– Идиот, – сказал он самому себе, нашёл последнюю сигару, обрезал, закурил.
Подошёл к окну, открыл. Мутная луна слабо освещала ночную реку.
“Тёмное… просторное… но не чёрное… и не обречённое…”
– Луна месяцу не товарищ.
Недолго покурив, он зло швырнул сигару в окно. Открыл платяной шкаф, снял с вешалки свой зелёный махровый халат, надел. Всё имущество Гарина покоилось в карманах халата. Он затянул потуже пояс, взял подсвечник, шагнул к двери, но вспомнил и вернулся к комоду. Бархатный мешочек с жемчужиной лежал на нём. Гарин взял его, подбросил на руке.
– Плата. Пусть.
Сунул мешочек в карман и со свечой в руке вышел за дверь. Пройдя по коридору, он спустился вниз по лестнице. И ещё раз по другой лестнице. И ещё раз по третьей.
Он оказался в нижнем зале с двумя гигантскими изразцовыми печами. Окна зала были забраны ставнями. Он вспомнил, что они выходили на реку. Подошёл к двери. Она была заперта на два могучих засова, в замочной скважине торчал ключ. Гарин повернул ключ, отпирая дверной замок, и осторожно отодвинул нижний засов, потом верхний. Стал отворять дверь. Кто-то заворочался и забормотал в углу. Гарин тут же задул свечку. Обернулся и увидел Егорку, спящего на полу. Рядом с ним лежали автомат и гранатомёт. Побормотав во сне, Егорка перевернулся на другой бок. Гарин на цыпочках вышел за дверь и притворил её за собой. Он оказался на широкой лестнице, спускающейся на пристань. Здесь было прохладно и пахло рекой. Мутная луна бессмысленно светила сквозь облака. Оглядевшись и не заметив никого, он спустился по лестнице на деревянную пристань. Её периметр был опутан кольцами новенькой колючей проволоки. Возле пристани плавали привязанные к ней две узкие лодки и катер. Тот самый, на котором спасли Гарина. Гарин снял сапоги, засучил штаны, поднял полы своего халата и пошёл через невысокую колючую проволоку. В жизни ему приходилась это делать дважды, и титановые ноги помогли. Острая проволока бессильно заскользила по титану. Гарин двигался, стараясь не шуметь.
“Терновник в раю не растёт…”
Он вышагнул из проволоки и с сапогами в руках двинулся по узкому краю пристани к катеру. Но вдруг понял, что не умеет им управлять, и усмехнулся, слегка взмахнув сапогами, как обвисшими крыльями.
“Маша смогла бы…”
Оглянулся на терем. Под петухом торчал ракетомёт, Петруша спал.
Гарин подтянул лодку к пристани и не очень ловко спустился в неё. Прислушался. Тишина. И увидел, что толстая верёвка от лодки пристёгнута за кольцо к кнехту замком.
– Чёрт…
Он обречённо покачал головой, но вдруг вспомнил про нож президента. Сунул руку в карман, нашёл его, золотистый, перламутровый, с инициалами КМ, раскрыл и острым как бритва лезвием перерезал верёвочное кольцо. В лодке лежало длинное весло без уключины. Он оттолкнулся веслом от пристани.
Лодка отчалила. Стоя в ней, Гарин сделал веслом несколько гребков, направляя её по течению. С лодками он умел управляться. Постепенно течение подхватило её. Выровняв лодку, Гарин оглянулся на терем Матрёшки. Спасительно возникнув пару дней назад в жизни Гарина, словно призрак, он призраком ночным теперь уплывал от него. Мутная луна слегка серебрила кончик торчащего из окошка ракетомёта. Деревянный петух на башенке, раскинув крылья и открыв клюв, немо оберегал спящий терем.
– Пилигримы – не херувимы, – произнёс Гарин, отвернулся и глянул вперёд по течению.
Нижний край луны показался из-за неплотных облаков и сверкнул, заставив доктора вспомнить нож президента.
“Острое… спасает. Иногда…”
Часть пятаяГлаз в небо
Первый луч солнца сверкнул в пенсне Платона Ильича и лёг на свинцовое зеркало реки, разливая по ней едва различимую бронзовую зелень.
Гарин оглянулся. Краешек встающего солнца приятно ослепил его. Расступившиеся на востоке облака были красиво подсвечены.
– С добрым утром! – громко произнёс доктор и улыбнулся.
Его узкий чёлн плыл по середине спокойной, широкой Оби. Доктор слегка подправлял длинным веслом, выравнивая чёлн. Но в этом не было большой необходимости – сильное, ровное течение плавно несло лодку. Ветер не беспокоил. Над рекой стоял предрассветный холодок, хорошо знакомый рыбакам. Но доктору холодно не было: большую часть ночи он простоял в лодке, правя, и лишь на рассвете позволил себе присесть. Зелёный махровый халат, надетый на рубашку, и постоянные плавные движения рук, занятых веслом, всю эту ночь достаточно согревали Гарина.
С рассветом берега развиднелись. На них различались деревья и редкие деревенские дома. Но доктор не спешил причаливать, решив добраться по реке если не до самого Новосибирска, то хотя бы до Камня-на-Оби, небольшого городка, о котором он вспомнил уже в лодке. Городок стоял на водохранилище, тянущемся до самого Новосибирска. Гарин решил доплыть до него, там сесть на пароход и добраться до Новосибирска, купить билет на самолёт и улететь в Хабаровск.
– Вода – не суша, рот не сушит, – повторял он только что придуманную поговорку, ворочая веслом.
