Когда я узнал, какое несчастие свалилось мне на голову, я пережил страшную ночь. Меня трясло беспрерывно, подкидывало на постели. Ни на минуту не мог сомкнуть глаз. В мозгу стучало, мысли вихрем неслись и ни на одной нельзя было остановиться. Принимал какое-то лекарство, пробовал напиться, только бы избавиться от этой омерзительной дрожи, от страшной карусели мыслей… Ничего не помогало! К утру вдруг мысли остановились в своем беге, сознание прояснилось, перестало подкидывать на постели и внутри меня властный голос сказал: ты должен убить! И как только я пришел к этой мысли, так и успокоился. В жизни явилась определенная цель, а раньше я думал, что и жить больше нельзя. Правда, больше ни о чем, как об убийстве, я думать не мог. И когда я эти несколько дней отвлекался от главного, предстоящего мне дела, разговаривал со знакомыми, занимался текущими делами, мне внутренний голос напоминал: „Все это не важно… главное — надо убить!“
Трудно мне описать свое внутреннее состояние. Это вот на что похоже: если взять длинную трубу, широкую с одного конца, узкую с другого. И я смотрел с широкого конца, а в узкий видел одного Пискунова, которого непременно должен убить. Стенки же трубки предохраняли мой мозг от внешних впечатлений и ненужных мыслей. Потому что была одна нужная: убить!
Прокурор говорит: заранее обдуманное намерение. Да я ничего не обдумывал, я просто ни о чем, кроме убийства, думать не мог. Была власть мысли. Было что-то выше и сильнее меня. Против чего я не мог, да и не хотел бороться, потому что смотрел в широкий конец трубы, а в узком видел одного Пискунова, которого я непременно должен убить. И никакой запальчивости и раздражения у меня тогда не было. Напротив, я был спокойнее, чем когда-либо. Словно застыло все в груди и нет в ней чувств, словно я застраховался от всяких ощущений. И когда я стрелял, старался целиться, как меня года два тому назад учил на даче один офицер.
Вы скажете: навязчивая идея, временное умопомешательство? Но тогда безумие — каждое твердое решение.
Вы скажете: человек не имеет права на самосуд? Да! Но если я украду вещь стоимостью в несколько копеек, меня будут судить судом присяжных. А если человек украдет мою жену, украдет ее тело и душу, его не будут судить за кражу. Если человек, которому доверяли, окажется обманщиком и предателем, его не осудят, как мошенника. И есть случаи, когда человек имеет право на самосуд.
Я сказал все по правде, ничего не скрывая — судите!»
Слово подсудимого произвело тяжелое впечатление на всех и отвратило от него зародившуюся было симпатию.
Прокурор потребовал, ввиду новых показаний Бобровского и необходимости исследовать умственные способности подсудимого, обратить дело его к доследованию…
Его превосходительство
В квартире генеральши Беженцевой царила тишина. Повсюду были загашены огни и только в спальне старухи теплилась лампадка перед большой старинной иконой.
На широкой кровати покоилось маленькое сухое тело, обозначившееся под стеганым шелковым одеялом безобразным зигзагом. Сморщенное, злое лицо выглядывало из чепчика, украшенного оборками и кружевами.
В ногах лежал белый, как снег, кот, тихо шевеля широким пушистым хвостом. То поднимался, выгибая спинку, зевал розовой пастью, моргал, то разваливался, представляя застреленного кролика, и нежился в тепле и шелке.
Трепетный свет лампады отбрасывал причудливые движущиеся тени по стенам.
Был третий час ночи…
В коридоре раздался едва слышный шорох. Ощупывая в темноте руками стену, тихо кралась страшная фигура. Вот она заглянула в полуоткрытую дверь спальни. Еще два шага, и она вступила в полосу света. С головы до ног белое одеяние, из-под капюшона смотрит ужасный голый череп. Несколько прядей выпущенных волос, синева на щеках, тусклые, словно вставленные, глаза, пучок шерсти на выдавшейся нижней челюсти, — создают иллюзию мертвеца, еще не совсем расставшегося с остатками тела.
Фигура остановилась около кровати, поднялись костлявые руки в широких рукавах, зашевелилась безобразная челюсть и тихий, неземной стон раздался в спальне генеральши Беженцевой.
Первым проснулся белый кот, сел и вытаращил огромные черные глаза на привидение, не проявляя ни малейшего страха. По-видимому, кот даже был рад новому впечатлению среди скучной, монотонной жизни в качестве любимца полумертвой старухи.
Привидение застонало громче. Это был крик, полный несказанной, загробной муки. Это была потусторонняя жалоба, безнадежная скорбь об утрате земного существования…
Тихое, сонное посвистывание, раздававшееся из сухого горбатого носа Беженцевой, внезапно прекратилось. Открылось одно веко и затрепетало другое. Зашевелились кружева чепчика. Приподнялась голова. Высунулась из-под одеяла иссохшая рука, согнулась острым углом, оперлась… Вот уже села на кровати старуха. Раскрылись бескровные губы, зияет черная дыра с двумя длинными, желтыми зубами. Горбом поднимается старческая грудь, когда-то, в молодости, сведшая с ума генерала Беженцева красотой девственных, упругих форм.
