ей автора, разрыдалась. Она опустилась на пол и, сидя рядом с книгой, оплакивала не только свою жизнь, но и свою странную и непонятную любовь к человеку, который, похоже, забыл о её существовании.
И не смотря ни на что, если бы он сейчас вошел в комнату, то она бы пошла, полетела за ним.
Любовь — это цветок. Он может расти в цветнике или на пустыре среди сорняков. Соцветие может быть прекрасным или ужасным. Он может благоухать или его аромат будет мерзким. В любом случае, ты будешь оберегать его, рыхлить вокруг почву и своевременно поливать чистой водой, следя за тем, как этот цветок растет и крепнет.
30
Сложно жить, когда не уверен в том, что тебя кто-то понимает. Невозможно жить, когда уверен в том, что никто никогда тебя не поймет. И главное, — никто никогда не примет тебя. Быть чужим всем и вся, быть изгоем, когда даже родная мать предпочитает жалеть, а не понимать. Так удобнее. Не повезло, что ты такая, но трудно что-то изменить. Такая уж судьба.
Жалость в глазах и движениях.
Жалость в словах и действиях.
Уж прости, что так получилось, что родила тебя такой, но надо жить дальше.
А как?!
И зачем?!
Маргарита Сальникова ненавидела мать.
Нет, сначала она её любила. Лет так до тринадцати. А потом, когда стала понимать, что мать просто жалеет, а для любви в сердце у неё места нет. И причина проста — мать устала. Трудно бесконечно любить. Невозможно любить, зная, что это навсегда и никаких изменений не будет.
Маргарита Сальникова ненавидела своё тело.
Конечно, когда была маленькая, она так не считала. Ну, да, она не такая как все, но ничего страшного, вырастет и станет красивой. Так говорила мама, и она верила ей. То, что мать обманула её, Маргарита поняла только в тринадцать лет. До этого она наивно верила и надеялась на будущее счастье.
Маргарита Сальникова ненавидела людей.
В детский сад она никогда не ходила. Она вообще не могла нормально ходить, только с помощью специальных приспособлений и только по квартире. В детстве она чаще посещала больницы и общалась с людьми в белых халатах, поэтому не знала о человеческой жестокости. Мама научила её писать и читать, и сказала, что этого вполне достаточно. Маргарита далеко не сразу поняла, что мать не только жалела, но и стыдилась дочери, и это еще больше увеличивало ненависть и к матери. И к людям, перед которыми мать испытывала чувство стыда.
Маргарита Сальникова ненавидела своё сознание.
Сначала она создавала в своем внутреннем мире прекрасные картины будущей жизни, и там, в своих мечтах, она была совсем другой. В детстве — здоровый умный ребенок, которым гордится мама. Затем красивая девушка, перед которой открыты все дороги. Со всей пылкостью юности она мечтала, воздвигая в сознании замки и выдумывая миры. И там было всё — и верные друзья, и принц на белом коне, и вечная любовь, и огонек свечи, дающий свет в ночи.
Душа птицы, а тело урода.
И это навсегда.
Когда она осознала до конца это простую истину, то в первый раз умерла.
Это случилось ночью. Вечером мама поцеловала её, пожелав спокойной ночи, и в темноте Маргарита лежала и смотрела во мрак своего сознания. Там ничего не было. Замки рассыпались, миры сгинули, и она стояла в пустоте одна, убогая и неприкаянная. Мысленно закричав, она нестерпимо захотела умереть. Она вонзила указательные пальцы в глаза, пытаясь ногтями выцарапать мозг, пронзить его и убить. И у неё получилось — не было боли, не было страха, просто в пустоте сознания она растворилась и исчезла. И пусть утром она нашла себя в постели, даже эта мысленная смерть стала лучшим событием в её однообразной жизни.
Маргарита Сальникова ненавидела свое желание жить.
Она знала, что это инстинкт самосохранения, но легче от этого не становилось. Как бы она не пыталась, умереть не получалось. Только мысленно, и то далеко не всегда.
Каждое утро она смотрела на мать, ненавидела её, и — продолжала жить. Она смотрела в окно с высоты четвертого этажа, и мысль, что можно перевалиться через подоконник и упасть вниз, холодила сознание, но — дальше этого ничего не происходило. Во-первых, она опасалась, что при падении не разобьется насмерть, во-вторых, она боялась боли.
Маргарита Сальникова ненавидела свой страх перед болевыми ощущениями.
Начиная с осмысленного детства, она панически боялась уколов, взятия анализов, диагностических исследований, лечения зубов. И как будто специально — доктора при каждом посещении больницы назначали дополнительное обследование, и лечение всегда содержало курс инъекций. Сколько себя помнила, она три раза в день чистила зубы, но, тем не менее, приходилось раз в три месяца ходить к стоматологу, и при каждом посещении врач находила больные зубы и лечила их.
