Празднично одетые вощинцы так же встретили свою хозяйку величальной, но пели уже не так стройно и радостно, как поклёпинцы.
– Нам на радость управляйся, дело правое верши, а мы мудрость будем черпать из твоей большой души… – разобрал Гарин.
У вощинцев уже были жалобы и просьбы. Долговязый рыжебородый мужик с силой поклонился кудлатой головой и громким голосом запричитал:
– Барыня, кормилица, помоги нам, грешным! У нас подсос к антенне, как у всех, два и восемь, детишки учатся, а сосед мой, Порфишка Арефьев, сляпал себе сухую влипарку, и по ночам евойные сыновья сосут сны охальныя за наш счёт! Насосутся ночью похабели, а моим детишкам на школу гебат не остаётся совсем! Из-за соседа лиходея дети мои неучами останутся!
– Врёт он, барыня, – заговорил высоким, почти бабьим голосом полноватый безбородый мужик с подстриженными в кружок волосами. – Есть у него свои гебаты, никто не покушается. А похабщины сыны мои сроду не смотрели! А влипарку единожды мастерил, чтобы про пчелиной мор быстрых вестей насосаться. Пчёлки у меня мереть стали, вот и надо было скоро прознать, что к чему, какое лекарствие им закупить, а то днём-то все учатся, поток слабенькай.
– Не бреши про пчёл, не бери греха на душу! – тряс вихрами долговязый. – Твои сыны, Матвей, Сергей да Вовка, в пузырях сидят, на тайских принцесс дрочат, про то у нас все знают!
– Сам ты брешешь, Фрол! Пчельне моей завидуешь, вот и барыню напрасно смущаешь! Врёт он, барыня!
– Староста! – позвала помещица.
Из толпы вышел невысокий чернобородый мужик с золотой серьгой, в синем кафтане и начищенных сапогах. Сняв картуз, он поклонился барыне.
– Кто из них правду говорит, Кузьма?
– Не могу знать, барыня, – спокойно отвечал староста. – Костерят друг друга кажный дён. Но сдаётся мне, что Порфирий прав.
– Конечно, для него Порфирий прав! – возопил долговязый. – Потому как смазал его мёдом Порфишка, вот староста глаза-то на влипарку и закрывает! А дети мои без гебатов, без школы уж неделю как сидят! Вы народ спросите, барыня! Народ, почто молчишь?!
Крестьяне стали нехотя переговариваться. Видно, что большинство из них не хотело портить отношений со старостой.
– И впрямь дрочат твои сыны по ночам на тайских принцесс? – спросила барыня.
– Барыня, голубушка, да они и слова такого не знают! – Порфишка прижал к груди пухлые руки.
– Невинны они, барыня! – забормотала полная жена Порфишки.
– Где они?
Трое сыновей Порфишки вышли вперёд. Это были рослые погодки, пятнадцати, четырнадцати и тринадцати лет.
– Дрочите по ночам? – спросила их барыня.
Они отрицательно замотали головами.
– Они правши у вас?
– Правши, барыня, – ответил Порфишка.
– А ну, ребята, вытяните вперёд правые руки ваши!
Мальчики повиновались.
– Так, большие пальцы внизу, стало быть, дрочево им уже знакомо, – заключила барыня, приглядываясь к вытянутым рукам мальчиков и отмахиваясь веткой от мух. – А теперь спускайте штаны, поднимите рубахи да покажите ваши уды.
Мальчики повиновались.
“Вполне, надо сказать, приличные инструменты у ребятни…”
– По всему видать, накачали они свои хоботки в тайских пузырях, – заключила барыня. – Скоро не токмо на девок, а и на баб полезут!
Крестьяне засмеялись.
– В общем, так. Всем троим по двадцать розог, на Порфишку оброк: три ведра мёда, по ведру за каждого обормота. Влипарку у него сыскать, отобрать и мне доставить.
Она шлёпнула битюга веткой, толпа расступилась.
“А Матрёшка опытна не только в крестьянских делах… Сначала мне показалось, что она глупее… Обманчиво первое впечатление! Хотя большие пальцы – это небесспорно…”
Гарин толкнул пятками свою кобылу.
После Вощина поехали логом. Он протянулся между двух больших холмов, поросших молодым ельником. Над одним из холмов кружили три ястреба.
– Когда я родителей похоронила и решила всё ими нажитое в имение вложить, чтоб в нём навечно осесть, подумала сперва про новгородское царство. У них дворянство тоже покупное, да недорогое, привилеи разные, царь новодворцам благоволит, так это и понятно: доход в казну. Богаты они, с Европой дружат-торгуют. Дубина атомная есть. Да и от Китая они подальше, поспокойней там.
– Там рядом Московия, тоже не подарок.
– Верно, доктор!
– Московиты коварны, Матрёна Саввишна. У них давно уже на яды опора, а не на дубину атомную.
– Вот! Умный вы человек, доктор! Я как узнала про ядовитых мух, которых московиты взялись разводить да на соседей напускать, так сомнения меня взяли. Это ж надо – мухи ядовитыя! Стало быть, прикуплю я там имение с людьми, обустроюсь, сяду на веранде чайку попить, а ядовитая муха мне на шею присядет, куснёт и… всё! Враз конец всему благополучию.
– Вполне современный пруэс.
– И выбрала я местечко здесь. Тут хоть Китай недалеча, да ядовитых мух нет.
– Зато казахи теперь беспокоят.
– Откупимся! – махнула она веткой. – А я вот, доктор, подумывала про московитов: отчего они так на всех озлоблены? И поняла отчего.
– И отчего же? – Гарин, щурясь, следил за плавными кругами ястребов.
– Недостаточны они.
– Возможно… Я там давно не был.
– А я сроду не была, да и не хочу.
Малеевка встретила плохой, разбитой дорогой и шумом драки.
– Что такое? – нахмурилась барыня, шлёпнув битюга.
Он пошёл резвей.
Въехали на широкий деревенский большак, по краям которого стояли пять изб слева и шесть справа. Огромная лужа раскинулась посередине деревни. В луже лежали две свиньи. Прямо за лужей толпилось всё население Малеевки, оттуда слышались ругань и оплеухи. Крестьяне смотрели на драку, стоя спинами к подъезжающим. Гарин остановил свою кобылу перед лужей, но Матрёна Саввишна смело въехала в неё; красивые, мохнатые белые бабки коня провалились в грязь, громко зачавкали. Свиньи с хрюканьем заворочались, вскочили и, взвизгнув, бросились в сторону от гиганта-битюга. Эти звуки заставили некоторых крестьян обернуться. Гарин тоже пустил кобылу в лужу, и она тяжело пошла, проваливаясь по колено.
– И кто тут у нас драться вздумал? – громко спросила помещица, выезжая из лужи на толпу.
Малеевцы шарахнулись, расступаясь. Но драка не прекратилась. Барыня натянула повод битюга, и он, всхрапнув, остановился прямо перед дерущимися. Их было трое – мужик с окровавленным лицом, клочной бородой и в сильно порванной рубахе, седобородый лысоватый старик и толстая баба. Старик и баба били мужика смертным боем, он яростно отбивался. Прямо на большаке лежала шарошка – небольшой шар, продуцирующий голограммы. Судя по всему, дрались из-за него. Вокруг шарошки клубилась голограмма с закольцованным сюжетом: жених и невеста входят в спальню, жених снимает фату и венок, раздевает невесту, раздевается сам, они ложатся в постель и занимаются любовью; в это время из-под кровати высовывается рука с резиновой грушей и аккуратно прыскает кровью молодым в постель; утро, та самая толстая баба, улыбаясь, выходит на крыльцо дома и показывает односельчанам простыню со следами крови.
“Невинность… старая деревенская тема…”
– Шаромыжник! Охальник! – истошно вопила баба, нанося мужику беспорядочные удары.
– Лгунья! Блядская мать! – выкрикивал мужик, отбиваясь.
Старик ничего не кричал, а просто бил – сильно и точно.
– Пожа-а-р!! – выкрикнула барыня так, что все вздрогнули, а дерущиеся остановились и уставились на неё.
– Эдак вы меня встречать решили?
Крестьяне, стряхнув оторопь от внезапного явления госпожи, поклонились. Поклонились и дерущиеся.
– Хороши! – покачала головой барыня. – Другого дня не нашли для драки?
Толстая баба кинулась перед битюгом на колени:
– Барыня, голубушка, заступись за вдовицу! Опозорил он доченьку мою на всю деревню! Возвёл напраслину! Невинна она! Богом клянусь, что невинна!
Баба истово закрестилась.
– Твоя дочь – блядь подзаборная, она с Сенькой Митрохиным в лопухах тёрлась, с Санькой Корнем в лес на поёбку бегала! – загудел мужик, утирая кровь с разбитого лица.
– Ах ты паскудник, мать твоя раскурица… – замахнулся было старик, но барыня предостерегающе подняла ветку.
– Ты кто? – спросила она старика.
– Папаша ейный я. – Старик указал обеими руками на бабу. – Обидел её Ермолай, опозорил. Девка-то её в горячке от расстройства слегла.
– А ну, поднесите поближе. – Барыня указала веткой на шарошку.
Ей поднесли с поклоном. Она посмотрела сюжет, вздохнула с недовольством:
– Это правда?
– Правда, барыня! – прогудел мужик.
– Залепуха это, барыня! Подделка! – в один голос закричали старик и баба.
– А как народ думает? – Барыня обвела толпу своими глазками. – Правда или подделка?
– Правда! Залепуха! – послышались разные голоса.
Подождав, пока толпа успокоится, барыня задумалась ненадолго, затем произнесла:
– Разложите костёр.
Сбегали за полешками, разложили костёр.
– Калите две подковы! – приказала Матрёна Саввишна.
Принесли и кинули в огонь две подковы. Прошло минут десять всеобщего ожидания.
“Зачем это? Не понимаю… Впрочем… это их нравы и обычаи… Разобраться в этом трудно…”
– Стало быть, ты говоришь, что шарошка правду показала? – спросила барыня мужика.
– Точно так, барыня!
– А ты? – Она глянула на бабу. – Что это всё подделка?
– Подделка, барыня, подделка! Невинна девочка моя!
– Протяните ваши правые руки ладонями кверху.
Баба и мужик повиновались.
– Кладите обе подковы им на ладони.
Вынув палками подковы из костра, крестьяне положили их на ладони мужика и бабы.
“Ах вот оно что! Ну, похоже, дела этой бабёнки плохи…”
Мужик и баба стояли перед барыней, терпя раскалённый металл на своих ладонях. Вдруг мужик задёргался, простонал: “Не могу!”, сбросил подкову наземь и тут же рухнул на колени:
– Прости, барыня, бес попутал, залепуху смастерил!
Баба же стояла с подковой на ладони, победоносно улыбаясь.