а.
А после обеда начался дождь. Вернее, ливень. И не столько начался, сколько обрушился. Ветер с залива взвыл с такой силой, что на пристани перевернуло несколько лодок, а на дачных дорожках, покрытых еще вчера пылью, вдруг забурлили мутные потоки. Ветви старых лип гнулись до земли, срываясь с треском, а крыши некоторых веранд не выдержали натиска водной стихии. Море бушевало, словно в осеннюю бурю, выбрасывая на берег водоросли, щепу и одинокий спасательный круг, унесенный волной от яхт-клуба.
Вот и ярился Фальк не хуже урагана за окнами, делая перерывы на приготовленные Клотильдой Генриховной завтраки, обеды и ужины – еда у старой экономки была слишком хороша и на некоторое (непродолжительное) время возвращала доктора в доброе расположение духа.
Дом, обыкновенно столь уютный и просторный, казался ему тюрьмой. Вообще-то свою дачу Фальк обожал. Досталась она ему от родителей, которые в силу возраста предпочитали летом уезжать теперь на воды, а не оставаться в окрестностях Петербурга, отдаваясь на волю капризов северной погоды. Возможно, поэтому Василию Оттовичу было здесь так комфортно – в этих стенах он ненадолго переставал быть солидным «доктором Фальком с практикой и репутацией, ветераном Русско-японской войны», а становился просто «Василием» (или Базилем, как звала его мама), немного впадая в детство. Даже спальню оставил себе свою, переоборудовав родительскую в гостевую комнату. И в других обстоятельствах он бы, наоборот, наслаждался вынужденным домоседством, глядя на бушующую стихию из окна кабинета в башенке.
Вечером пятницы, в самый разгар бедствия (и заодно душевных страданий), Василия Оттовича навестил изрядно промокший урядник Сидоров. Доктор принял его в гостиной на первом этаже и усадил в большое кресло, предназначенное для дорогих визитеров. Из-за закрывших небо туч стемнело рано. О подоконник неустанной барабанной дробью стучали тяжелые дождевые капли.
Внешне урядник был абсолютно спокоен, однако Фальк быстро уловил тлеющее внутри Александра Петровича раздражение.
– Что же это вы, Василий Оттович, решили заделаться добровольным помощником полиции? – как бы между прочим поинтересовался урядник.
– Да, подумал, что мог бы немного облегчить вашу работу, – ответил доктор, стараясь сохранять невинный вид.
– И так постарались, что обошли все аптеки и больницу, уже понимая, что я сделал это до вас? Более того, опередил на два дня?
– Вы могли что-то упустить…
– Василий Оттович, – урядник чуть повысил голос. – Прошу, не надо морочить мне голову. Не заботой обо мне вы руководствовались. А вот что вас все-таки сподвигло – это уже вопрос интересный…
– Чаю? – каркнула Клотильда Генриховна, возникнув за креслом Сидорова.
– Чур меня! – Александр Петрович чуть не взлетел в воздух вместе с креслом.
Видимо, старая экономка услышала, что на ее ненаглядного воспитанника практически кричат, и решила выяснить, кто позволил себе такую наглость.
– Две чашечки, будьте добры, Клотильда Генриховна, – попросил Фальк. Экономка степенно кивнула и медленно, но абсолютно бесшумно удалилась на кухню.
– Господи, Василий Оттович, – утер выступивший на лбу холодный пот Сидоров. – Она у вас так постоянно?
– Да, но, когда попробуете ее чай и наливку, обещаю, вам станет все равно. Так о чем мы?
– О том, что вы по непонятной мне причине лезете в расследование, – вновь посерьезнел Александр Петрович. – Потрудитесь объясниться?
Самым простым – и самым правильным в этой ситуации – было бы сказать правду. Просто поведать Александру Петровичу обо всем, что случилось в предыдущие два дня: пропавшая книга, записка инженера, неразрешимое алиби. А дальше Сидоров уже разберется. Отличный план. Если бы не два «но». Первое: отношения Платонова и Красильниковой – только их тайна, и он не вправе брать на себя ответственность за ее раскрытие, как бы ему ни хотелось. Второе: правда, donnerwetter[18], это вещь, которую требуется преподносить свежей. И если Фальк сейчас скажет: «Александр Петрович, дорогой вы мой, я уже два дня владею важными для расследования сведениями, но так и не счел нужным поделиться с вами» – их дружбе с Сидоровым придет конец. Урядник такого не простит.
Василий Оттович не любил и не умел врать. Поэтому следующие слова он подбирал тщательно, стараясь говорить лишь правду, пусть и в виде дозированном, как аптекарские капли.
– Понимаете, а что, если Платонов невиновен? Ведь это я направил расследование по его следу, обнаружив следы велосипеда. А если случится так, что из-за меня на каторгу пойдет абсолютно непричастный к убийству человек?
Сидоров разглядывал Фалька крайне внимательно, словно видел доктора в первый раз. Фальк понимал, что урядник догадывается – Василий Оттович темнит и что-то скрывает. Но догадываться и знать наверняка – разные вещи. Тем временем Клотильда Генриховна поставила на столик между ними две чашки чая, настоянного на травах, и две рюмки прошлогодней ягодной наливки, к которым добавила блюдце кедровых шишек в меду. После чего старая экономка исчезла так же тихо, как появилась.
