– Субстанциальность в мире накапливается сама по себе. Как снежная лавина.
– Да! И в один прекрасный весенний солнечный день она…
– Именно! В связи с этим, Маша, не завалиться ли нам в постель с бутылочкой доброго и совершенно несубстанциального бордо?
– Гарин, как же я вас люблю!
Вскоре нагая Маша, желанно поводя худыми плечами, уже сидела на Гарине, распростёртом поперёк двуспальной кровати в номере “Белой улитки”.
В широкой и чистой постели под разговоры о ближайшем будущем распили бутылку бордо.
Маша заснула. Гарин бесцельно пошарил в сети, потрогал коллег, в сотый раз безнадёжно поискал Надин, затем вошёл в будни разрушенного санатория. Возле частично рухнувшего, до слёз знакомого здания стояли два танка, а на упавшем каштане, под которым в жаркие дни Гарин так любил сиживать в шезлонге, теперь восседали казахские танкисты и ели консервы из банок. Гарин приблизил изображение: на банках светилась красная корова и были китайские надписи. Он со вздохом отложил FF40, взял купленную Машей книжку, полистал, рассматривая картинки. И заглянул в конец сказки “Деревянное масло”:
– Одноглазая сзади! Берегись! – завопил петух из сетки, и Мартин прыгнул со ступеньки на пол, к отлетевшей шпаге.
Кирстен тем временем бросила серебряную паутинку на золотой орех, и он исчез. Мерзкий рот одноглазой крысы злобно ощерился жёлтыми зубами:
– Грейзи-фрейзи! Вы решили поиграть со мной в жмурки, глупые воришки? Теперь вам не уйти!
Крыса бросилась на Кирстен, но та чудом увернулась и спряталась за совком и веником. Одноглазая отшвырнула веник и встала перед совком.
– Тебе не скрыться, воровка!
Когтистые сильные лапы крысы схватили совок и легко отшвырнули его. Перед ней стояла безоружная Кирстен, вжавшись в грязный кирпичный угол.
Крыса присела на задние лапы, чтобы прыгнуть на девочку, но тут сзади раздался голос Мартина:
– Отойди от неё, мерзкая тварь!
Одноглазая обернулась – и увидела Мартина со шпагой в руке. Он был ровно в два раза меньше серой разбойницы.
– Ты угрожаешь мне? – злобно усмехнулась крыса. – Глупец! Так и быть, сперва я разорву глотку тебе, а потом разделаюсь и с твоей сестричкой!
Крыса бросилась на Мартина. Но не успели её когтистые лапы схватить мальчика, как его шпага пронзила крысу. Издав хриплый писк, та рухнула навзничь и после недолгих конвульсий затихла.
– Харурах! – радостно закричал петух, высунув голову из сетки. – Наша взяла! Молодец, Мартин!
Кирстен бросилась к брату и радостно обняла его:
– Мы спасены!
– Бежим к шкафу! Надо достать бутылочку!
– Харурах! А меня забыли? – закричал петух.
Мартин подбежал к нему, но сетка висела слишком высоко.
– Кирстен, подсади меня! – попросил мальчик.
Сестра помогла ему вскарабкаться на табуретку. Мартин перерубил шпагой верёвку, и сетка с петухом упала на пол. Вдвоём они стали рвать и резать сетку, пока не освободили Красного Гребешка.
– Харурах! – радостно пропел тот. – Свобода!
Дети подбежали к старому шкафу и с трудом отворили тяжёлую дверцу. Заветная бутылочка с деревянным маслом стояла на второй полке. Мартин встал петуху на спину, Кирстен влезла брату на плечи, дотянулась до бутылочки, сняла её с полки.
Но не успел петух прокричать своё радостное “харурах!”, как заскрежетал дверной замок: возвращались Бородатый и Одноногий!
– Мы пропали! – прошептала Кирстен, прижимая к груди заветную бутылочку.
– Форточка! Она открыта! – заметил Мартин и вспрыгнул петуху на спину.
Кирстен с бутылочкой последовала за братом.
– Выноси, Красный Гребешок! – шепнул Мартин петуху в ухо, обнимая его за шею. – Выноси, или нам всем конец!
Петух изо всех сил замахал крыльями, побежал по полу.
Но Бородатый и Одноногий уже вошли в подвал и заметили петуха с сидящими на нём детьми.
– Хватай их!! – заревел Бородатый.
Петух тяжело поднялся в воздух и полетел к форточке. Одноногий метнул в него свою клюку, но промахнулся, и она разбила бутыль с той самой дурманящей настойкой. А петух с детьми на спине благополучно вылетел в форточку.
Снаружи за угольной кучей их давно ждал Каро, запряжённый в санки. Красный Гребешок опустился прямо на санки.
– Вези, Кароша, будь псом хорошим! – выкрикнула Кирстен, и Каро рванул с места.
Санки вылетели из угрюмого переулка Крысоловов на проспект Спящего Короля и понеслись по нему.
– Харурах! Харурах! – закукарекал Красный Гребешок.
Каро бежал так быстро, что морозный ветер запел у детей в ушах победную песню.
Санки выехали из города и понеслись по дороге в сторону родных гор.
– Кирстен, а как же мы теперь вырастем без золотого орешка? – спросил Мартин сестру.
