Доктор порылся по карманам и вытащил сигарный нож.
Задень взял, рассмотрел.
– Изяшшно.
Навел смартик на нож.
– Да, чистое золото. И тут на три конуса хватит.
– Один пробируете, два с собой возьмёте.
Доктор прищурился на конус и устало рассмеялся.
– Что такое? – Задень метнул цукат в рот Очень.
– Вспомнил только сейчас, – проговорил Гарин. – Я же тогда у вас после пробирования тоже прикупил две пирамидки. Но они остались в самокате. Навсегда.
– И не попробировали?
– Нет.
– Бывает. К лучшему всё, доктор. Конус круче шара, кубика и пирамидки, вместе взятых.
Гарин снова взял конус.
– Признаться, вы меня заинтриговали.
– Это наша профессия, доктор, – серьёзно произнёс Задень.
За столом возникла пауза. Гарин поставил конус на стол, поправил пенсне:
– Я согласен.
– Прекрасно! – Задень спрятал сигарный нож в карман. – Ступайте в пробирню.
Доктор встал. Очень тоже встал и указал доктору рукой на узкую кабинку из белого пластика, напоминающую душевую. Гарин прошёл внутрь. Здесь помещалось только белое мягкое кресло.
– Садитесь.
Доктор сел.
– Отрегулируйте, как вам удобно.
Гарин поворочался в кресле, которое, замурлыкав, приняло нужное положение. Очень вытянул из подлокотника кресла что-то вроде подноса, установил перед доктором.
“Как в самолёте. Давно не летал, кстати…”
В подносе открылась миниатюрная газовая горелка. Очень поставил на неё конус.
– Хорошего вам трипа, доктор. Мадагаскар!
– Раксагадам, – вспомнил и ответно пробормотал Гарин.
Очень захлопнул за собой дверь. Она зашипела, закрываясь герметично. В горелке вспыхнуло пламя. Конус стал быстро таять. И вскоре испарился полностью. Пламя погасло.
Я просыпаюсь от прикосновения мамы. Она трогает моё лицо своими шершавыми, натруженными, бесконечно родными кончиками пальцев. Я открываю глаза. Я сплю лицом теперь на её левой ягодице. Раньше, когда я был совсем маленьким, то спал лицом на мамином животе. А когда был младенцем – ещё повыше, на её груди. Но этого я не помню. Через год мне исполнится шестнадцать лет, и я получу Малый Конус. Поэтому теперь я уже сплю лицом на маминой левой ягодице. На правой спит отец. Отец храпит, но вся наша ячейка давно привыкла к его храпу. На животе у мамы спит младшая сестрёнка. Мамина ягодица тоже шершава, как и её пальцы, как и её бесконечно родное лицо. До её лица я могу даже дотянуться, если просунуть руку между отцом и мамой. Рука должна протиснуться сквозь отцово и мамино тела, спящие тесно прижавшись. Хотя в нашей ячейке № 27208 все всегда спят, тесно прижавшись. Мы вместе. Это такое счастье! Мама спит на отцовских ягодицах. Старая семейная шутка: у кого попа мягче, тот в ячейке и главный. Раньше главной была мама, потому что она не работала. Теперь, когда она работает, её ягодицы стали жёстче. Отец же вышел на пенсию, теперь он больше спит. Вырабатывает энергию только мама. Она крутит теперь колесо вместо отца, который делал это двадцать три года. Через год я смогу помогать маме вырабатывать энергию и сменять её в колесе. Очень хочется, но придётся годик подождать. Мать снова трогает меня. Пора просыпаться. Иногда мама пукает, чтобы я проснулся. Я так это люблю, с раннего детства! Мамины пуки, они всегда со мной. К сожалению, это бывает всё реже. Все начинают просыпаться. Сестрёнка плачет, что её будят. Но мама успокаивает её губами и ладонями. У мамы такие добрые ладони! Отец громко зевает, просыпается и начинает раздвигать всех нас. Его тело в ячейке самое большое. Раздвинув нас, он усаживается на воронку и выпускает из себя ненужное. Он всегда делает это громче всех нас. Сидя