ред собой треугольную лиловую морщинистую морду с грозными зелёными глазами.
– Пош-ш-ш-шёл! – выпалил Гарин самогонным перегаром.
Кота сдуло.
Таращаясь и чертыхаясь, Гарин поднял голову, дотянулся до пенсне, протёр простыней, водрузил на нос. Маша спала рядом. В клетях было тихо. Голый Гарин тяжело сел на матрасе. Захотелось пить. Он потянулся к кувшину, но вспомнил, что там самогон, чертыхнулся и плюнул сухим воздухом в крохотное окошко. Надо было вставать с лежащего на полу матраса и тащиться куда-то. Гарин оперся о матрас, подтянул под себя титановые ноги, встал. Ударился о низкий потолок.
– Чёрт!
Пригнувшись, оделся. Отодвинул линялую занавеску, вышел в узкий, тёмный дощатый коридор, прогрохотал по гнущимся доскам и вышел на свет. Пепел от вчерашнего огромного костра ещё слабо дымился. Было свежо, ночь оказалась холодной. Солнце уже ярко светило, но лагерь ещё спал. Одинокие люди и козы бродили по нему. Гарин посетил огромную дощато-земляную уборную и стал приставать к вставшим насчёт воды и курева. Наконец ему дали напиться и закурить. Вода была превосходной. Ополоснув лицо, с толстой самокруткой в зубах он прилёг всё на том же китайском кане и стал ждать всеобщего пробуждения. Ожидая, автоматически включил FF40, чертыхнулся, поняв, что сети нет по-прежнему, открыл роман Воскова и продолжил читать:
– Я покажу тебе все песни мира! – выкрикнул Джонни на Красной площади, схватил Лялю за руку и раскрутил на жукоподобной брусчатке, как алмазное сверло своей победы.
– Я готова сиять и петь во имя твоё! – Ляля последовательно ввинчивала свои желания в пористую плоть его порыва.
Над главной площадью страны водородной бомбой радости взрывалось солнце советской правды. Чистое небо голубело надеждами миллионов. Опустевший Мавзолей грозно гремел гранитными гранями. Огромный и великолепный портрет Лаврентия Берии торжественно и победоносно воздымался на орнаментальном здании ГУМа.
– Джонни, мы встретились с тобой благодаря этому человеку. – Ляля схватила Джонни за невероятные кисти рук. – Поклонимся же ему!
Они опустились на колени, склонили головы перед портретом и коснулись, коснулись древнего камня государственности, одним могучим движением соединившей их души, тела и гениталии в этом огромном и прекрасном мире.
И надолго припали губами к глубокому гранитному безмолвию.
– Неужели это Джонни Уранофф?! – послышался женский голос, опрокидывающийся в колодец сдержанной восторженности.
Джонни с трудом оторвал свои губы от гранитной вечности.
– И он целует нашу Красную площадь! – задрожал от нарастающего напряжённого волнения мужской голос.
– Да! Это Джонни Уранофф! – рубящим лезвием реальности подтвердила Ляля.
– Нет!! – всплеснула белыми, дородными и народными руками Настасья и тут же рухнула на розовые колени разбухающего обожания.
– Джонни… – только и успел произнести Пётр подмосковными губами, ошеломлённо застывающими на морозе всемирного узнавания, но жена дохнула жаром простой радости человеческой.
– Петя, на колени!
Они рухнули перед Джонни на колени своего жарко-ледяного восторга.
– Кто вы, русские люди? – спросил Джонни, с подробной решительностью помогая им встать на пошатнувшееся прежнее.
– Настасья и Пётр Бобровы.
– Что вы делаете?
– Мы производим молоко, сметану, творог.
– Зачем?
– Чтобы накормить белой радостью советских людей! – ответила за застывающих супругов Ляля.
Морская бездна глаз Джонни качнулась, вспухая пузырями глубинного предчувствия:
– Это… прекрасно!
– Доброе утро! – раздалось рядом с Гариным.
Он обернулся. На своей японской инвалидной коляске сидел Ананий. Рядом с ним стояла его пухленькая подружка.
– Кайирлы тан![29] – произнесла она.
– Утро доброе, – ответил Гарин. – Сдаётся мне, вы неплохо отдохнули вчера?
– Да, директно, – усмехнулся Ананий. – Я это, спросить имею: можно её нам с собой в Барнаул иметь?
– Мест нет, – сурово пробасил Гарин.
– Ну, может, кто имеет уступать место?
– Никто не потеснится, молодой человек. Да и дорога опасная.
Узкое прыщавое лицо Анания исказила гримаса недовольства. Он перевёл ответ Гарина на казахский, по-русски девушка не понимала.
– Окиништы![30] – закачала она круглым и белым, как луна, лицом.
– А если я очень просить? – продолжил Ананий.
– А может, вам с ней тут остаться?
Ананий поморщился:
– Я бы имел остался, но мне в город надо…
– Гарин, вы здесь! – Маша ловко запрыгнула на кан.
– Как спали? – Гарин поцеловал ей руку.
– Прекрасно! Даже голова не болит. Качественный у анархистов самогон!
Подошёл мормолоновый Самуил, поднял растопыренную пятерню в знак приветствия:
– Слава Анархии! Наша богиня приглашает вас двоих на завтрак.