– Братец, у меня осталась последняя серебряная паутинка, – лукаво улыбнулась сестра и достала паутинку из потайного кармашка на левом рукаве. – Их же было семь! Подставляй ладошку!
Мартин протянул ей свою ладонь.
Кирстен бросила на неё паутинку. Та прозвенела, исчезая. И на ладони возник золотой орешек.
– Белый росток, ночной цветок, беличий мех, золотой орех… – начал было Мартин, вспоминая слова горной волшебницы, но сестра зажала ему рот. – Погоди! Пусть Каро сперва домчит нас до дома. Легче везти в санках маловуликов, чем людей, правда?
Гарин рассмотрел финальную картинку: красный сеттер, запряжённый в санки, везёт кукольного размера детей и белого петуха в сторону синих гор.
– А на горы уже сбросили стандартную тактическую бомбу в 30 килотонн, – пробормотал Гарин, – И все деревянные часы остановились в 7:40 …
Он захлопнул книжку, снял пенсне, страшно зевнул и закрыл глаза.
Вечером пошли в цирк.
Зал был полон, под куполом висел огромный розовый бегемот. Закупившись орехово-ванильно-шоколадным мороженым и вишнёвым ликёром у снующего между рядами робота, Гарин и Маша отдались представлению. Гарин последний раз был в цирке в Берлине с Надин, двадцать шесть лет тому назад, Маша – девочкой с отцом, в родном Владивостоке. С тех пор как в мировых цирках раз и навсегда запретили использовать животных, на аренах кишели разнообразнейшие человеческие существа: тёплые и холодные люди, подушки, крылатые андрогины, большие, маленькие, девушки-цветы, выращенные в китайских генных лабораториях, и мальчики-шмели из Сколково, опыляющие этих девочек. Образовавшуюся после исчезновения слонов, тигров и обезьян пустоту современный цирк заполнял человеческим гротеском, вычурным сексом и жестокой борьбой.
Большинство артистов барнаульского цирка в этот вечер выступали голыми, представление вёл роскошный чернокожий гигант с огромным стоящим членом, которым он периодически бил в медный гонг, возвещая тем самым начало очередного номера.
Началось всё со смертельной схватки зеленоволосой полногрудой русалки с женщиной-змеёй в призрачно подсвеченном аквариуме. Они бились, поднимая нешуточные волны, с воплями выпрыгивая из воды, сплетаясь и расплетаясь гибкими чешуйчатыми телами, за право отдаться золотокудрому Адонису, который сидел на берегу и сосредоточенно играл на лире под сенью оливы. Наконец русалка, оглушив соперницу мощным ударом хвоста, протянула руки к юноше. Но тот, равнодушно взглянув на победительницу, продолжал своё занятие. Тогда морская дева под одобрительный шёпот публики выбралась из бассейна, извиваясь и блистая чешуёй, подползла к юноше, подняла его хитон и припала своими алыми рыбьими губами к погружённому в дрёму желанному скипетру Адониса. Но юноша всё так же флегматично продолжал пощипывать струны. По серебристому телу русалки пошли ритмичные волны, совпадающие с музыкой лиры и волнами нарастающего одобрения публики. Наконец юноша, милостиво поведя густыми бровями, порозовев ланитами и скромно прикрыв ресницы, отдал пухлогубой ундине тот эликсир жизни, за который она так яростно билась, и зал разразился овацией, одобрительно завизжали женские голоса.
– Как вам? – Маша зачерпнула мороженого из розетки у Гарина.
– Ну… – Он поморщился. – По мне, слишком предсказуемо. Вот хвост у этой русалки – да, впечатляет. Какой мощный удар!
– “Робкий юноша”. Кажется, давным-давно была такая фильма.
– Не помню. Вы же знаете, Маша, я сейчас предпочитаю книги.
– Я тоже, Гарин.
Едва аквариум с берегом и оливой увезли, эфиоп ударил фаллосом в гонг, и на арену выскочил бородатый полуголый гигант в одном клубном пиджаке с золотистыми пуговицами, преследуемый десятью карликами в форме китайских полицейских с торчащими разноцветными фаллосами.
– Что-то многовато телесного низа в этом цирке, – усмехнулся Гарин, прихлёбывая ликёр из овсяной рюмки.
– Гарин, вы же знаете, секс сейчас везде в моде. – Расправившись со своим мороженым, Маша принялась за гаринское. – Чем ещё народу заниматься во время перманентных войн и эпидемий?
Под комическую музыку карлики погнали гиганта по кругу. Издавая испуганные ухающие звуки, он смешно улепётывал от них, подпрыгивая и вскидывая огромные ноги выше своей лохматой головы. Двум карликам удалось вцепиться в фалды его пиджака, некоторое время они болтались на нём, затем пиджак треснул по швам, слетел, и гигант остался нагишом, с надписью VUT на спине. Завидя эту надпись, зал взорвался негодующим рёвом, все закричали и заулюлюкали. На арену полетели берестяные бутылки, овсяные стаканчики и ругательства на разных языках.
– Шаромыжник! Ворюга!
– Ачап аза![39]
– Педрило уральское!
– Онбаган![40]
– Говноед!
– Fuck you!
Не понимающий местного контекста Гарин посреди общего рёва обратился к соседу – полному алтайцу, с криком швырнувшему на арену недопитую берестяную бутылку пива: