— Очень. По-моему, даже родителей удивило, как это его потрясло. Похоже, при жизни они с сестрой не были особенно близки.
Смерть все меняет. Порой понимаешь, как много для тебя значил кто-то, только когда уже поздно.
— Наверное, сейчас не самый удачный момент, но мне хотелось бы переговорить с вами еще кое о чем, — продолжил Одуйя. — Если я дам вам слово, что это никак не связано с данным делом, вы не станете возражать обсудить это?
Я собирался чуть ослабить оборону, однако при этих словах вновь насторожился.
— Вы имеете в виду, для того, чтобы снова цитировать меня как человека, которого знаете и кому доверяете?
— Я делал то, что должен. И извиняться за это не намерен. Хотите или нет, ваша реакция подтвердила ее беременность. И если это поможет семье пропавшей без вести девушки выяснить, что с ней случилось, проделаю еще раз.
Что ж, логика в его поступках была. Хотя Кристину Горски в любом случае идентифицировали бы, и довольно скоро, вмешательство Одуйи помогло ее родителям раньше покончить с неопределенностью. Но даже так, пусть я и не мог спорить с его мотивацией, мне не нравилось, когда меня используют.
— Совершенно с вами согласен: сейчас не самый удачный момент.
— Конечно, нет. — Он улыбнулся. — Может, в другой раз.
Будь моя воля, Одуйе пришлось бы ждать очень долго. Вероятно, действовал он из лучших побуждений, да и результаты этого заслуживали уважения. Но для него цель всегда оправдывала средства.
И доверять ему я мог лишь с большой опаской.
Когда я наконец дал показания по инциденту с Джессопом, наступил вечер. О возвращении в Сент-Джуд речи даже не шло. Поисковые операции приостановили из-за асбеста, и возобновиться они могли только после того, как здание сочтут безопасным. Разумеется, я не получил особого удовольствия от пребывания в старой больнице, но и отсрочка поисков меня тоже не радовала. Сначала чердак, теперь подвал… Засады ожидали в Сент-Джуд на каждом шагу.
Возвращаться в Бэллэрд-Корт было рано, поэтому я завернул в университет. Я не проверял почту с утра, а когда сделал это, обнаружил еще одно письмо от Фрэнсиса Скотт-Хейза. Чертов журналист стал настоящей занозой, подумал я, отправляя письмо в корзину. С остальными вопросами я разобрался почти машинально. Впрочем, даже это было лучше, чем вечер в пустой квартире, и я оторвался от работы, лишь когда в животе у меня забурчало от голода.
Не могу сказать, чтобы сама по себе работа тянула меня к себе. Правда заключалась в том, что я скучал по Рэйчел. Мы оба знали, что не свяжемся по меньшей мере несколько дней, и ее отсутствие начинало меня угнетать. Я уже привык к тому, что она является частью моей жизни. Последние пару месяцев мы фактически жили вместе, разлучаясь на пару дней. Присутствие Рэйчел позволяло мне терпеть бездушную квартиру. Впервые за много лет я начал думать не обо "мне", а о "нас".
Теперь мне приходилось снова привыкать к одиночеству.
Хватит жалеть себя. Она занята делом. И ты тоже. Разделавшись с омлетом и пивом, я увидел, что вот-вот начнется вечерний выпуск новостей. Я вымыл и убрал на место посуду, снял с полки массивный хрустальный стакан и налил себе бурбона. Бутылку "Блентонс" я привез с собой из старой квартиры. Вообще-то здесь имелся бар с богатым выбором дорогих напитков, и хозяин квартиры сказал, что я могу себя ни в чем не ограничивать. Но это не казалось мне правильным. Я находился здесь только потому, что Уорд считала мою собственную квартиру небезопасной, и хотя был благодарен Джейсону за то, что он устроил переезд, не хотел слишком уж тут обживаться.
Особенно теперь, когда решил здесь не задерживаться.
Опустившись в одно из глубоких кожаных кресел, я включил телевизор. Сент-Джуд упоминалась в новостях. Нам показали, как семья Горски подъезжает к больнице — их лица виднелись сквозь тонированное стекло машины. Однако на главную новость это никак не тянуло. Об инциденте с Джессопом не упомянули, но все это произошло в глубине больничной территории, вдали от камер. К чести Одуйи, он не рассказал об этом прессе, хотя, подозреваю, сделал он это не ради полиции, а из уважения к семье Кристины Горски. Впрочем, Уорд могла вздохнуть с облегчением.
Сюжет с больницей закончился, и я вспомнил про свой бурбон. Я потянулся к стакану и едва не опрокинул его, когда зазвонил телефон. В надежде на то, что это Рэйчел — хотя не ожидал ее звонка так скоро, — я нажал кнопку. Правда, номера на дисплее не узнал.
— Это доктор Хантер?
Голос показался мне знакомым, хотя опознать его я не сумел. От разочарования я ответил резче обычного:
— Кто это?
— Это Дэниел Мирз.
Мирз? Я не мог представить повода, по которому тафономист звонил бы мне, тем более в такой поздний час.
— Чем могу быть полезен?
Я услышал, как он дышит в трубку.
— Ладно, ничего. Забудьте.
