Фрискел удерживал одной рукой стопку бумаги, другая рука была протянута для рукопожатия. При виде меня листы бумаги в испуге разлетелись.
Почему-то это вовсе не показалось мне смешным. А уж манера тыкать указательным пальцем мне в грудь была и вовсе неприятной.
Довольно молод… лет тридцати. Глубоко посаженные голубые глаза словно наползают на нос картошкой. Очевидно, он не нуждался в депиляции: на безволосых руках и голове красовались шрамы, одна бровь вообще отсутствовала. Он был пропитан ароматом станции, и запах этот напоминал горелую лимонную корку.
Наконец бумаги перестали летать по помещению. Фрискел немного опомнился.
— Вы профессор Артаб? — прохрипел он, убирая палец.
Я утвердительно кивнула.
В вазе на его столе, рядом с древним микротелефоном стоял алый цветок на блестящем зеленом стебле. В воздухе не было ни малейшего дуновения, и все же цветок покачивался.
— Иисусе, вы должны были предупредить… — Его толстые лапищи явно подрагивали. — Господи, меня чуть инфаркт не хватил!
Я разговаривала с этим человеком еженедельно, и его английский, сильно сдобренный местным выговором, все еще казался чарующе оригинальным.
Невинной душе даже обычный болт покажется оригинальным.
— Пвостите, — пробормотала я, нагибаясь, чтобы помочь собрать бумаги. — ‘азве в ‘азговове не упоминалось о том, что я гиб-видиум?
Мне было неловко признать, что моя маленькая шуточка была намеренной. Даже подкрасться сзади и завопить ему в самое ухо — и то было бы остроумнее. И еще одно унижение терзало меня: неспособность произнести «гибридиум».
— Упоминали? — воспрянул духом коммо. — Дьявол! И все же… учитывая обстоятельства, кто может лучше подойти для такой работы, чем принц Собранных?
— Может, я и из собванных, но уж точно не пвинц.
Фрискел был преступно ненаблюдателен! Но тут до меня дошла неприятная мысль: последние физические «усовершенствования» сделали мой пол совершенно неузнаваемым. Непролитые слезы жгут всего больнее…
— А где все остальные, Джовдж? Это место выглядит обиталищем пвизваков.
— Где-то здесь. Э… приношу глубочайшие извинения, но я вас не ждал. Потерял счет времени: боюсь, я старею и становлюсь забывчивым.
У него неожиданно сделался встревоженный вид.
— Ничего, все в повядке.
— Что же, перейдем к делу?
— С удовольствием.
«Дело» заключалось в просмотре груды бумаг. Именно бумаг! Фрискел заявил, что необходимы подлинные подписи.
Пока я заполняла все необходимые формы, он деликатно осведомился, из чего я была собрана. Я упомянула льва, лисицу, медведя, акулу… оставив «за кадром» наиболее интересных доноров.
— Я прожил здесь так долго, что почти забыл о некоторых земных достижениях. Ваши ноги… как это… получше выразиться… медвежьи лапы?
— Именно.
— Но вы начинали как человек?
Вопрос показался абсурдно оскорбительным.
— Кто же еще? Я и сейчас в основном человек, несмотвя на всю свою квасоту.
— Ну… что до меня, я люблю животных. Но сам бы вряд ли согласился стать зверем, особенно склепанным из разных кусков и обломков. Зачем вы сделали с собой такое?
Меня так и подмывало рассказать ему.
…Двенадцать лет назад я была ксеноботаником, нормальной женщиной, преподававшей в приличном университете, вела неплохую жизнь на землеподобной планете, называемой Раш. Имела любимых мужа и дочь.
Но «Файлира Корпорейшн», «поставщик лучших духов», пронюхала, что некий цветок — синий айрейл, растущий в экваториальных районах Раша — обладает ароматом, за который можно и умереть. «Файлира» обошлась без экологических исследований, за считанные дни получила разрешение на огромную квоту сбора, раздавая взятки и предъявляя фальшивые сертификаты. Было уничтожено так много полей синего айрейла, что наши огненные пчелы в отчаянных поисках нектара целыми стаями ринулись в города.
Я выжила. И едва выписавшись из больницы, приковыляла в ближайшее отделение Экомиссии и попросила офицеров завербовать меня.
Может, меня не одолевало бы столь безумное стремление стать добровольцем, не будь именно я той дурой, которая и рассказала «Фай-лире» о цветке…
…Фрискел ждал. Почему я была готова пожертвовать своим человеческим обликом, а возможно, в один прекрасный день и жизнью? Но даже доверяй я этому человеку, раны все еще слишком свежи, чтобы обнажать их перед посторонним.
— Мне это казалось ‘азумным ‘ешением, — ответила я наконец.
— Правда?
Непонятно, почему он так пристально изучает мою фигуру? Ну, два с половиной метра, эка невидаль.
Я подписала последнюю форму.
— Готово. Итак, где точно я могу найти сайдхантевов?
Нужно объяснить, что сайдхантеры — это хищники, весьма странные даже по галактическим стандартам и находящиеся на грани вымирания. Моей задачей было поймать несколько особей и отправить на Марс, в тамошний Ксенозоологический заповедник. Там уже были получены пригодные для клонирования образцы тканей другой зоологической диковинки: добычи сайдхантеров.
— Грег Парсон отвезет вас в джунгли Олбеми, где в последний раз видели сайдхантеров. Парсон — начальник станции и правнук нашего основателя. Кстати, наш мир классифицируется семеркой по шкале риска Керби.
— Семь и две десятых.
— Даже в спокойные дни. А в иные планета Парсона может временами перекрыть десятку.
Десятку? В таком случае, почему планета Парсона не попала в список Запрещенных планет, вместе с такими мирами воплощенного ужаса, как Конибел или Суотт?
Старый отчет со станции описывал джунгли как опасные, но, черт побери, я как-то недолго была на Суотте, имеющем классификацию 8,8, и выжила только чудом. До сих пор мои акульи зубы ломит при одном воспоминании.
А планета Парсона, значит, еще хуже?!
Ученые Экомиссии не могли сказать, сколько сайдхантеров еще осталось. Джунгли Олбеми почти непроходимы, а кроны деревьев так густы, что орбитальные телескопы бесполезны, никто не может разглядеть, что творится внизу, на земле. То же самое можно сказать о методах хромафотографии. Зряшная трата времени, потому что тела сайдхантеров обычно принимают температуру окружающей среды.
В двадцати двух парсеках отсюда ксенобиологи Марса готовят лаборатории клонирования и искусственного выращивания. Имея достаточное количество генетического материала, они смогут сохранить вид сайдхантеров. При условии, что кто-то сумеет поймать столь опасных и почти неуловимых зверюг.
До сих пор это никому не удавалось.
Пока мы с Фрискелом корпели над стереокартой континента Хейм, его запах — запах сгоревшей лимонной кожуры, адреналина и пота — все усиливался. Чего он так боится?
Покрытым шрамами пальцем он провел линию, идущую от станции к джунглям. Масштаб карты был дан в милях, но я прикинула, что расстояние приблизительно равно ста тридцати километрам.
И тут он нанес меткий удар. Словно дубиной по голове. Объявил, что добираться туда можно дня четыре, не меньше.
Я предложила, чтобы кто-нибудь переправил меня туда на шаттле станции. Фрискел заявил, что произошло печальное событие: единственный шаттл станции в настоящее время находится в ремонте, причем совершенно неизвестно, когда ремонт закончится.
— К сожалению, — добавил он, — по поверхности путешествовать почти невозможно.
— Почему?
Я заметила, как блеснули его глаза, то ли весело, то ли в самом деле сожалеюще.
— Сами увидите. Если расскажу, вы не поверите. Кстати, берите карту, но постарайтесь возвратить ее в целости. Собственность станции и тому подобное. В конце коридора сверните направо. Продолжайте идти, пока не окажетесь на пересечении четырех коридоров. Снова сверните направо. Ищите двойную дверь, обозначенную БВВ.
— БВВ?
— Бронированный Вседорожный Вездеход. Смело входите. Доктор Парсон будет вас ждать. Все понятно?
— Думаю, да. Спасибо, увидимся, когда я вернусь.
— Что же… удачи вам.
Я вдруг прозрела и поняла, какой же идиоткой была. Можно было со станции связаться с капитаном Бекером и попросить, чтобы шаттл «Сентипида» забрал меня и переправил в Олбеми.
Разум есть собственная ловушка, если перефразировать Мильтона.
Я слышала о Греге Парсоне. Главный администратор «Парсон Фар-масьютиклз». Всего тридцать пять лет, но уже легенда субмолекулярной биологии. Предположительно, часто путешествует, консультирует, читает лекции. Получает сказочные гонорары.
И все же именно он, сам начальник станции, соглашается меня подвезти.
Сто тридцать лет назад на Земле человечество получило урок. Загрязнение океана катастрофически уменьшило запасы и главные источники свежего воздуха, пелагического фитопланктона. Последствия заставили Всемирный Совет внимательнее относиться ко всему, связанному с экологией. Мало того, на сотрудников Экомиссии посыпались награды. С тех самых пор к ним (даже к гибридиумам) старались относиться с почтением.
Вопреки указаниям Фрискела я не двинулась по коридору. Во всяком случае, сразу. Я поспешила за ближайший угол и затаилась.
Дверь снова открылась и закрылась: должно быть, он проверял, действительно ли я ушла. Я шевельнула бедрами, опустилась на четыре лапы и медленно поползла обратно. Насторожила уши и приникла к двери.
— Верно, — говорил Фрискел. Судя по легкому жужжанию, он пользовался старомодным телефоном, который я заметила раньше. — Ну и создание, босс! И до чего же велик! Какого черта вы не сказали, когда увидели развертку?! Больше, чем вы в маминых туфлях на высоких каблуках и в шлеме вашего отца! Просто гигант! Чудовище! Господи, я несколько месяцев вел с ним переговоры и ничего не заподозрил!
З-з-з. З-з-з…
— Не будь он таким страшилой, можно было бы что-то предпринять! Так или иначе, говорю вам, он опасен, и очень!
Я грустно улыбнулась и уже хотела повернуть назад, но Фрискел снова заговорил:
— И еще одно. Готов поклясться, что нашему гиганту привычнее передвигаться на всех четырех. В вертикальной позиции он выглядит… как-то неправильно, да и руки невероятной длины. Бьюсь об заклад, обогнать его трудно… Что?.. Дьявол, нет! Кажется крепким орешком, но уверен, что он не протянет один в джунглях и десяти минут… Ладно, берегите себя, и в конце недели увидимся.