Маргарита Сальникова ненавидела свою болезнь.
Вроде доктора говорили, что постепенно на фоне массажа, специальных упражнений и таблеток будет улучшение. И даже, возможно, выздоровление. Но — становилось только хуже. Год назад первый эпилептический припадок поставил жирный крест на её наивной надежде на выздоровление.
Маргарита Сальникова мечтала умереть быстро и безболезненно.
Например, уснуть и не проснуться. Или выпить какую-нибудь таблетку и взлететь птицей к горизонту. Или шагнуть в бездонную пропасть и умереть в полете, зная, что до дна долетит мертвое тело. Примерно так она и умирала в своем сознании, каждый раз надеясь на то, что когда-нибудь её мечта осуществится.
Неделю назад Маргарите Сальниковой исполнилось семнадцать лет. Мама купила торт, и, глядя на горящие свечи, Рита загадала желание и дунула изо всех сил. И у неё получилось с первого раза. Она слушала, как мама хлопает в ладоши и поздравляет её с днем рождения. И улыбалась.
Но смерть не пришла. Ни в эту, ни в следующую ночь. Маргарита ждала еще три дня, и только потом у неё поднялась температура. Головная боль, озноб, жар и временная потеря сознания, которую мать принимала за сон. Странное бредовое состояние, погружение в которое Рита нашла очень приятным и даже замечательным. И ненавистное лицо матери, которое возникало перед ней, когда спадала температура и Рита возвращалась в этот мир.
Маргарита Сальникова просто сильно захотела сжечь свое сознание, и эту высокую температуру тела она создала сама, как бы странно это не звучало.
И я могу её понять. Лучше попытаться достаточно быстро сгореть от болезни, чем постоянно гореть в огне свое ненависти.
У Риты получилось бы. Она смогла бы сделать это. Если бы не мать, которая упорно сбивала температуру. Когда я пришел, Маргарита была на пределе своих сил. Еще бы немного, и она бы сдалась.
И вернулась бы в эту ненавистную жизнь.
Я дал ей шанс, и уверен, что у неё получится.
31
Майор Вилентьев задумчиво смотрел на заключение патологоанатома. Несколько ножевых ранений в область живота. Разбитая молотком голова. Смерть наступила от кровоизлияния в мозг.
Ни выдавленных глаз, ни удаленных органов.
Ничего, что говорило бы, что это сделал Парашистай.
Иван Викторович разочарованно выдохнул. С утра он примчался на работу, воодушевленный тем, что он снова занимается делом Парашистая. Он хотел поехать в морг, чтобы своими глазами убедится в том, что это убийство совершено Парашистаем. Но — сначала совещание у генерала, где он откровенно высиживал время, затем надо было быстро оформить дело, которое он и так затянул. Прокурор района позвонил, и сказал, что ждет документы к двенадцати часам. Вилентьев вернулся из прокуратуры в час дня, и увидел документ на своем столе. Бросив портфель на стул, и нетерпеливо взял его.
И ничего.
Протянув руку к телефону, он набрал номер, представился и попросил позвать старшего лейтенанта Антонова. Ответив на приветствие, он сразу спросил:
— Что со свидетелем, который был пьян? Он что-то сказал?
— Пока его никто не спрашивал, но сейчас мы к нему поедем, — ответил старлей, — мать жертвы очнулась и сказала, что убийца — именно этот сосед.
Старший лейтенант что-то еще говорил, но Вилентьев его почти не слушал.
Всё развалилось.
А так прекрасно начиналось. И Вилентьев даже не знал, что его больше разочаровало, — то, что это был не Парашистай, или то, что доктор-психиатр снова оказалась права.
Попрощавшись с Антоновым, Иван Викторович отложил заключение патологоанатома в сторону и встал. Вспомнив о Марии Давидовне, он вдруг захотел её увидеть. Поговорить, посмотреть в глаза. Может, он поймет при личной встрече — знает она что-то или нет.
Да и просто, — он вдруг понял, что хочет вернуться в прошлое. В то время, когда они с Марией Давидовной шли по следу Парашистая.
Мария Давидовна задумчиво смотрела в открытое окно. Бабье лето. Листья на липах и тополях начинает опадать, создавая ощущение того, что жизнь преходяща. Солнце еще греет, и днем достаточно ощутимо. Всё меньше хотелось работать, хотя причиной нежелания ходить на работу была не только погода. Доктор Гринберг перестала понимать поступки людей. Это стало происходить ежедневно — почти каждый новый пациент, ну, или через одного, совершают действия, которые не поддаются пониманию, совершенно не логичны, а порой и абсурдны. С точки зрения общечеловеческой морали — безнравственны и ужасны. С точки зрения психи