– Будь по-вашему, – отпив чай, сказал Александр Петрович. – То, что я сейчас скажу, является тайной следствия. Об этом знают только следователь и я. Но в виде исключения расскажу вам. И поверьте: если эти факты где-то всплывут, то я точно буду знать, кто их разболтал. И тогда пеняйте на себя. Усвоили, Василий Оттович?
– Усвоил, – ответил Фальк, надеясь, что конфликта удалось избежать.
– Платонов виновен. Это несомненно. Следы у дачи Шевалдиной оставил именно его велосипед – мы проверили. В ночь убийства у него отсутствует алиби: Петр Геннадьевич утверждает, что был один, дома. Но подтвердить это некому. Также он говорит, что велосипед могли украсть…
– Простите, Александр Петрович, но ваш рассказ не тянет на «несомненно». Он действительно мог находиться дома… – Фальк запнулся, но продолжил: – Или даже где-то еще, не суть важно. А велосипед и впрямь мог увести настоящий убийца.
– Слушайте дальше, – оборвал его Сидоров. – При обыске на даче у Платонова мы обнаружили револьвер…
– После событий последних лет? Даже у меня в петербуржской квартире в сейфе лежит револьвер!
– А лежат ли у вас в сейфе архитектурные планы чужих дач, доктор Фальк? – поинтересовался урядник с видом карточного игрока, выложившего на стол победную комбинацию.
– Чужих дач? – переспросил Василий Оттович.
– Именно. Планы шести дач, принадлежащих самым богатым жителям Зеленого луга. Но если вам и этого мало – то вот последний аргумент. Также мы обнаружили полусгоревшее письмо. Восстановить его содержимое, увы, не удалось, но слова «Я все знаю» избежали пламени. Угадаете, чьим почерком они написаны?
– Веры Павловны Шевалдиной, – удрученно прошептал Фальк.
– Истинно так! – удовлетворенно кивнул Сидоров. – Теперь понимаете? Платонов – убийца. И когда мы добьемся от него признания и рассказа, зачем ему планы чужих домов, дело передадут в суд. И даже самый ушлый адвокат не сможет спасти Петра Геннадьевича от каторги.
В подтверждение своих слов урядник с довольным кряканьем выпил наливки, а затем азартно хрустнул медовой шишкой.
Василий Оттович знал как минимум одного адвоката, который в любом случае не стал бы спасать инженера Платонова, но не стал этого говорить. Вместо этого он встал из-за стола и вновь нервно заходил по комнате.
– Скажите, Александр Петрович, вам знакома бритва Оккама?
– Нет, – Сидоров с интересом подался вперед. – А что за бритва? И кого ей зарезал этот ваш…
– Оккам! Нет, это не орудие убийства. Скорее – философская концепция.
– У-у-у… – расстроенно протянул урядник. – Это вы меня хотите носом в мою неученость ткнуть? Навроде «куда лезешь со своими умозаключениями, темнота косорылая»?
– Да нет же! – раздраженно сжал кулаки Фальк. – Смотрите, один британский монах по фамилии Оккам придумал принцип, который в максимально простой форме выглядит так: «Не плоди сущностей сверх необходимого»!
– Это вы называете «простой»? – недоверчиво уточнил Сидоров.
– Да! Ну, или… Как же еще-то! То есть самое простое объяснение, которое учитывает все имеющиеся обстоятельства, и будет верным!
– Ну, так а я что вам талдычу! Платонов и убил – самое простое и верное объяснение!
– Да нет же! Ваши улики только все еще больше запутывают!
– Это как?
– Очень просто! Скажите, у него был план дома Шевалдиной?
– Нет, – помотал головой урядник.
– Хорошо. Тогда зачем он полез именно к ней? Зачем убил?
– Ну, она про него что-то узнала и собиралась всем рассказать. Он ее за это шприцом…
– Шприцом! Да! Вы нашли у него обезболивающее? Вы сказали – револьвер, планы, записка… – Василий Оттович размахивал в воздухе ладонью, словно нарубая каждое слово. – Да, это все чудесно! Но нашли вы обезболивающее средство?
– Нет. Но у него мог быть только один шприц. Уколол генеральшу – и скинул от греха подальше.
– Допустим. Но что такого Шевалдина узнала, из-за чего ее нужно убивать? О планах чужих домов? Но как?
– Вдруг он их нес куда-то и рассыпал перед ней, – неуверенно предположил Александр Петрович.
– Вот! – ткнул в него пальцем Фальк. – «Вдруг»! Вы же сами уже не уверены.
– Я уверен, – обиженно повысил голос Сидоров. – Я просто не знаю, о чем шла речь в записке.
– Ладно, к черту записку! Но у него же есть револьвер? Да что там револьвер – для убийства сгодится любая дубина или тяжелый предмет. Он мог даже задушить Веру Павловну, в конце концов!
– Ну, это не факт, – фыркнул Александр Петрович. – У генеральши шея что слоновья нога. А у инженера ручки ма-а-аленькие. Не сомкнул бы, на горле-то!
– Да, но это не объясняет шприц с обезболивающим. Не объясняет попытки запугать Шевалдину, являясь ей в виде серого монаха. Ваши улики на что-то указывают, Александр Петрович, это правда. Но они никак не вписываются в картину преступления, что у нас на руках! Согласитесь же!