Нарыдавшись до изнеможения, он вытер слёзы мокрым махровым рукавом, снова нашарил цепочку, подтянул пенсне, надел.
И двинулся вглубь ночного леса.
Часть четвёртаяМатрёшка
Гарин замёрз и проснулся.
Он лежал на куче из прошлогодних дубовых листьев, которые ночью сгрёб и навалил себе в качестве постели. Он протёр глаза, протёр и надел пенсне.
Было раннее утро. Над ним сплетались ветви двух больших старых дубов, растущих метрах в пяти друг от друга. Гарин никогда не видел, чтобы дубы стояли так близко и так переплетались ветвями. Ночью он решил заночевать здесь, потому что устал идти по ночному лесу и потому что под ногами оказалось много листьев.
– Дубы… – пробормотал он и сел на своей шуршащей постели.
В переплетении ветвей было что-то угрожающее. Солнце вставало. И его слабый отсвет на грозных дубовых ветвях заставил Гарина вспомнить:
Аквамир.
Купол.
Взрыв.
И вслед за ними всплыли в памяти ночные залпы, кислый дым разорвавшихся снарядов, обрушение, скользкий жёлоб и бегство, бегство через ночной лес. Бегство от войны. И всплыла последняя Машина улыбка за ещё целым столом.
– Маша… Машенька… – застонал он хриплым, севшим за ночь голосом.
Он сидел, качая головой и стоная.
– Плывём! Вынесет! – были её последние слова. И Гарина вынесло. А её не вынесло. Или вынесло?
Рядом недовольно запищала какая-то птица. Гарин вздохнул и тяжело встал. Он стал махать руками, чтобы согреться. На нём был всё тот же зелёный махровый халат, который за ночь полностью высох. Но от халата всё ещё пахло бассейном. Через минуту Гарин согрелся. Подошёл к дубу, положил свою руку на его кору. По коре полз крылатый муравей.
– Блядство… – произнёс Гарин и сокрушённо покачал головой. – Бесконечное блядство…
Откинув полу халата, он помочился на ствол дуба и обрызгал мочой свои титановые ноги. Вышел из-под дубовой сени, огляделся недовольно. Вокруг был смешанный лес.
– И куда теперь? – спросил Гарин у леса.
Ночью он просто бежал от войны. От взрывов и грохота.
– Плывём, вынесет… – снова повторил он.
И двинулся бесцельно по лесу. Его титановые ступни зашуршали по траве. Но не прошёл он и трети версты, как с той стороны, откуда он бежал, раздался всё тот же вой снарядов и затем грохот.
– Война – не мать родна… – пробормотал Гарин и скорректировал своё движение.
Вой и грохот остались у него ровно за спиной. Он глянул на поблёскивающее меж стволов солнце, сориентировался и понял, что идёт точно на запад. Ускорил шаг. Сунул руку в карман халата за мобильником и рассмеялся, плюнул и сильно хлопнул в тяжёлые ладони, разбудив утреннее лесное эхо.
Птицы, ожившие на рассвете, приветствовали солнце весенними трелями.
Гарин шёл широкими шагами. Смешанный лес не был густым, сосны, ели, берёзы и редкие дубы проплывали мимо.
“Там были другие рукава, она прыгнула в один из них, он был рядом с моим, совсем рядом, а может, и в мой прыгнула и поплыла, и вынесло её в другую сторону, её вынесло, вынесло непременно…”
Он вздохнул глубоко.
“Вынесло!”
Вдруг сверху послышался вой. Но это был не вой снарядов. Вой летящей машины. Гарин остановился, поднял голову. Это был вой самолёта. И он нарастал, приближался. В вое чувствовалась беспомощность. Вой надсадно рос, заполняя собою утренний лес. Листья берёзы затрепетали. И вскоре Гарин увидел справа небольшой реактивный джет с дымящейся хвостовой турбиной. Самолёт покачивал крыльями, словно навсегда прощаясь с небом. На его белом борту зеленел герб Алтайской Республики и виднелись рваные дыры. Рёв стал оглушительным, послышался треск деревьев, грохот падения и слабый взрыв.
Вспугнутые птицы сорвались с деревьев.
И вскоре справа поднялся чёрный клуб дыма.
– Люди не птицы… – пробормотал Гарин и побежал в сторону катастрофы.
Это было не так близко, как сперва показалось. Гарин пробежал и прошёл, запыхавшись, версты три, пока не достиг места падения джета. Он ступил на просеку, прорубленную самолётом. Срезанные макушки деревьев лежали на земле, стволы сверкали свежими сломами. Тяжело дыша, Гарин двинулся по просеке туда, где клубилось чёрное.
Самолёт с развалившимся вдоль фюзеляжем лежал на брюхе, раскинув бессильные крылья. Хвост с двумя турбинами отлетел и сильно горел, клубясь оранжевым и чёрным. Обходя горящий хвост, Гарин почувствовал жар и мерзкий, удушливый запах.
Зажав нос рукавом халата, он подошёл к самолёту. В этих раскинутых крыльях и развалившемся вдоль фюзеляже было что-то женское, беспомощно-трагичное, безвозвратное.
Гарин вошёл в самолёт. Внутри он был великолепно отделан светлым деревом и бежевой кожей. В салоне в глубоких креслах сидели двое мёртвых – загорелый мужчина в очках с седыми висками и блондинка. И этого мужчину Гарин сразу узнал: Капчай Мундус, президент Республики Алтай. Плечо вместе с рукой и частью бока у него было вырвано, из чудовищной раны текла кровь, розоватые рёбра торчали из порванного тёмно-синего пиджака. У блондинки была слегка задета голова, но ей хватило и этого. Гарин глянул на стенки фюзеляжа: рваные дыры от снарядов пересекали фюзеляж, как бы соревнуясь с чередой иллюминаторов. Сверху раздался птичий стрёкот, и на Гарина капнул белый птичий помёт. Он поднял голову. Спикировавший на него дрозд, щебеча, отлетел и сел, покачивая хвостом, на макушку полусухой берёзы, чуть выше своего гнезда.