Он уже трижды пил из Оби, из ночной и утренней, и вкус речной воды ему понравился. Во время плавания ему встретились три корабля – один сухогруз и два военных. Сухогруз сонно проплыл навстречу, военные пронеслись мимо. Ему показалось, что никто из них его не заметил. Он пытался вспомнить, сколько вёрст по реке от Барнаула до Камня-на-Оби, но так и не вспомнил.
“Сто? Двести? Триста?”
Привычного клиновидного FF40 в карманах не было, никто не мог подсказать.
“Если я плыву со скоростью пятнадцать вёрст в час, то за десять часов сделаю сто пятьдесят вёрст. Это превосходно! Но плыву ли я так быстро? Может, всего пять вёрст в час? Трудно определить…”
И скорость течения тоже не мог подсказать смартик. Поэтому Гарин решил плыть по середине, где скорость потока сильней, чем у берегов.
“На реке можно и не спешить. Вынесет”.
Он успокоился и отдался великой стихии.
Солнце вставало. Гладь речная забронзовела сильнее. По берегам в лёгком тумане возникли и закричали редкие чайки.
Чёлн, уведённый Гариным с пристани, был добротным, свежевыкрашенным в серо-синий цвет. Он легко скользил по воде, да и она, плавная, широкая и глубокая, несла его легко.
Чтобы не вспоминать чудовищную ночь с Матрёшкой, Гарин думал о будущем.
“Проплыву несколько суток, ничего страшного. Буду причаливать, обменяю нож президентский на еду. Он же красивый, с золотом и перламутром. Или даже – пистолет! Хотя оружие лучше поберечь. Эва! Так в нём же нет патронов, глупый доктор! Чего беречь? Попугать только? А разбойники могут, могут быть…”
– Бриганды, – произнёс он и, вспомнив графа Сугробова, улыбнулся.
“Симпатичные, искренние люди. Гостеприимные. Выживают. И выживают вполне себе неплохо. Все нынче приспосабливаются, ищут свою форму выживания. А мир несёт нас, как река. Он к нам не приспосабливается. Даже нас совсем не учитывает, не задаёт вопросов, ничего не предлагает. Он течёт в свои пределы, в свой океан Вечности. Мы – щепки. Хотя нет. Щепки безвольны. Они просто отдаются стихии, а я гребу. Мы гребём и правим. Выгребаем. Ищем свои пути и берега. Сугробовы, мать Анархия, этот несчастный буддист Ван Хонг тоже искал. И я ищу. И Маша искала, нет, ищет, ищет! И найдёт, обязательно найдёт. А я найду её…”
Он тряхнул головой, упрямо чмокнул большими губами.
“Главное – верить в это. Сказано в Писании: по вере вашей будет дано вам. Я верю, что Маша не погибла. Вера моя сильна, стало быть, Маша не погибла”.
Он вспомнил страшную гору обломков Аквамира и снова тряхнул головой. Утренняя дрожь впервые пробрала его.
– Вынесло! – твёрдо произнёс он, скрипнув зубами и переставая дрожать.
Проплыв ещё часа полтора, Гарин проголодался.
– Пора позавтракать, дамы и господа! – громко сообщил он реке и направил лодку к левому берегу, где деревенских крыш виднелось поболе.
Приближаясь к берегу, он заметил впереди островерхий одинокий дом с небольшой пристанью. Дом показался ему необычным и достаточным.
“Там, вероятно, состоятельные люди живут, может, китайцы… Мужикам-то сейчас на хрен не нужно золото… а этим у меня есть что продать… Зажигалка тоже золотая…и даже нож для сигар у этого мачо был золотым… Да и сигары уже все вышли, зачем мне этот нож?”
Последнюю сигару он выкурил ночью.
“Продам, позавтракаю, запасусь провизией и посплю малость…”
Причалив к неказистой пристани с катером и лодкой, он хотел было привычно набросить верёвочное кольцо на деревянный кнехт, но вспомнил, что перерезал его, когда уводил лодку у Матрёшки.
“Вот оно что…”
Недолго думая, он вытянул пояс из халата, надвязал им кольцо и накинул на кнехт.
– Смекалка – не весталка!
Выбравшись на дощатую пристань, Гарин остановился: после ночи плавания голова слегка закружилась на твёрдой земле. Он привычным движением помассировал себе затылок, взмахнул руками и несколько раз изобразил из себя мельницу.
– Кровообращение – жизни вращение.
Придя в себя, сошёл с пристани и стал неспешно подниматься к дому по береговой тропинке.
“Предложу сперва сигарный нож. А там посмотрим”.
Дом был серый и необычный, словно шатёр. Но не успел Гарин приблизиться к нему, как сверху, с покрытого редкими облаками неба, к дому стал спускаться дрон. Острый верх дома плавно раскрылся, как цветок, и дрон влетел внутрь.
В поисках двери Гарин пошёл вокруг дома, оказавшегося круглым, и заметил, что во всю островерхую крышу светится какое-то изображение. Оно иногда двигалось. Он стал вглядываться и вдруг понял, что это огромный, ритмично моргающий глаз.
Гарин замер, остановившись. На крыше был глаз. Глаз моргнул.
И доктор узнал этот глаз.
– Да нет же…
В этот момент из “цветка” поднялся дрон и полетел восвояси. Макушка шатра закрылась.
Не отрываясь от огромного глаза, глядящего в небо, Гарин двинулся вокруг шатра. Внезапно в шатре поднялась часть стены, свёртываясь, как материя, и в проём наружу шагнула девушка в казахском платье с ведром в руках. Она размашисто