, благодаря спокойному морю, ловили рыбу и раков. У кого-то нашлись спички — развели костер и все ели. Потом начался сильный ветер и ловля прекратилась. На третий день голодания мужчины стали собираться отдельно от женщин и о чем-то совещаться. Потом стали бросать жребий и увели на южную сторону молодого крепкого мужчину. Он плакал, но шел покорно. Что с ним делали, я не видела, но мы были все сыты. С тех пор их убивали одного за другим. Каждый раз, когда бросали жребий, я содрогалась от мысли, что придет моя очередь. Но Ян всегда распоряжался бросанием жребия и я иногда думаю, что он фальшивил. Наконец на острове, кроме нас двоих, осталась только одна молодая женщина. Ее Ян убил ударом камня по голове без всякого жребия. Мяса на двоих было очень много. Ян вялил его на солнце и коптил. Потом я увидала дым парохода. Ян заставил меня забраться на самую высокую часть острова и махать платком, а сам зажег большой костер. Нас заметили и спасли. Мы оба решили скрывать истину. Я думала, что все забудется и я буду счастлива. Но после блаженных дней, проведенных с тобою, Владислав, я почувствовала странное, непреодолимое желание, в котором было стыдно сознаться даже перед собою… Желание росло и росло. Мне хотелось поесть человеческого мяса. Что это? Болезнь? Проклятие Божие за совершенный грех? Или в человеке, отведавшем человеческое мясо, просыпается первобытный дикарь? В своих желаниях я доходила до такого бесстыдства, что, оставаясь наедине, обращалась к кому-то с мольбою: „Кусочек, хоть один кусочек!“ Однажды, гуляя по парку, вся во власти безумного желания, я встретила Яна. Он не стал ни о чем расспрашивать, а сказал прямо:
— Пани, я достал. Завтра пан уезжает с утра в город, приезжайте ко мне в сторожку.
Нужно ли рассказывать остальное? Я стала ездить к Яну и мы оба наслаждались ужасной трапезой. Откуда он доставал человеческое мясо, я не знаю. Да и мне, в моем бесстыдстве, это было безразлично. Теперь все открылось и жить на свете мне больше нельзя. Владислав, найди в себе силу простить свою безумную Ванду и помолись о моей грешной душе…»
Княгиня запечатала предсмертное письмо в конверт и надписала: «Князю Владиславу Корибут-Ольшанскому; моему дорогому, обожаемому мужу».
Она повязала голову газовой вуалью и тихо вышла из дворца. Конюх видел, как она направилась к Висле. Но на разделе дороги Ванда пошла не к лесу, а влево, к крутому берегу, где бурное течение подмывает высокий берег и пенится, разбиваясь об острые камни…
Обыск лесной сторожки дал неожиданные, поразившие всех результаты. На чердаке, на леднике, на полках в избе нашли куски человеческого мяса, сырые, жареные, копченые.
Ян, очевидно, скрылся тотчас после посещения князя. На третий день его нашли в сарае у солдатки.
На допросе Ян показал то же, что написала княгиня Ванда своему мужу. Но откуда добывал человеческое мясо, не сказал, несмотря на все уговоры. Когда его вели этапом в губернский город, он по дороге бежал и исчез навсегда.
Расспрашивая разных лиц об образе жизни Яна, следователь натолкнулся на очень любопытную подробность: сторож часто виделся со сторожем анатомического театра при уездной больнице.
Но допрошенный сторож показал, что давно знаком с Яном, и, когда он приезжал в город, они вместе пили пиво. Никаких улик за сторожем не оказалось и его отпустили.
Князь пустил в ход все свое влияние и не жалел денег, чтобы замять это страшное, таинственное дело.
Тело Ванды, бросившейся в Вислу с высокого берега, нашли на камнях. Она не утонула, а разбилась. Ее лицо нисколько не пострадало и было так же прекрасно, как и при жизни…
В глухой сибирской тайге пробирались трое беглых арестантов. Они изнемогали от голода и усталости.
Вдруг один вскрикнул, указывая на что-то. Перед ними лежал труп старика с седой бородой и длинными повисшими усами.
— А ведь это он!
— Кто?
— Разве забыл, что рассказывал Лука? «Страшный старик», охотится за беглецами, как за дичью. Пришел и ему, злодею, конец.
Около старика лежало ружье. Оружие было спасением для беглых. Они сняли с трупа сумку с порохом и пулями, нож и топорик. И пошли дальше, бросив тело на растерзание диким зверям.
Вскоре натолкнулись они на избушку «Страшного старика». Выломали двери, все обшарили и, что годилось, забрали себе. Добыча была знатная. Нашли и мешок с деньгами.
Один слазил на чердак и принес несколько кусков копченого мяса. Но, когда их вынесли на свет, все ахнули. Это были копченые человеческие бедра.
В полуостывшем очаге нашли котел с вареным мясом, но и здесь легко было узнать ребра человеческие.
— Батюшки, да он человечину ел!
И все трое в суеверном ужасе бросились в чащу тайги, подальше от берлоги старика-людоеда.
На скалах
«Океанию» трепало второй день.
Пароход давно потерял курс. Капитан думал об одном — как бы удрать от надвигающегося циклона.
Никогда нельзя предвидеть, по какому пути пойдет центр циклона — и судно металось во все стороны, словно перепелка, над которой повис зоркий ястреб.
На третий день небо по-прежнему было покрыто темными тучами, но волнение уменьшилось, утих как будто и ветер. На палубу стали выползать бледные, измученные пассажиры. Всех успокоило то, что качка стала спокойнее, и пароход не бросало с вершины чудовищных волн в зияющую бездну.
— Кажется, выбрались? — весело потирая руки, спросил угрюмого капитана его молодой помощник.
— Да, если на вашем языке выбраться и попасть в когти к самому дьяволу — одно и то же.
— Но ведь качка детская…
— Стыдитесь! Так могут говорить они, вот это баранье стадо пассажиров, а не моряк. Кто же боится качки? Иногда в тысячу раз хуже, когда ее нет. Я, старый волк, только второй раз в жизни наблюдаю такое падение барометра. Это признак того…
— Капитан! — подбежал боцман. — Судно не слушается руля.
— Я так и знал! Мы — в центре циклона.
Качка еще уменьшилась. На черно-лиловом фоне туч показалось белое, медленно движущееся пятно.
— Как это красиво! — говорили женщины и улыбались мужчинам.
— Если бы они знали, что это «глаз бури!» Я не ставлю за «Океанию» ни гроша!
— Что же делать, капитан?
— Ничего! Ждать! Вернее — смерти, в лучшем случае, — чуда.
Обманчивое спокойствие длилось недолго. Буря завыла, как сто дьяволов, вырвавшихся из преисподней, чтобы мстить ненавистному человеческому роду. Пароход стало кидать, как щепку. Весь корпус его трещал, и, казалось, сейчас он разлетится на куски. Волною смыло несколько матросов и помощника капитана. Вода проникла в каюты. Раздался вопль страха смерти, истерические рыдания женщин, зверские ругательства мужчин, борющихся за жизнь. Теснили друг друга, душили, топтали под ногами детей. Забыли все человеческое, и спасение готовы были купить ценою преступления, ценою десятка чужих жизней.
Буря не унималась и несла пароход с головокружительной быстротой.
Вдруг раздался страшный треск. Судно стало неподвижно. Огромный вал перекатился через него. Казалось, что это последний удар бури. Волнение затихло.
— Нарвались на скалу! — сказал капитан боцману, силясь рассмотреть что-нибудь в хаосе разорванных туч и танцующих волн. — Что-то чернеет там. Надо спустить шлюпки и всем высадиться на землю. Еще порыв бури, пароход сорвет с камня и он пойдет ко дну.
Шлюпки брались с бою. Многие при этом потонули.
Но только что отчалили, за кормой парохода показался вал чудовищной высоты. Он шел стеною, а вершина его зловеще белела пеной.
Пароход вновь подняло, стремительно понесло, шлюпки исчезли в волнах.
Новый треск и судно крепко засело на остриях целой группы скал.
Все пассажиры и экипаж погибли.
На «Океании», пригвожденной ураганом к утесам, не было живого существа, кроме быков, баранов и птиц. Животные блеянием, мычанием и криком выражали свое беспокойство.
А бур я, покончив с людьми, выкинув их судно на высоту утесов, со злорадным хохотом и диким воплем понеслась дальше, разнося ужас и смерть…
На «Океании» не было живых людей.
Ведь все погибли при безумной попытке высадиться на землю. Но, когда взошло солнце на безоблачном небе, из люка показалась белокурая головка, полудетское испуганное лицо, и на палубу вышла молодая девушка. Яркий солнечный свет ободрил ее, и она веселей оглянулась кругом. Море бурно волновалось, как женщина, еще не примирившаяся с насилием. Но ясная лазурь надолго обещала мир и покой.
Девушка посмотрела через борт. Невозможно было вообразить себе, как волны подняли пароход на такую страшную высоту. Вокруг судна высились острые, словно отточенные скалы, словно зубы гигантского чудовища. И только глубоко внизу бились волны о вековые каменные ребра.
Пароход сидел твердо и пройдет, может быть, не один десяток лет, пока повторится такой же ураган и донесет волну к пригвожденному кораблю.
Девушке захотелось есть. Молодость беззаботна.
В огромном товаро-пассажирском пароходе отыскать пищу было нетрудно. В буфете она нашла все, чтобы приготовить утренний кофе с английским печеньем.
Вышла опять на палубу. Полюбовалась на утихающий океан. Кроме нескольких одиноких скал, кругом ничего не было.
Вздохнула, поплакала о погибшем дяде, но потом утешилась, вспомнив, что он о ней забыл, когда садился на шлюпку:
— Он не любил меня!
И от скуки пошла осматривать пароход. Бродила по всем закоулкам. Пожалела голодных животных, но не знала, как их накормить. Добралась, наконец, до трюма. Прошла узкий, полутемный коридор.
Что это? До слуха ее ясно долетели звуки человеческого голоса, заглушенные стоны. В запертую дверь кто-то стучался.
Человек! На пароходе, кроме нее, есть и другое живое существо.
Постучалась в ответ. Кто-то радостно вскрикнул. Раздался шипящий звук. Не сразу догадалась она, что заключенный говорит через замочную скважину.
Кое-как сговорились.