Внутри золотого шатра богини было море, коралловый риф, рыбы, актинии. Сама она восседала в белой раковине, тело цвета тёмного шоколада обтягивал костюм спокойного зелёного тона. Раковина лежала на всё том же куске лабрадора. Посередине шатра был низкий стол для гостей. К завтраку подали хлеб, йогурт из козьего молока, печёные яблоки, чернослив, кедровые орешки, мёд и травяной чай.
После взаимных приветствий и слов благодарности перешли к завтраку. Анархия пила только чай с мёдом из крошечной чашки.
– Вы не боитесь, что ваш лагерь свободы будет уничтожен войной? – спросил Гарин.
– А вы не боитесь, что вас убьют по дороге в Барнаул? – улыбнулась полными губами богиня.
Гарин переглянулся с Машей.
– Мы живём каждый день как единственный и последний, – произнесла Анархия.
– Это разумно в наше время, – тряхнул бородой Гарин.
– У вас были проблемы с властями? – спросила Маша.
– Когда мы здесь обосновались, местные чиновники пытались создать нам проблемы. Но услышав голос наших крупнокалиберных пулемётов, отстали.
– Откуда вы пришли?
– Первый лагерь возник на берегу Каспийского моря, потом – Казахстан, берег озера Балхаш, потом – Монголия, озеро Харгаас Нуур.
– Здесь поблизости нет озер, – сказала Маша.
– Есть реки. Воды достаточно.
– Богиня, могу я задать вам интимный вопрос? – обратился к ней Гарин.
– Конечно.
– Откуда вы родом и как вы стали Анархией?
– Правильный вопрос! – рассмеялась она. – Анархией не рождаются, увы. Я родом из Ирана. Меня вывели в знаменитом инкубаторе “Бэхор”. Воспитывали и обучали в престижной школе Изумрудных Жён. Затем я была продана школой в гарем Али Машхади. Гарем был небольшой – четыре обычные женщины и шесть маленьких. Обычные жёны были белыми, а мы – разноцветными. Он называл нас Рангин Каман, радуга. Али не был очень богат. Он обожал одно и то же: наслаждаться одной из четырёх жён, в то время как шесть маленьких щекотали его в разных приятных местах. Этим щекотанием я и занималась почти четыре года. Ещё я пела, играла на терменвоксе, танцевала. А в один прекрасный день Али убили его враги. Обычные жёны им были не нужны, а нас, маленьких, они побросали в мешок и похитили. И вскоре я оказалась в Тебризе на подпольном рынке рабов. Случилось чудо – меня купил один очень хороший человек по имени Асаф. Он был великий путешественник. Торговал нелицензионным умным тестом, переезжая с места на место. Я жила практически у него за пазухой. Мы объездили полмира, легче назвать место, где я не была. И как-то раз Асаф имел дела с одним евреем из Эйлата, Ариком. Мы вместе ужинали, я танцевала на блюде, как обычно. В общем, мы с Ариком сразу влюбились друг в друга. И ночью я сбежала от Асафа к Арику. Он был троцкистом. И про анархизм он первый мне рассказал. Я сразу влюбилась в идею анархии и поняла: это моё. Ни религия, ни любовь человеческая не вызывали у меня таких чувств, как это. Мировая анархия! Свобода, которую люди не видят в упор. Арик купил мне старые книги двух отцов-основателей анархизма, которым вы поклонились вчера. И однажды, когда я читала книгу Кропоткина “Анархия, её философия, её идеал”, меня осенила идея лагеря свободы. Как и все великие идеи, она пришла внезапно. Это был жаркий июльский день в Эйлате, я лежала голой на этой старой, пахнущей прошлыми веками книге, читала, перелистывала очередную пожелтевшую страницу, ложилась на другую. И вдруг – как вспышка в мозгу: лагерь “Свобода”! Любая великая идея приходит для того, чтобы воплотиться. Прошли девять месяцев. И я родила лагерь “Свобода”. И сама родилась. И стала Анархией.
Гарин покачал головой:
– Удивительно!
– Какая прекрасная история! – воскликнула Маша.
– Не могу себя назвать полноценным романтиком, но… ваша история, дорогая богиня, вызывает у меня восхищение, переходящее в зависть.
– Так оставайтесь в лагере свободы! – улыбалась Анархия.
– Мы, врачи, люди долга, – кратко ответил Гарин. – Благодарю вас за тёплый приём!
Он встал и поклонился. Маша тоже встала.
– У меня есть подарок для вас, – произнесла богиня и звучно хлопнула в крошечные ладоши.
Вошла девушка.
– Тян, принеси балет.
Девушка удалилась и скоро вернулась с полупрозрачной полусферой размером с половинку апельсина. Она поставила полусферу на стол, поклонилась и вышла. Анархия коснулась полусферы. Та стала раскрываться, перестраиваться, и вскоре перед Машей и Гариным на столе возникли подробнейшие театральные декорации размером с тарелку. Это была сцена оперного театра с задником в виде озера с ночным небом, тёмными тучами, луной и камышами. На небе сверкнула молния, зазвучала хорошо знакомая музыка Чайковского, и из-за декораций на сцену выбежали крошечные балеринки в белых пачках. Под музыку они выстроились коридором, и по нему плавно вышли, держась за руки, принц и Одиллия. И начался торжественный танец. Танцоры были размером с бабочку капустницу. В глубине декорации возник злой гений Ротбарт и угрожающе затряс серыми крыльями ночной бабочки.