С профессиональной точки зрения работа физиотерапевтом в кожвендиспансере Данилова привлекала — широкий спектр заболеваний, много возможностей, интересно. Да и сам диспансер казался подходящим местом для работы — большой, две кафедры есть, не какая-нибудь скучная богадельня. И расположен удобно — что да, то да. Конечно, он был бы не прочь посмотреть отделение, где предстояло работать, но раз уж заведующей некогда, то ничего не поделаешь.
— Испытательный срок — три месяца, — добавила Ангелина Александровна.
— Об этом тоже писать?
— Нет, просто для сведения. Испытательный срок устанавливает администрация.
Заявление пришлось переписывать дважды. В первый раз Данилов пропустил в аббревиатуре вторую букву «К», написав КВД вместо КВКД и принизив тем самым важный клинический диспансер до обычного, не служащего базой ни для одной из кафедр. Во второй — впопыхах переврал отчество главного врача, написав «Филлиповна» вместо «Филипповна».
— Вы так мне всю бумагу изведете, — укорила Ангелина Александровна, выдавая Данилову третий лист бумаги.
«Сколько с меня за испорченные листы?» — чуть было не поинтересовался Данилов, но вовремя прикусил язык.
— Спасибо, Ангелина Александровна, вы очень добры, — покаялся он вслух.
— Моя доброта — причина моих страданий, — вздохнула Ангелина Александровна. — Надо бы перестать быть доброй, да не могу. Не получается.
Следующее знакомство оказалось приятным. Кадровик, она же, по вечной традиции поликлиник и диспансеров, секретарь главного врача Майя Борисовна, приветливая и веселая, располагала к себе, что называется, с первого взгляда.
— Я вижу, с медузой нашей вы уже познакомились, — сказала она, прочитав заявление Данилова и резолюцию «не возражаю», наложенную Ангелиной Александровной.
«И впрямь — медуза, — подумал Данилов. — Надо же, какое точное сравнение!»
— Вы с ней поосторожнее, — предупредила Майя Борисовна. — Она когда Медуза, а когда и Горгона. Главное — меньше ее беспокойте. По всем существенным вопросам обращайтесь напрямую к Ирине Ильиничне, заместителю Марианны Филипповны. А несущественные решайте сами.
— А как у вас здесь вообще? — спросил Данилов. — Люди, атмосфера?
— Люди как люди, — хмыкнула Майя Борисовна, — и атмосфера ничего, дышать можно. Я до выхода на пенсию в Восьмой туберкулезной работала, вот там была атмосфера! Грызлись все между собой без продыху, а главный врач только успевал масла в огонь подливать.
— На пенсию? — удивился вслух Данилов.
Выглядела невысокая худенькая Майя Борисовна лет на сорок-сорок пять, не больше.
— Маленькая собачка — до смерти щенок, — рассмеялась она, довольная комплиментом. — А потом — я ведь рентгенолог, так пенсия льготная, по вредности, с сорока пяти. Правда, я довольно быстро поняла, что не могу без медицины, привыкла, знаете ли, и устроилась сюда. По великому блату, должна признаться — Марианна Филипповна приходится двоюродной сестрой моему первому мужу. Так что у нас тут сплошная семейственность.
Благодаря Майе Борисовне за какие-то четверть часа Данилов немало узнал о своем новом месте работы и о будущих коллегах. Он, хотя и привык полагаться на свое собственное мнение и им же руководствоваться, но полезной информацией не пренебрегал. Тем более что, судя по всему, Майе Борисовне можно было верить — о большинстве сотрудников она отзывалась хорошо: не звучало в ее речи классически-мизантропического «все вокруг гады и сволочи, одна я белая и пушистая».
Перед тем как уйти, Данилов вспомнил о докторе, упомянутом Ангелиной Александровной, и спросил:
— Не скажете ли, Майя Борисовна, чего такого ужасного натворил доктор Высветцев? Я слышал, что он устроил нечто невообразимое?
— Ну, прям уж и невообразимое! — Майя Борисовна всплеснула руками. — Подумаешь, решил принять ванну вместе с медсестрой! Могут быть у людей сексуальные фантазии или нет? Как вы сами думаете?
— Могут.
— Вот и я о том же. Только дверь запирать надо, чтобы не шокировать заведующую подобным зрелищем. Некоторые люди не выносят, когда другим бывает хорошо, знаете ли.
Выйдя на улицу, Данилов первым делом достал мобильный и позвонил Елене.
— Я устроился в одиннадцатый КВД, — сообщил он новость. — Выхожу на работу завтра.
— Поздравляю, — ответили ему, не выказывая, впрочем, особой радости. — А где он?
— На Гиляровского.
— Подходящее место?
— Как бы сказать… — замялся Данилов. Поискал было нужные слова, да так и не нашел. — Поживем — увидим. По деньгам вроде ничего.
— По деньгам в Москве сейчас везде ничего. Ладно, вечером расскажешь, я сейчас занята.
Похоже, Елена была не в духе. Данилову хотелось надеяться, что в этом повинны рабочие проблемы, а не домашние. А если и домашние, то, во всяком случае, не его поиски работы, неожиданно растянувшиеся на два с лишним месяца.
До сих пор все как-то не складывалось. В одном месте мурыжили две недели, а потом отказали, в другом непременно был нужен специалист с категорией, в третьем Данилов и главный врач с первой же минуты знакомства почувствовали выраженную антипатию друг к другу… Короче говоря, причин было много, а итог один. К тому же, как оказалось, столичные главные врачи более охотно берут на работу иногородних, нежели москвичей. Как-то незаметно, исподволь, сформировалась вот такая традиция.
Один из главных сказал Данилову прямо, без обиняков:
— Если человек приезжает в Москву, скажем, из Пензы или Волгограда, то он безумно рад своей зарплате и думает только об одном — как бы удержаться на работе. Нюансы типа ремонта в кабинете и работы без медсестры его не напрягают, даже наоборот, потому что за работу на приеме без сестры он получает надбавку. И лишнюю субботу ему выйти не проблема, и в праздник подежурить. А москвичам все не нравится — и нагрузка, и ремонт, и администрация. Права свои, в отличие от обязанностей, знают назубок. И каждый москвич считает себя самым умным, умнее всех. В том числе — и своего начальства. Я, если вам интересно, сам москвич, но на работу предпочитаю брать приезжих. Проблем с ними меньше.
— Ну, я бы, наверное, не стал так обобщать, — осторожно заметил Данилов.
— Вот-вот! — обрадовался главный врач. — Вы подтверждаете мою правоту.
— Чем? — удивился Данилов.
— Тем, что, не устроившись еще на работу, уже начинаете меня поучать!
Данилов не без сарказма поблагодарил за откровенность и поспешил уйти.
Исходя из имеющихся перспектив, новую работу можно было, пожалуй, считать удачей. Если и не огромной, то, во всяком случае, крупной. Данилов решил, что событие стоит того, чтобы в его честь купить торт и нажарить отбивных из имевшегося в холодильнике мяса.
День выдался погожим — прохладным, но солнечным, поэтому Данилов решил пройтись пешком до «Сухаревской». В ближайшем киоске купил большой брикет пломбира и ел на ходу, несмотря на минусовую температуру. Мимо Института имени Склифосовского, своего прежнего места работы, уход откуда получился вынужденным, прошел как мимо пустого места. Ну, был в его жизни период работы в Склифе, возил он когда-то сюда больных чуть ли не в каждое дежурство на «Скорой». Дальше-то что? Нельзя всю жизнь жить воспоминаниями. С глаз, как говорится, долой, из сердца вон. Прошлого не вернуть. Если разобраться, то никакого прошлого и не существует, потому что его уже нет.
«Я понемногу становлюсь циником, — подумал Данилов. — Наверное, цинизм — это обратная сторона жизненного опыта. Какая глубокая мысль, почти готовый афоризм, надо бы записать». Записывать, конечно, не стал, поленился. Да и что толку записывать один афоризм? Вот если бы целую книгу…
Возле турникетов «красная шапочка»[1] громко жаловалась румяному круглолицему сержанту:
— Но уважение… уважение-то должно быть? Я на многое не претендую, но когда «старой вороной» называют…
«„Старой вороной“ — не самый худший вариант», — хмыкнул про себя Данилов, вспомнив фельдшера Гильского со «Скорой», который именовал свою тещу как за глаза, так и в глаза только матом. Теща, не от большого ума, написала жалобу на имя заведующего подстанцией. С полным перечнем всех своих «имен», «званий» и «титулов». Тот прочел, поржал и отдал жалобу Гильскому, который тут же пустил ее по рукам. Так вот теща Гильского и шагнула из письма в легенду. Народ потом года два то и дело вставлял к слову «тещу Гильского». «Приезжаем мы на вызов, а нам вместо „здрасьте“ выдают то, что Гильский своей теще говорит». Потом Гильский уехал жить в Израиль. Тещу, как ни странно, забрал с собой. Не иначе как жена настояла.
Дома Никита воспринял новость с огромным энтузиазмом.
— Вау! Значит, теперь всякие там справки в бассейн, осмотры в КВД и все такое прочее можно будет иметь без напряга?
— Без напряга можно иметь только свою лень, — парировал Данилов. — Ты чего это привычку завел грязную посуду в раковине оставлять? Или я не в курсе, что мы наняли домработницу?
— Да я как раз собрался мыть, но тут позвонили, а потом…
— Ты забыл, — подсказал Данилов.
— Да. — Со страдальческой гримасой Никита надел «дежурный» кухонный фартук и подошел к раковине. — О, а ведь справками выгоды не заканчиваются! Ведь в случае чего можно будет обратиться, правда?
Метод мытья посуды у Никиты был свой, особый. Он не смачивал влажную губку моющим средством, а просто поливал им грязную посуду и потом тер ее губкой.
— Ты же знаешь, — Данилов сымитировал непонимание, — что ко мне можно обратиться с любой проблемой.
— Да я не об этом! — досадливо дернул плечом подросток. — Я имею в виду всякие последствия…
— Последствия чего? — уточнил Данилов.
— Ну, контактов сексуальных…
— Последствия сексуальных контактов иногда бывают фатальными, — назидательно сказал Данилов. — Лучше не доводить до последствий. Тебе рассказать, почему нужно пользоваться презервативами, или ты уже в курсе?
— В курсе, — буркнул Никита. — Но если что…