Врачебная компашка получилась небольшой – Ломакин, Шавельский, Желтухин, травматолог Свергун, рассудительный очкарик-зануда, и Данилов. Немного поспорив о том, где будет продолжение банкета (Ломакин предлагал кафе своего приятеля где-то у черта на куличках, Шавельский – сетевые «Щепки-Стружки» с их относительно недорогой выпивкой, а Свергун – какой-то недавно открывшийся клуб, в котором врачам полагалась двадцатипроцентная скидка). В итоге приняли Соломоново решение – доехали на электричке до станции «Выхино» и завалились в первое же попавшееся кафе. Точнее, в третье попавшееся, потому что в первых двух было неуютно, грязновато и пахло подгорелым маслом.
– По сто грамм для разгона? – предложил Шавельский, когда все расселись.
– Несите сразу две бутылки, – распорядился Ломакин. – Только холодные, и откроем мы их сами.
Официантка изобразила на кукольном личике понимание («Да-да, конечно, непременно холодную и непременно сами откроете»), терпеливо дождалась, пока каждый выберет закуску по своему вкусу, и ушла.
– «Откроем сами» – это вчерашний день, Коля, – сказал Шавельский. – В наше время водку в ресторанах не разбавляют, когда переливают в графин, а покупают сразу паленую. Кому охота возиться с разбавлением каждой порции.
– Вот эту паленую тебе в графине и принесут, – ответил Ломакин. – А когда открываешь сам – другое дело. Правда, иногда официанты обижаются и спрашивают: «А зачем вы к нам пришли, если не доверяете?»
– В сущности, они правы, – сказал Данилов.
– А если я никому в нашем общепите не доверяю, что тогда?
– Тогда, Коля, пей дома или в гостях, – посоветовал Шавельский.
– Я обычно так и делаю, но бывают же исключительные случаи. Вот, например, как сегодня. Такую толпу я в свою двухкомнатную хрущобу, набитую народом, пригласить не могу, при всем своем желании. Вот и приходится…
– Если ты, Коля, будешь и дальше ворон ловить, то так в своей хрущобе и помрешь, – «посочувствовал» Шавельский. – Ты, Коля, бери пример с людей, которые за несколько лет работы в отряде вместо двушки в Капотне обзаводятся просторными хоромами на Воронцовской улице.
– Так то ж начальство, – хмыкнул Ломакин. – Небожители! Боги Олимпа! А я кто? Простой слесарь-анестезиолог. Трубку вставил, трубку вынул. Разве ж мне хоромы положены? Ладно, праздник у нас сегодня как-никак, давайте не будем о грустном. У меня и тост уже готов, а водку все не несут.
– Они ее развели и сейчас закупоривают, – сказал Шавельский.
– Не гони пургу, – отмахнулся Ломакин, – а то весь аппетит испортишь.
Официантка как услышала: принесла две запотевшие бутылки и тарелки с нарезкой и сыром.
– Я как самый старший из присутствующих, – начал Ломакин, едва первая бутылка была разлита по рюмкам, – можно сказать, аксакал-саксаул, хочу пожелать нашей молодежи добиться всего, чего хочется, всех поставленных целей. Чтобы перед уходом на пенсию ни о чем не пришлось жалеть.
– Коля, не прибедняйся, до аксакала тебе далеко, – сказал Данилов.
– За комплимент, конечно, спасибо. – Ломакин, продолжая держать рюмку на весу, изобразил полупоклон. – Но я уже достиг того судьбоносного возраста, когда при слове геморрой на ум первыми приходят не проблемы, а расширение соответствующих вен.
– Очень аппетитно, – одобрил Шавельский.
Он опрокинул рюмку в рот и похвалил:
– А что – не паленая!
– Что и требовалось доказать, – отозвался Ломакин. – А помнишь, какую гадость мы пили с тобой на учениях в Зарайске?
– Не напоминай! – застонал Шавельский. – Страшно вспоминать!
– Тормозную жидкость? – предположил Желтухин.
– Картофельный самогон, настоянный на птичьем помете, – усмехнулся Ломакин.
– Ты ж говорил, что на целебных травах.
– Мало ли что я говорил. – Ломакин обвел взглядом присутствующих и начал рассказывать: – Десять лет назад наши деятели совместно с ихними решили с какого-то перепугу устроить под Зарайском масштабные международные учения совместно с натовскими спасателями. В итоге собрали чуть ли не тысячу человек – шведов, финнов, австрийцев…
– Но самыми приятными людьми были армяне и белорусы, – вставил Шавельский.
– Да-да, – подтвердил Ломакин. – Самыми приятными и душевными. Одни навезли кучу емкостей с разными сортами самогона, а другие – тутовую водку. Мы, как вы понимаете, тоже не с пустыми руками на учения прибыли, но у нас-то все было фабричное, а у них – домашнее, натюрпродукт. Причем бронебойного действия. Юра как отполировал самогончик тутовкой, так сразу пошел в поле ромашки собирать. Это в третьем часу ночи-то!
– Не ромашки собирать, а просто освежиться, подышать свежим воздухом, – поправил Шавельский и пояснил остальным: – Дело было летом, в июле, днем жарища, а ночью прохладно, ветерок…
– А потом мы его в поле нашли, – перебил Ломакин. – По храпу ориентировались, поэтому долго искать не пришлось. Лежал в ближайшей канаве в позе парашютиста, у которого парашют не раскрылся.