на воронке, он всегда зевает и кашляет. Последние годы он стал часто кашлять. После отца на воронку забирается мама. Потом я, потом сестрёнка. Когда мы все избавились от ненужного, мы придвигаемся к питательной тумбе, каждый к своей стороне. Свою сторону я знаю с детства. Каждую вмятинку, каждую царапину, каждое пятнышко. Это моя родная сторона. Посередине стороны – трубка. Раздаётся сигнал Великого Конуса. Я присасываюсь к трубке. Папа, мама и сестрёнка делают то же самое на своих сторонах. Из трубок в наши рты поступает питательная жижа. Она чудесна! Нет ничего вкуснее её. Мы глотаем питательную жижу. Жижи ровно столько, сколько энергии выработала наша ячейка в колесе. Нам всегда хватало жижи, потому что папа и мама – хорошие работники. И я буду тоже хорошим работником. Я буду быстро крутить колесо. После насыщения жижей наступает время гимна Великому Конусу – нашему создателю. Ему имеет право петь в окно тот, кто крутит колесо энергии. Окно позволяет высунуться наружу только одной голове. И теперь это голова мамы, потому что она крутит наше колесо. Мама высовывает свою голову наружу. В это время отец вставляет маме в оо свой оло. А мама теребит рукой мой ещё не очень большой оло. А я тереблю маленькое оо сестрёнки. Мама громко поёт гимн Великому Конусу, а мы все подпеваем маме в маму – отец в её спину, я – в подмышку, а сестрёнка – в попу. Это самое прекрасное, что есть в жизни! Снаружи слышится пение всех семидесяти трёх тысяч ячеек. Мы поём гимн в маму до тех пор, пока не случается ололо. И мы все радостно плачем, а сильнее всех плачет мама, потому что она поёт в окне и видит Великий Конус. После этого мама уступает нам место в окне. И мы по очереди выглядываем и смотрим на Великий Конус. Он высоко висит над нашим огромным домом с тысячами ячеек. Великий Конус издаёт разные звуки. Великие, мощные и прекрасные. От этих звуков нас трясёт, и волосы шевелятся на моей голове. Я смотрю на Конус. Он такой огромный и великий! Он висит над нами в белой вышине и слегка поворачивается. Это так прекрасно! Мы любим наш Великий Конус. Что бы мы делали без него? Я смотрю на него и не могу насмотреться. И вдруг вспоминаю, что сегодня я видел сон. Необычный. Обычно мы видим всегда во сне Великий Конус. Но сегодня я видел совсем другое. Это так ново и необычно для меня! Я всовываю свою голову назад в ячейку и рассказываю своим про сон. Мне приснилось, что я вылез в окно и полетел. Я летал во сне, я летал во сне! Но вместо радости отец с ужасом зажимает мне рот своим большим животом: молчи, молчи! А мама хватает меня так, словно я умираю. Отец начинает гневно рычать и давить меня. Он всегда так делает, когда мною недоволен. Он давит меня животом так, что я начинаю задыхаться. Мама плачет и хрипит мне в ухо: молчи! молчи! И хватает меня пальцами за язык. Но я не понимаю, зачем она мне приказывает молчать? Я же увидел прекрасный сон, как я летал, как поднялся высоко-высоко в белой вышине и увидел наш дом и Конус сверху. Это было так прекрасно! Но я подчиняюсь маме и отцу и молчу. Это обидно, но таков порядок в нашей ячейке, как и во всех других, – младшие подчиняются старшим. Тем более что наступает время работы. Мама влезает в колесо, мы все помогаем ей влезть и раскрутить его. Колесо медленно раскручивается. Мама перебирает по его внутренней поверхности руками и ногами, толкает попой. И колесо раскручивается. И мама бежит в колесе, стоя на руках и ногах. Я любуюсь моей мамой. Она так ловко это делает! Она прекрасный работник. Благодаря её рукам, ногам и попе, жижа, которую