– Спасибо… – поблагодарил Гарин запыхавшимся голосом, вытер грудь и по малиновой ковровой дорожке пошёл в кабину.
Дверь в неё была открыта. Внутри было месиво из электронных приборов, стёкол, обшивки и двух человеческих тел. Гарин закрыл дверь, перекрестился. Обернувшись, заметил что-то блестящее за окровавленным сиденьем президента. Подошёл. Большой кубический кофр матового, тёмно-серого металла был вспорот разрывом снаряда. Внутри поблёскивало. Золото. Кофр был полон золотых слитков. Гарин вытащил один. Он был тяжёлый, гладкий, с оттиском: Fine Gold 999,9 1000 g Altai Republic 9082.
Гарин повертел увесистый слиток в руке и заметил на полу полураспахнутый, задетый осколками кейс из крокодиловой кожи. Отбросив слиток, он присел, раскрыл кейс. Внутри он был обтянут белой лайкой. В кейсе лежали пристёгнутые лайковыми ремешками: чёрный пистолет с золотыми накладками, две обоймы к нему, золотой кастет, складной нож, платиновый ретро-мобильник с гербом Алтая, нож для сигар, коробка кубинских сигар, золотая зажигалка, серебряная фляжка, целлофановый пакетик с бело-розовым порошком и несколько костяных трубочек.
“Набор клинического мачо…”
– А это что?
Рядом с кейсом на полу валялось что-то небольшое, чёрное, квадратное, с изогнутой странноватой ручкой. Коробочка. Гарин поднял.
“Тяжёленькая…”
Грубое, очень старое, кованое железо. Он перевернул вещь. На другой стороне светлела оловянная вставка: птичий профиль. Гарин повертел ручку. Она была с защёлкой. Он сдвинул её. Ручка раскрылась вдоль, и железная коробочка раскрылась, развалилась неровными страницами тонкой, потемневшей кожи. Книга. Страницы. Рисунки. Он отвёл их направо. Глянул на титул: в тёмном круге был нарисован белый ворон.
– Нет! – произнёс Гарин. – Быть не может!
Он рассмеялся, качая головой.
И раскрыл старые страницы. Они были покрыты старинными, слабо различимыми, но великолепными, подробными рисунками: люди, звери, огонь, вода, камни, растения и белый ворон.
“Выпала оттуда…”
Раздался звук вертолёта. И стал приближаться. Гарин глянул в небо. Звук нарастал.
– Чёрт…
Он сунул увесистую книжку в карман. Вытащил из кейса пистолет, обойму, складной нож, сунул всё в другой карман. Повернулся, чтобы навсегда покинуть этот смертельный борт, но снова обернулся, выхватил коробку с сигарами, попытался тоже всунуть в карман: не пролезала.
– Чёрт!
С коробкой в руке бросился прочь из самолёта, побежал между остовами берёз и елей. Но вертолёт грозно гремел уже рядом. А впереди была поляна. Большая. Он споткнулся об обломок берёзы, упал.
“Не успею! Заметят…”
Рядом лежала широкая, густохвойная макушка ели. Гарин заполз в неё, как в спальный мешок, нещадно колясь о хвою, обнял шершавый ствол и замер.
“У меня зелёный халат!”
Вертолёт рвал лопастями воздух наверху, Гарин почувствовал ветер даже в своём еловом укрывище. Он глянул сквозь хвою. Вертолёт не захотел садиться среди лесных обломков, завис прямо над распоротым фюзеляжем. На тросах лихо съехали трое в чёрном, с автоматами. По знаку на борту зелёного вертолёта Гарин понял, что это казахи.
“Вот вам, алтайцы, и перемирие…”
Трое чёрных действовали целенаправленно: обвязали тросом кофр со слитками, вертолёт спустил крюк. Зацепили. Потянули вверх. Один из них поднял брошенный Гариным слиток. Чёрные схватились за тросы, их моментально подняли на борт.
Вертолёт улетел с кофром на крюке.
Подождав, Гарин вылез из колючей макушки. Глянул на свою руку, сжимающую коробку Cohiba Robustos. И понял, что забыл что-то важное в самолёте.
Он побрёл к самолёту. Налетел клуб гадкого чёрного дыма от хвоста. Гарин отвернулся, зажмурился, зажал нос. Подождал, откашливаясь. Затем вошёл в развороченный салон.
“Вечное возвращение, прошу прощения…”
Он вынул из кейса зажигалку и нож для сигар. И двинулся прочь, в лес, от кошмарного самолёта и всё продолжающейся канонады войны. Но курить захотелось тут же.
Он остановился возле комля сломанной, расщеплённой ударом самолёта осины, раскрыл коробку, вытащил сигары, рассовал по карманам, одну обрезал золотым сигарным ножом, сунул в рот и с наслаждением раскурил. Натощак, в этом утреннем лесу вкус кубинской сигары был великолепен. И вдруг вспомнил.
“Портсигар Маши!”
– Подарила мне… – пробормотал он.
Милый, аккуратный портсигар из кедрового дерева с мамонтом на крышке.
“Остался там. Мамонт. Всё под обломками…”
– Маша. – Он поднял голову, глянул в небо, но тут же опустил взгляд и с силой ударил кулаком по расщеплённой осине. – Нет! Нет! Нет! Не там! Здесь! Здесь! Только здесь!