– Я так понимаю, учения удались, – сказал Свергун.
– А тебя разве там не было? – удивился Ломакин.
– Нет, – Свергун покачал головой, – я же в две тыщи пятом в отряд пришел.
– Летят годы… – пригорюнился на мгновение Ломакин, но тут же взял себя в руки и спросил: – Что сидим? Разливайте по второй. Ибо сказано…
– Между первой и второй перерывчик небольшой, – встрял Желтухин.
– Бог любит троицу! – назидательным тоном поправил Ломакин. – Сейчас выпьем, потом я расскажу вам одну историю, а после можно будет и по третьей пропустить.
Официантка донесла заказанное, в том числе и селедку с луком для Данилова. Закусывали вяло, потому что успели наесться на банкете.
– Зимой две тысячи первого года, – начал Ломакин, – мы вылетели в Индию на ликвидацию последствий землетрясения. Тряхнуло сильно – до девяти баллов. С учетом особенностей тамошнего строительства, где все на соплях, в эпицентре практически ничего не уцелело. Прилетели, начали искать в завалах живых людей. Индия – густонаселенная страна, народу завалило много. Погода не радовала: хоть и зима, а днем жарило чуть ли не до сорока, а ночью резко холодало, градусов до пяти. Ну, и трясло потихоньку, правда, толчки были не такими сильными, как первый. К чему я это рассказываю? К тому, что даже на шестой день в таких условиях, когда днем духота, а ночью холодно, нам и на шестой, и на седьмой день приносили извлеченных из завалов живых людей! Причем они были не при смерти, а в довольно сносном состоянии. Некоторые через пару дней уходили из госпиталя на своих двоих, а не то, что вы подумали. Возможности человека безграничны, надо только не падать духом! Вот за это я и хочу выпить!
Выпили по третьей, закусили.
– Бывает так, что чего-то очень сильно хочется, – вдруг сказал Желтухин. – Нет, даже не хочется, а жаждется, страстно и с упоением. Днем и ночью мечтаешь об этом, во сне видишь, наяву грезится. И в то же время не веришь, что добьешься желаемого, просто мечтаешь о нем, потому что не можешь не мечтать. А исполнения этого заветного желания не ждешь, не надеешься. И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, словно по щучьему веленью, заветное недостижимое желание сбывается без каких-либо усилий с твоей стороны. Усилий не было не потому, что ты лентяй, а потому, что ты четко понимал, что ничего не добьешься, в непрошибаемую стену бьются лбом только бараны. Умные люди добиваются только того, чего можно достичь…
– Умные ли? – усомнился Данилов. – Может, не умные, а осторожные? Или расчетливые?
– Хорошо, пусть будет расчетливые, дело не в названии, а в том, что когда это заветное и несбыточное желание вдруг сбывается, само собой, р-раз, и ты получаешь такой подарок судьбы, то ты вначале обалдеваешь от радости, но когда приходишь в себя, то вдруг осознаешь, что оно тебе совсем не нужно. Ты прекрасно обходишься без него, и если уж совсем начистоту, оно не просто тебе не нужно, а даже в какой-то мере тебя тяготит и напрягает. Жуть какая-то! Так можно вообще перестать желать чего бы то ни было!
– Желание-то какое было, если не секрет? – спросил Данилов. – Из области материального или духовного?
– Из обоих сразу. Нравилась мне одна женщина…
– Так вот в чем дело! – сказал Шавельский, до сих пор не обнаруживавший никакого интереса к рассказу Желтухина. – Только ты, Олег, неправильно классифицируешь. Тут дело не в том, что ты привык обходиться без недостижимого, а в том, что идеал, существовавший в твоем воображении, не выдержал столкновения с действительностью. Если думать, что принцессы какают вареньем…
– Юра! – перебил Желтухин. – Ты хороший хирург, но психолог из тебя никудышный!
– Почему?
– Хотя бы потому, что выдумаешь какую-то хрень и на ее основании делаешь глубоко идущие выводы. Это все равно что взглянуть на человека, не раздевая его, и сразу же уложить на операционный стол!
– Олег! Ты будто с луны свалился! – Шавельский развел руками и укоризненно посмотрел на Желтухина. – Мы же в половине случаев так и поступаем. Взглянем и говорим: «Этого на стол, другого в реанимацию, третьего в морг!»
– Скажешь что-нибудь и сразу пожалеешь, – проворчал Желтухин.
– Вот-вот! – кивнул Шавельский. – Недаром же Конфуций называл молчание верным другом, который никогда не подведет.
Желтухин ничего не ответил, понимая, что на каждое его слово у языкатого Шавельского в ответ найдется два, если не три.
– Во всем виновато время, – сказал Данилов. – Оно идет, мы меняемся, сами того не замечая, потому и вчерашнее желание сегодня оказывается неактуальным…
– Что-то у нас разговоры грустные пошли, – заметил Шавельский. – Давайте сменим настроение.
– Согласен, – отозвался Свергун. – Могу рассказать одну историю.
– Валяй, Женя, рассказывай, – благословил Ломакин.
– Значит, так, – тоном заправского лектора начал Свергун. – Место действия – глухая орловская деревня. Время – суббота, начало сентября. В семье праздник: папа продал соседу свою полуразвалившуюся «семерку», и теперь все (папа, мама, их двадцатилетний отпрыск и сосед) дружно обмывают это событие, точнее, пропивают на хрен полученные деньги. А что еще можно делать с н