анович… немец, вероятно… Немцев поволжских в Сибирь и Казахстан сослали в 41-м, Самохин Саша рассказывал подробно… Закс-Гладнев… А вот вкусная фамилия – Охотников… С Кешей охотиться всегда приятно… и собака у него есть легавая, Лётка, так хорошо и по тетеревам, и по дупелям работает, заглядишься, а я так собачки породистой и не нажил, Рита против собак, кошек любит… А вот просто Иванов Иван Федорович, тоже попал в право-троцкистский блок, угораздило… и тоже пуля в затылок тебе, Ваня, чпок… Сноп Исаак Соломонович, “за” и чпок… Так…20 августа 1937 года расстреляны 441 человек, 25 августа – 842, а 31 августа – всего 554… Ещё списки, списки… “за” и чпок, “за”, и “за”, и чпок, “за” и чпок… Мац Борис Григорьевич, чпок… Чёрт! А у меня Мац Михаил Борисович… сын, что ли? Ни хрена себе… и с моим профессором Мацом решить надо уже в среду, их же на неделе будут оформлять, всю делегацию, Бобков торопит, а как его выпускать, да ещё в капстрану, когда у него брат только что получил вызов из Израиля? Я докладывал Бобкову, написал обстоятельства, а заступники такие серьёзные, не баран чихал, Академия наук поручилась, Келдыш поручился, без Маца французы, говорит, на симпозиуме наших и слушать не станут, светило микробиологии, мать его, но инструкцию-то никто не отменял… Если останется там, с меня же спросят, не с Бобкова, я же его вёл и веду, мои ребята этого антисоветчика слушают, с меня шкуру и сдерут или просто выгонят, теперь Бобков решит в среду окончательно, а я, получается, всё равно крайний, я и в ответе, что ли? Свинство подковёрное… А вот Мрачковские, братья, Леонид и Валерий… “за”, и “за”, и чпок, “за” и чпок… не родственники ли нашего Мрачковского из экономического? Хрен знает… давно было… Перро, Пищальников, Поляков… чпок, чпок, чпок… Федосеев, Филатов, Филлипович… чпок, чпок, чпок… Степанов, Стриганов, Сухоруков… “за” и чпок, “за” и чпок, “за” и чпок… Абзапуло, Ратов, Чернушкин, хорошая фамилия… Риткины чернушки солёные лучше белых на закуску, и Кешка честно признал даже… чпок, чпок, чпок… Серых, Скрипов, Упоров… чпок, чпок, чпок… Буря, Горст, Жлоба… Во фамилии!.. Чпок, чпок, чпок… Иванов, Иванов, Иванов… “За” и чпок, “за” и чпок, “за” и чпок… Кропотов Иван Терентьевич. Иван Терентьич прочитал свою фамилию, усмехнулся. Ещё раз прочитал вслух:
– Кропотов Иван Терентьевич.
И ещё раз:
– Кропотов Иван Терентьевич.
И ещё раз:
– Кропотов. Иван. Терентьевич. Чпок!
Вдруг что-то произошло с Иваном Терентьевичем. Словно всё вокруг сжалось, а потом как-то отошло, отпрянуло, отсосало, как насосом воздух, и возникла в кабинете такая пустота. Вакуум. Пот на лбу у Ивана Терентьича выступил холодный, и сердце застучало молотом, и кончики пальцев закололи иголочки, иголочки, иголочки. Он уставился на свою фамилию в списке.
– Чпок… – вдруг совершенно неожиданно для себя прошептал он губами непослушными.
Вошёл довольный Кочергин с американской сигаретой в сытых губах:
– Ну как? Почитал?
– Ага… – Иван Терентьич поднялся со стула.
Ноги его дрожали.
– Интересное чтение? – Кеша подошёл, хлопнул по плечу.
Кропотов вздрогнул, как от удара.
– Это… – пролепетал он.
– Что, Вань? – Кочергин обнял его.
– Голова чего-то… Душно…
– Душно? Да я бы не сказал! – Кочергин улыбался розовощёко. – Вентиляция работает. А голову и у меня прихватывать стало после Праги.
– К себе пойду…
– Иди, отдохни, посиди… Бледный ты, вижу. А в субботею – в баньку! Лады?
– Чпок… – пробормотал Кропотов.
– Чего?
– Чпок…
Губы Кропотова выплюнули это слово сами, словно шарик. И губы стали какие-то отдельные от него существа живые. Кочергин смотрел на бледное лицо Кропотова с дрожащими губами. Улыбку с лица его сдуло.
– Ты чего, заболеваешь? Просквозило где-то? Знобит? Погода гнилая, точно. Иди домой, Вань, отпросись и иди.
Кропотов молча к двери двинулся.
– А в субботу я тебя веничком так обработаю – вся хворь сбежит!
Кропотов в коридор вышел, пошёл к лифту, чтоб по лестнице не подниматься, а коридор, коридар, коридур вдруг так засосал, как насос вакуумный. Пусто стало. И страшно. Кропотов остановился, о стену опёрся.
“Ничего, ничего…” – стал он себя уговаривать.
И понял – сердце прихватило, видно в первый раз, поэтому страшно так и необычно. Осторожно до лифта добрёл, на один этаж поднялся, до кабинета дошёл, отпер, до стола дошёл, сел за стол. Надо Бобкову позвонить, отпроситься. Палец дрожащий набрал номер, секретарша взяла:
– Слушаю.
– Чпок. – Губы Кропотова шарик выплюнули.