мы поглощаем, такая вкусная и питательная! Когда я подрасту, я тоже буду вставлять свой оло в мамино оо, когда она поёт гимн. И нам будет ололо. Но вдруг за окном раздаётся Белый рёв. Это рёв гнева Великого Конуса. Он ревёт в белой вышине так, когда кто-то из жителей Дома провинился перед ним. Мы все замираем. И мама тоже замирает в колесе, которое медленно останавливается. Если кто-то провинился перед Великим Конусом, то он тут же приговаривается к высасыванию из ячейки. Его высосут из ячейки Белой Трубой и выбросят во внешнее пространство. И он будет жить один. Это ужасное наказание, хуже смерти. Мы все замираем неподвижно. В этот момент из конуса выдвигается страшная Белая Труба. Она движется вдоль окон. И вдруг она присасывается к нашему окну! “Ты наказан за свой сон!” – вопит отец мне в глаза так, что я вскрикиваю от боли. Мама, выбравшись из колеса, хватает мои ноги и кричит в них: “Не отдам!!” Сестрёнка плачет. Но отец, трясясь от страха, вопит маме в шею, что “если ты не отдашь его, нас всех высосут!!”. Мама начинает бороться с отцом, но он давит её животом. Белая Труба начинает высасывание. Отец так боится, что начинает извергать из себя ненужное на голову сестрёнке. Он давит кричащую и плачущую маму животом, а меня хватает своими сильными руками и толкает к трубе. И Белая Труба высасывает меня.
Меня выплевывают в страшный внешний мир. Он огромный и очень неуютный. В нём много всего торчит тут и там, но главное – всё ужасно далеко друг от друга. Всё не вместе. Торчит и топорщится многое, вдали и вблизи. И вверху, где должен в белой пустоте висеть Великий Конус… ничего не висит!! Там вверху всё не белое, а страшно синее, и висит что-то бледно-белое, непонятное. Он двигается, расплывается, меняется, исчезает и снова возникает. Когда белое наверху расступается, там появляется огненный шар, который всех палит. И в этом мире постоянно движется воздух. Иногда очень сильно. И от него всё вокруг начинает шевелиться. Это страшно! Впрочем, здесь всё страшно. И самое страшное – люди не лежат, а стоят. И быстро передвигаются на ногах по этому миру! Только на ногах! В людях нет покоя. Их вид пугает меня. Словно они постоянно что-то хотят и чем-то угрожают. На них какие-то куски чего-то, за которыми не видно тел. Они двигаются ко мне, окружают меня и говорят со мной. Они спрашивают. Я разбираю слова, но не понимаю, о чём они спрашивают. Мне страшно. Я лежу сжавшись. Они протягивают мне что-то и говорят: “Ешь!” Но они предлагают мне есть что-то страшное. Они протягивают мне что-то прозрачное, как воздух, и говорят: “Пей!” Я закрываю глаза. Они отходят от меня, оставив мне эти странные вещи, которые называются у них едой и питьём. Я ползу, и нахожу себе ямку, и лежу в ней. В ямке не так страшно. Наступает ночь, люди уходят. А вверху вместо огненного шара повисает светящийся белый шар. Он не палит, но освещает всё вокруг. Я выползаю из ямки и пытаюсь осмотреться. Но этот широкий мир страшен ночью тоже. Я снова забираюсь в ямку. Так проходит несколько дней. Я теряю силы. Мне уже не хочется выползать из ямки. Хочется заснуть в ней навсегда. Однажды ко мне приближаются люди. Они не похожи на других. На них очень мало кусков. Они все бородатые, как мой отец. И они никуда не спешат и не угрожают. Они спрашивают меня, что я хочу. Я говорю, что хотел бы поесть моей любимой жижи. Они спрашивают про жижу. Я пытаюсь объяснить им, что ем только родную жижу. Тогда один из них говорит: “Я приготовлю тебе жижу”. Он берёт то, что мне оставили как еду, смешивает в чём-то и прот