Силится крикнуть старуха и не может, руками ловит воздух, смертельный ужас отражается в круглых сонных глазах. А привидение подошло ближе. Тянутся костлявые руки…
Забеспокоился белый кот, почуял неведомую опасность. Подошел к старухе, трется пушистой шерстью, вздрагивает хвостом. То на хозяйку посмотрит, то на страшное привидение. Не знает, как быть, чем помочь.
Шире раскрылся беззубый старухин рот и с громким воем, с неожиданной для этого слабого тела силой, понесся призыв о помощи. Привидение отпрянуло, словно само испугалось. Потом бросилось вперед, повалило на подушку старуху, впилось когтистыми пальцами в дряблую шею.
Свистящий хрип раздался в спальне. Кот спрыгнул на пол и тревожно ходил у ног привидения. Вспыхнула ярче лампадка, блеснул серебряный венчик, кроткий лик иконы исказился пробежавшей тенью…
— Ваня, Ваня, скорей!
В дверях стояла полная, грудастая кухарка. Как-то нелепо взмахивала обнаженными руками. Полусмятая сорочка открывала толстые, обрубками, ноги почти до колен. Волосы растрепаны. Глаза — вертящимися колесами. Раздуты смешные, глупые ноздри. На шее выступил клубок ужаса.
— Ваня, Ваня, скорей!
Из темноты вынырнул здоровый крепкий мужчина в одном белье. Длинные усы, бритый подбородок, привычно суровое лицо солдата.
Не струсил. Раз, два! — бросился на привидение.
Схватил его поперек тела, да как шваркнет об угол стола. Лежит на полу, стонет привидение.
По-собачьи воет генеральша Беженцева. Бестолково мечется полуголая кухарка. Цыкает на нее солдат.
— Телефон где, дура? Звони в участок!
Следователь Афросимов, прочитывая протокол предварительного дознания, только руками разводил. Совершенно неправдоподобное преступление! Что могло заставить почтенного статского советника Петрова одеться в маскарадный костюм мертвеца, забраться ночью в спальню Беженцевой, смертельно перепугать старуху и даже покуситься на ее жизнь?
«Для раскрытия преступления прежде всего необходимо выяснить его мотивы. Генеральша Беженцева — богатая старуха. Она занимает одна огромную квартиру, в которой живет после смерти мужа уже восьмой год. У нее превосходная обстановка, масса дорогих, художественных вещей. Она дома держит немало драгоценностей, но наличных денег у нее всегда было немного. Резала купоны от процентных бумаг, меняла их и вновь клала в банк на текущий счет. Скупая, копила и копила, неизвестно для чего и для кого. Держала двух прислуг: старуху чуть не семидесяти лет, которая так и не проснулась, вследствие глухоты, в момент преступления, и молодую кухарку Малашу, любовник которой, конногвардеец Иван Васюков, и спас Беженцеву от смерти. Теперь переходим к Петрову. Он живет на той же лестнице, занимает квартиру всего в четыре комнаты. Жена, пятеро детей, из которых старший сын — студент, потом дочь — гимназистка, мальчик-гимназист, девочка с параличом ног и двухлетний ребенок. Держат кухарку, горничную и няню. Петров служит в департаменте неокладных сборов. Жалованья получает около четырех тысяч. По службе аттестован превосходно, ожидалось повышение. Два месяца тому назад жена его получила наследство в десять тысяч рублей. Самое подробное расследование не дает никаких данных предполагать, чтобы Петров имел какие-нибудь увлечения на стороне. Да он уже человек пожилой, болезненный. В карты не играет, не пьет. По всем отзывам, хороший семьянин, любящий муж и отец, трудолюбивый чиновник. Как же объяснить его преступление? На все вопросы он резко отвечает: „Судите сами, как хотите, говорить я не буду“. Вот уже третий месяц, как он сидит в доме предварительного заключения. Предполагалось внезапное помешательство с навязчивой идеей, но эксперты в один голос решили, что Петров — человек совершенно нормальный. Положительно, не знаю, что делать. Никаких нитей, никаких сколько-нибудь вероятных предположений».
Следователь ерошил волосы и беспокойно ходил взад и вперед по комнате.
«Вот и вчера допрашивал Петрова. Молчит, как пень. Лицо серое, унылое, каменное. Типичный представитель петербургской бюрократии. Холоден, строг, исполнителен. Как-то даже неловко его допрашивать. А ведь какую штуку выкинул! Оделся в саван, напялил маску мертвеца, до смерти перепугал старуху, да еще душить ее бросился. Каким-то образом добыл французский ключ от входной двери. Явно: преступление с заранее обдуманным намерением. Неужели с целью грабежа? Просто голова ходит кругом. Ведь это черт в ступе, сапоги всмятку. И приговор ему грозит очень серьезный.
Беженцева не нынче-завтра умрет. Врачи объясняют нервным потрясением. Пробовал допрашивать жену Петрова, детей, прислугу, швейцара, дворника. Все в ужасе, все в недоумении. Петров живет в одном и том же доме уже пять лет. Все его кругом хорошо знают, все хвалят. Просто верить не хотят, что он был способен на убийство».
В прихожей раздался звонок. Прислуга ввела курьера с рассыльной книгой. Следователь расписался, вскрыл пакет и невольно ахнул.