Он тут же трубку положил. Посидел минуту-другую, потом встал, к вешалке подошёл, плащ надел и вышел. Из здания КГБ выйдя, побрёл, как сомнамбула. Вокруг люди двигались в пустоте, пустота была вокруг, вверху и внизу, хоть и асфальт, земля, ценные породы и магма, а всё равно пустота, пустота. Дошёл до магазина минеральных вод. Отстоял небольшую очередь, достал двадцать копеек.
– Так, вам? – спросила продавщица в белом фартуке и с большой прической.
– Чпок.
– Что? – Продавщица смотрела.
– Чпок, – протянул Кропотов двугривенный.
– Чего вы чпокаете, гражданин? Ессентуки, что ли?
– Чпок. – Кропотов кивнул.
– Господи… – С недовольной миной продавщица стакан налила, на стойку поставила, мокрую сдачу рядом брякнула.
Кропотов стакан взял рукой трясущейся, отошёл к стене с потёком старым, знакомым и стал пить, обеими руками за стакан держась. Вода была вакуумной. Он выпил, вернул стакан и двинулся домой. На метро не поехал, испугался, что там может вообще засосать в тоннелях куда-нибудь так глубоко, в подземелья чёрные, куда и скорая помощь не доедет, откуда никогда не выберешься. Часа за полтора дошёл пешком до Новых Черёмушек, где год назад получили они двухкомнатную квартиру на троих. Вспотел сильно. Вошёл в подъезд, поднялся на четвёртый этаж, открыл дверь ключом. Рита и Павлик были дома, смотрели телевизор громко. Рита мужа услышала, крикнула с хохотом:
– Ваня, Райкин новый! Скорей! Это умереть!
Не снимая плаща, в столовую вошёл. Перед новым цветным телевизором жена и сын сидели. А в телевизоре комик великий советский Аркадий Райкин в чёрном узком костюме и смятой светлой шляпе изображал алкоголика, решившего опохмелиться в греческом зале Музея изобразительных искусств. Голос его в комнате звенел:
– А она мне: в греческом зале, в греческом зале! Вы понимаете, что вы говорите? Я говорю: я понимаю, а ты понимаешь, мышь белая, что уже три часа, а я ещё ни в одном глазу?!
Рита и Павлик хохотали.
– А она: ах, Аполлон, ах, Аполлон! А я ей и говорю: да, я Аполлон!
Рита захохотала громче, Павлик от смеха слетел со стула на ковёр и покатился по нему. Райкин уставил на Ивана Терентьича вакуумные глаза. Кропотов поднял руки свои, сложил из указательных пальцев два крючка и
Страница обрывалась. Гарин положил ободранную книжку на лавочку.
Встал и пошёл в гостиницу.
Несмотря на третий час ночи, Маша не спала, ждала его, сидя в голограммах, как в ванной. Тут же погасила их, когда он вошёл – большой, бородатый, с уставшим, обвислым лицом.
– Гарин, милый. – Она вскочила, босая, тёплая подошла, обняла, замерла.
Он молчал.
– Не могла заснуть без вас.
Гарин молчал. Маша стала раздевать его.
– Я не вправе вас успокаивать, это глупо, но… один совет. Один! Даже не совет, а так, советик. Пошлите прошлое к чёрту. Раз и навсегда.
Гарин молчал, отдавшись её быстрым маленьким рукам, умело освобождающим его от одежды.
– Я имею право такое советовать, потому что в своё время это сделала.
– Это трудно, Маша, – произнёс он глухим, могильным голосом.
– Невероятно трудно! Но когда это получится, вы станете по-настоящему счастливым человеком.
– Прошлое – это рюкзак с камнями.
– Надо его разрезать, чтобы камни выпали.
– Нужен нож.
Гарин шагнул, выходя из упавших широких брюк.
– Нужен нож. – Маша спустила его длинные полосатые трусы. – В моём случае это была война. Она разрезала мой рюкзачок с детскими травмами и девичьими страданиями. У меня теперь за спиной легко. Так легко, что я несусь в будущее, минуя настоящее. Я футуристка!
Маша взяла Гарина за увесистые тестикулы.
– А я ретроград.
Гарин положил свои длани на острые и тёплые Машины плечи.
– Хотите, я стану вашим ножом? – спросила Маша серьёзно.
– У моего рюкзака окаменевшая, просоленная ткань. Там столько всего наросло… ископаемые отложения. Нож будет скрежетать. А потом сломается.
– Он справится. Он твёрдый.
– А если треснет?
– Тогда я разорву этот ёбаный рюкзак зубами.
Утром позвонил Ван Хонг и пригласил на городской бал в честь подписания мирного договора между Алтайской Республикой и Казахстаном. Так Маша и Гарин узнали об окончании этой короткой войны. И сразу же засветились над мобильниками даты возможных авиарейсов: Тюмень, Екатеринбург, Пермь, Улан-Батор, Баку, Ташкент, Харбин и желанный Хабаровск, куда они тут же забронировали два билета на послезавтра.
На радостях Гарин заказал завтрак с шампанским.
– Признаться, за последнее десятилетие я подустал от китайщины, – рассуждал он, с аппетитом поглощая третий круассан с абрикосовым джемом и запивая его четвёртой чашкой кофе с жирными алтайскими сливками. – Она здесь лезет во все щели, уж не говоря про их навязчивую кухню. Надоело! А Хабаровск – город утончённой японской культуры.
– Я была там. – Маша допивала своё шампанское. – Там хорошо. Зелено, свободно. Но это было давно.
– Ну, внешне всё и сейчас прекрасно, видно же. Никаких войн.
– Пока. Китай косо смотрит на японизацию ДР.