– Я ни в чем не сомневаюсь, пока не увижу улику. Однако довольно легко сделать ошибочные выводы, когда сталкиваешься со столь тяжелым преступлением, как убийство. Обычно газетные отчеты не стоит воспринимать всерьез.
Инспектор заерзал под пристальным взглядом Холмса.
– Согласен. Что ж, я предоставил вам все, что нам известно. Кроме, конечно же, обугленной чековой книжки, о которой вы, несомненно, уже знаете. Надеюсь, вы не забудете о нас, если у вас что-нибудь появится. Хотя я не думаю, что подобное произойдет.
– Представьте, кое-что у меня уже появилось.
– Уже? – Выражение на осунувшемся лице шотландца было не столь благодарным, каким при сложившихся обстоятельствах ему следовало бы быть. – И что же?
– Система. Разве вы не видите ее? Убийство сэра Дэнверса, вопиющий случай с маленькой девочкой, нападение на безногого нищего – напомните как-нибудь рассказать вам о последнем, весьма пренеприятная история, – мотивом каждого из известных преступлений Хайда являлось не что иное, как злоба. Отнюдь не жажда наживы и даже не месть. Насколько я могу судить, исходя из своих обширных знаний истории преступлений, случай беспрецедентный. Разве был бы возможен ужасающий разгул Бёрка и Хэра[13], если бы непомерно ограниченные медицинские практики того времени не выплачивали вознаграждение за необходимые им трупы, которые злоумышленники и доставляли. Бетси Фрэнсис и Мэри Тиррелл могли бы сегодня жить, если бы страхи молодого Джорджа Херси не сподвигли его накачать их слабые организмы огромными дозами стрихнина. Стремление выжить подтолкнуло переселенцев из отряда Доннера к убийствам и каннибализму… – Холмс методично загибал пальцы, приводя примеры из своих всесторонних исследований темной стороны человеческой природы. От этого зловещего перечня могла дрогнуть даже самая закаленная и ожесточенная душа вроде ньюкоменовской. Поняв, что сказал достаточно, мой друг завершил свою тираду следующим образом: – Дело в том, инспектор, что мы столкнулись с воплощенным злом. Распространенное объяснение, будто Хайд безумен, в данном случае просто не подойдет. Я встречался с этим человеком и уверяю вас: более здравомыслящего найти сложно.
– И каково ваше заключение?
– Пока у меня его нет. Но я убежден, что где-то в этой гипотезе и кроется ключ ко всему делу. Быть может, если мы оба будем работать над ним с противоположных сторон…
– Я попросил бы вас не объяснять мне, в чем заключается моя работа, мистер Холмс. – Тон инспектора снова был холоден. – Однако я ценю ваши усилия, даже столь безрезультатные. Если же вы по случайности наткнетесь на нечто важное, то, уверен, вам достанет здравого смысла заглянуть в мой кабинет.
– Вы будете первым, кто это узнает. – Холмс поднялся. – До свидания, инспектор, и благодарю вас за сотрудничество.
– Ну и чего вы добились этим визитом? – спросил я своего товарища, когда мы вышли из мрачного помещения Скотленд-Ярда на тусклый утренний свет. Снег теперь валил вовсю.
– По крайней мере, самоудовлетворения, – ответил он, остановившись раскурить трубку под козырьком подъезда. – Воспоминание о том, как внезапно изменилось выражение лица Ньюкомена, когда он увидел, кто предоставил мне полномочия, будет согревать меня в холодные ночи, когда я впаду в старческий маразм. С практической же стороны, я поставил в известность о своем участии в деле тех, у кого больше всего возможностей помешать моему расследованию, что впоследствии избавит нас от некоторых трудностей.
– Если говорить о последствиях, – заметил я, – то действия Аттерсона могут привести к весьма печальному результату.
Я отпустил это замечание, увидев, что на противоположной стороне улицы резко остановился кэб и из него выскочила высокая и худая фигура адвоката. Он едва ли остановился, чтобы расплатиться с извозчиком, а затем со всех ног кинулся в нашем направлении, уклоняясь от трясущихся экипажей и лавируя между: движение в этом оживленном квартале было соответствующим. Когда Аттерсон приблизился, по его тяжелому дыханию и пунцовому лицу я догадался, что сегодняшнее утро выдалось для него весьма напряженным. Он вот-вот мог оказаться под копытами лошади или под колесами повозки, доверху нагруженной бочонками с виски для какой-нибудь пивной, когда мы с Холмсом бросились вперед и вытащили его на обочину – лошади пронеслись мимо. Мы помогли адвокату пересечь тротуар и добраться до здания, которое только что покинули, где он прислонился к стене, хрипя и вытирая мокрым льняным платком пот со лба.
– Аттерсон, вы в порядке? – спросил у него Холмс.
Адвокат кивнул, все еще задыхаясь.
Я взял его запястье и, сверяясь с секундной стрелкой своих часов, измерил пульс.
– К счастью, пульс замедляется, – сообщил я сыщику через некоторое время, убирая хронометр в карман жилета.
– Он чуть не остановился совсем, – озабоченно проговорил Холмс. – Что случилось, Аттерсон? Джекил?
Тот снова кивнул.
– Ваша хозяйка сказала мне, куда вы отправились. – Слова вылетали из него между судорожными вдохами. – Я боялся, что потеряю вас. – Вытащив смятый обрезок бумаги из кармана пальто, Аттерсон протянул его Холмсу. Тот взял его и, едва взглянув на написанное, поднял нетерпеливый взгляд на адвоката.
– Я это уже видел: записка Хайда Джекилу, которую вы мне показывали три месяца назад. В чем дело?
– Есть еще. – Дыхание Аттерсона уже значительно успокоилось, а цвет лица был близок к обычному. Он снова сунул руку в карман, из которого достал записку, и, ничего там не обнаружив, принялся по очереди обшаривать все остальные, пока наконец не извлек еще один листок, покрупнее первого, и снова протянул его Холмсу. Тот бросился на него, словно гончая, почуявшая добычу.
– После обеда в тот день, когда я показал вам записку Хайда, – начал объяснять адвокат, – я сидел в рабочем кабинете вместе со своим клерком, мистером Гестом, и тут посыльный принес подписанное Генри Джекилом приглашение на ужин, которое я вам только что вручил. Гест неплохо разбирается в почерках, и я из любопытства дал ему ознакомиться с оригиналом послания Хайда – посмотреть, что он в нем поймет. Когда он увидел приглашение Джекила, то попросил изучить и его. Я дал, и после сравнения он сказал…
– …Что оба текста написаны одной рукой, – закончил сыщик и, быстро просмотрев листки, вернул их адвокату. – Этот ваш Гест совершенно прав. Я сказал вам тогда, что почерк пытались замаскировать, причем довольно топорно. И поскольку, если верить дворецкому, никакого письма в тот день не приносили, из этого естественным образом следовало, что Джекил сам подделал его. Вы, однако, были совершенно не расположены принимать подобную гипотезу, поэтому я оставил ее при себе. Вы поставили меня в шаткое положение, мистер Аттерсон. Из уважения к вам и вашему клиенту я совершил уголовное преступление, утаив от полиции улику. Почему вы не пришли ко мне с этой информацией три месяца назад? Теперь вам за многое предстоит ответить, – закончил он сурово.
Аттерсон с пристыженным видом повернулся к нему. Холмс поднял руку, останавливая его объяснения:
– Ни слова. Вы покрывали своего друга. Я больше не буду тратить время, указывая на глупость такого поведения, раз подобные лекции в отношении вас оказались бесполезными. Теперь следующий вопрос: что же произвело столь внезапный переворот в ваших чувствах?
Адвокат с беспокойством огляделся по сторонам: мимо непрерывным потоком шли пешеходы.
– Мы можем поговорить где-нибудь в более спокойном месте?
– Тут рядом есть заведение «У Симпсона», – предложил Холмс. – Если для вас не слишком рано, Аттерсон, думаю, мы могли бы обговорить все за стаканчиком-другим хереса.
Наш бывший клиент не возражал, и когда мы расселились в упомянутом ресторане за стол, водрузив в центр его бутылку восстанавливающего силы напитка и наполнив им стаканы, Аттерсон приступил к своему повествованию.
– Моя задержка относительно предъявления этой убийственной улики, возможно, покажется более оправданной, когда я объясню все обстоятельства, – начал адвокат, угрюмо уставившись в свой стакан. – Во-первых, конечно же, мне было тяжело думать, что человек, которого, как я считал, я понимаю более кого бы то ни было, подвергает опасности свою карьеру, покрывая убийцу. До этого я опасался, что причиной является шантаж, однако теперь начал испытывать серьезные сомнения в здравомыслии Джекила, но, памятуя о постыдном состоянии наших ведущих психиатрических учреждений, избегал рассказывать о том, что узнал, дабы не обрекать своего дражайшего друга на жалкое существование.
Однако шло время, призрак Эдварда Хайда постепенно исчезал из нашей жизни, и я начал замечать в Джекиле определенную перемену к лучшему. Он словно заново родился со всем нерастраченным идеализмом молодости. Джекил перестал быть затворником и возобновил все свои старые знакомства, возвратился к медицинской практике (а, да будет вам известно, он частенько лечил неимущих, не требуя взамен ни малейшего вознаграждения) и даже стал регулярно посещать церковь, чего прежде никогда не делал. Его дух воспарил выше, чем я когда-либо знал, словно доктор наконец-то изгнал из себя того демона, что грозил низвергнуть беднягу в глубочайшие бездны ада, и примирился со своими неугомонными устремлениями. В свете этого, быть может, вы поймете, почему я счел за лучшее предать забвению всю историю с Хайдом – его исчезновение, так сказать, в некоторой степени послужило возмещением убийства сэра Дэнверса. Ну а потом…
Это началось утром двенадцатого января. В тот день впервые после убийства двери Джекила оказались закрытыми для меня. Его дворецкий объяснил, что хозяин испытывает недомогание и никого не принимает. Тогда это меня не обеспокоило, ибо не далее как четыре вечера назад я ужинал у Джекила в небольшом обществе, среди приглашенных был и Гесте Лэньон, и это была веселая товарищеская вечеринка, обещавшая впереди лишь светлые дни, и ничего более. И вправду казалось, что два доктора смогут навести мост через расселину, разделявшую их более десятилетия. Я вернулся четырнадцатого, а потом еще раз пятнадцатого, но Джекил так и не принял меня. Подобное внезапное возвращение к его былому затворничеству встревожило меня, и, как следует поразмыслив, семнадцатого, то есть прошлым вечером, я отправился навестить Лэньона.