— Нет уж, подождите! — выпалил я прежде, чем он успел положить трубку. — Что случилось?
— Ничего не случилось. — Мирз снова говорил своим обычным заносчивым тоном. И тут же снова сбился с него. — Ну не то чтобы… просто… Вы не могли бы приехать в морг?
— Прямо сейчас?
— Да. — Он помолчал. — Если вы не против.
Все мысли о бурбоне и отдыхе мгновенно вылетели у меня из головы. Я выпрямился.
— А что произошло?
— Мне нужна ваша помощь.
Глава 17
Даже днем морги кажутся странным местом. Ночью они меняются еще сильнее. И не потому, что от прочих помещений они отличаются весьма заметно. Здесь мало окон: в силу очевидных причин в моргах полагаются больше на искусственное освещение. Ну, и — подобно больницам — работа в них не прекращается круглые сутки.
Но все равно каждый раз я ощущаю какие-то изменения.
Даже в самый что ни на есть час пик в морге тихо, а ночью становится и того тише. Безмолвие, которое воцаряется здесь, особенное, почти весомое. Присутствие покойников, основных обитателей этого дома, лежащих на металлических столах или в темных холодильных камерах, чувствуется острее. Наверное, виной этому первобытный страх ночи, помноженный на близость смерти, сохранившийся в нас на подсознательном уровне.
А может, это эффект биологических часов, тикающих в каждом из наших организмов, который в ночное время возмущается нарушением естественного распорядка жизни.
Подошвы моих туфель скрипели по кафельному полу. Ночной дежурный сообщил мне, в какой смотровой работает Мирз.
— Нужно ли вам…
Мирз просто мастер заводить друзей, подумал я. Я не был обязан тафономисту ровным счетом ничем, да и прошедший день выдался не из легких. Однако мне приходилось уже встречаться с примерами того, как личные амбиции наносили ущерб процессу расследования, и я знал, какими разрушительными могут быть последствия. Пусть мы с Мирзом не нравились друг другу, дело не должно было страдать от этого.
И еще, мне хотелось посмотреть на останки замурованных жертв.
Я нашел Мирза в маленькой смотровой. Первое, что меня поразило: он был в комбинезоне и резиновых сапогах, а не в лабораторном халате, как я. Мирз так и не объяснил по телефону, зачем ему нужна моя помощь, но с ранними стадиями обследования тел, которые проводятся в комбинезоне, он должен был покончить уже давно.
Мирз склонился над выложенным на смотровом столе скелетом, который собрал из очищенных костей. Когда я вошел, он старательно поправлял одну из них. При моем появлении Мирз выпрямился, и его вид меня буквально потряс. Обыкновенно бледное лицо побелело еще сильнее, от чего веснушки на лице и рыжие волосы сделались заметнее. Небритый, с темными кругами под глазами, Мирз производил впечатление человека, который не спал несколько ночей.
— А, вы уже здесь! — воскликнул он с облегчением.
— Вы знали, когда приглашать.
Улицы в вечерние часы пустеют, так что добрался я без помех. Я подошел к скелету, над которым он трудился. По относительно небольшим размерам его я знал, кому он принадлежал.
— Это женский? — спросил я, натягивая резиновые перчатки.
— Да. Я как раз заканчиваю с ним.
Я считал, что над этим скелетом уже не нужно работать. Мирз проделал с ним то, что и я с Кристиной Горски. Расчленил тело, очистил кости от мягких тканей и снова собрал их для обследования. В нашей профессии это одна из важнейших процедур, навыки которой буквально впитываются в кровь. Я настолько свыкся с ней, что, наверное, мог бы проделать ее с закрытыми глазами.
Хотя, признаюсь, до сих пор нахожу возможность совершенствоваться.
Эту работу Мирз практически завершил. Кости неизвестной женщины были безукоризненно чисты и выложены в идеальном порядке. Каждое находилось, насколько я мог судить, на нужном расстоянии от соседних — с точностью до миллиметра. Сборка такого качества украсила бы страницы учебника… да что там, подобной безупречной симметрии нет, наверное, даже у скелета живого человека.
— Чисто выполнено, — заметил я.
Лично мне такая педантичная дотошность представлялась избыточной, но говорить этого вслух я не стал. Гораздо больше меня интересовали темные пятна, которые я увидел на костях. Самое маленькое размером не превышало сантиметра, а самое большое — на лобковой кости — было примерно с куриное яйцо. От светло-кремовой поверхности кости они отличались желтовато-коричневым оттенком, словно кто-то пролил слабый кофе на промокашку.
На левых локтевой и лучевой костях, как и на нескольких ребрах, я разглядел и тонкие трещины. Уорд говорила о трещинах, но эти отличались от тех, которые возникают в результате физического воздействия, например удара. Они не "разбегались" радиально от точки удара или места перелома кости. Скорее такие параллельные трещинки появляются в месте изгиба или разреза. И кости черепа остались неповрежденными. Если жертву и избивали, то лица ее мучители не тронули.
Я взял со стола правую пястную кость. Грязно-желтое пятно на ее поверхности выделялось достаточно четко.
— Это и есть ожоги? И много их у нее?