ягивает мне. Я всасываю это в себя. Это чем-то напоминает мне жижу. И от радости я начинаю плакать. После того как я насытился, человек спрашивает меня, не хочу ли я пойти с ними. Я говорю, что мне страшно в этом мире. Он говорит, что им тоже было страшно, но они научились преодолевать свой страх. И победили мир. Для этого они стали аскетами. И он рассказывает мне, что это такое. Я соглашаюсь примкнуть к ним. Они учат меня ходить на ногах. Это очень трудно. Я могу ходить только на руках и ногах одновременно. Но через некоторое время я иду с ними. Мы идём долго, иногда останавливаясь на ночлег. По пути аскеты просят у обычных людей пищу. Из подаяния я делаю сам себе жижу. Аскеты это понимают. Некоторые из них питаются почти тем же. А двое едят иногда и то, что извергается из других как ненужное. Мы идём и идём. Мир, который вокруг, меня по-прежнему пугает. В нём нагромождено страшно много всего. И непонятно – зачем? Встречаются разные существа, ходящие на четырёх ногах или ползающие. Мне ближе всего те, которые ползают. Но есть и которые двигаются по воздуху. Они мне совсем непонятны. Иногда сверху начинает сильно течь прозрачное и раздаются грозные звуки. Иногда воздух начинает сильно двигаться и всё вокруг шатается. Но чаще всего наверху висит огненный шар и сильно палит нас. Мы идём и идём. И приходим к месту, где кончается твёрдое и начинается только жидкое. Его страшно много. И оно тянется до самого горизонта! Но по жидкому люди могут двигаться на твёрдых вещах. Это называется корабль. Мы забираемся на корабль и двигаемся по жидкому. Жидкого становится очень много! Оно вокруг! И оно качает нас. Это так страшно, что я ложусь на твёрдое вниз лицом и закрываю глаза. Через несколько дней и ночей наш корабль останавливается возле твёрдого. И мы идём на твёрдое. Оно называется остров аскетов. Здесь живут аскеты. Они приветствуют нас. И мы начинаем жить на острове. Каждый аскет делает что-то своё, чтобы уйти от страшного окружающего мира: кто-то сидит неподвижно, кто-то стоит, подняв левую руку. Кто-то просто стоит на месте. Кто-то живёт в пещерах. На острове есть деревни, где нам дают пищу. Я пробую жить в пещере, но она напоминает мне нашу ячейку, и мне становится тоскливо, я плачу. Я не могу жить один в пещере. И я решаю просто стоять на твёрдом. Но мне трудно стоять только на ногах. И я стою на твёрдом на ногах и руках. Я стою день и ночь. И мне становится очень хорошо. Аскеты делают мне жижу, и я сосу её, продолжая стоять. Я стою дни и ночи. И чем дольше я стою, тем спокойней мне становится. Стоя на твёрдом, я понимаю всё. И я перестаю бояться внешнего мира. Он не может помешать мне. Я стою, стою. Аскеты кормят меня. Но я начинаю отказываться от жижи. Мне хорошо и без неё. И вскоре аскеты перестают кормить меня. Лишь иногда они берут меня, переносят, ставят в жидкое и моют. Но это тоже происходит всё реже. Я уже перестаю думать о времени. Оно перестаёт меня интересовать. Я стою на твёрдом. Огненный шар палит моё тело, жидкое льётся сверху, сильный воздух обдувает со всех сторон. Но я спокоен. Я не боюсь. Мне ничего не нужно. Мне очень хорошо. Я стою и стою. Некоторые из аскетов уходят куда-то, появляются новые. Но я уже перестаю различать их. Я слышу голоса, но они как воздух или шум жидкого вокруг острова. Аскеты исчезают. Их становится всё меньше. И однажды я слышу над собой: “Сколько стоит этот стол?” – “Пятьдесят фунтов, мэм”. – “Я беру его за тридцать”. После чего меня берут и переносят на корабль. Я плыву на корабле. Потом меня переносят на другой корабль. И я долго плыву на другом корабле. Потом меня переносят по твёрдому и куда-то вносят. И ставят. И чем-то покрывают. И что-то ставят на меня. И вокруг меня рассаживаются люди. Они говорят, смеются, едят и пьют на мне. И хозяин дома хвалит хозяйку за “абсолютное чутье на стильную колониальную мебель”. И гости соглашаются. На мне едят и пьют, пьют и едят. Меня протирают. И это происходит изо дня в день, многие годы. Несколько раз на мне совершают быстрые половые акты. Затем хозяин дома умирает. И меня выносят из дома. И я оказываюсь в большом белом доме, где стоят разные предметы, а люди заходят в этот дом, чтобы посмотреть на них. Люди смотрят на меня. Просто смотрят. Они приходят в белый дом, платят деньги и смотрят на меня. Так длится годы. Десятилетия. Столетия. И наступает Вечность.
Гарин открыл глаза. Над ним нависало узкое лицо Заденя. В кабинке шумно работала вентиляция.
– Полежите немного. – Задень опустил спинку кресла.
Гарин увидел над собой белый пластиковый потолок с открывшимися вентиляционными отверстиями. Полежав минут пять, он встал с кресла и вышел из кабинки.
Задень и Очень сидели и пили чай. Курились восточные благовония, тихо звучала медитативная музыка.
– Присоединяйтесь, доктор. – Задень сделал пригласительный жест.
Гарин подошёл к ним, остановился. Вздохнул полной грудью и выдохнул.
– Не спрашиваю, как полетали. – Задень отхлебнул чая.
– Вставляет по-правильному, – улыбался Очень. – Чего зря спрашивать?
Вместо ответа доктор тряхнул бородой и снова вздохнул.
– После конуса никто не плачет, – проговорил Очень.
– Никто, – подтвердил Задень.
Гарин молча стоял, глядя на них. В голове у него не было ни слов, ни мыслей. Но ему очень захотелось выйти из этого шатра, выйти наружу. Он чувствовал бодрость и спокойствие, как после дневного сна в кедровом бору.
– Выпейте белого чаю, – снова предложил Задень.
– Благодарю вас, – произнёс Гарин. – Мне пора.
– Уплываете? – усмехнулся Очень.
Гарин вспомнил, что он приплыл на лодке. По большой реке.
– Да.
– Что ж, задерживать не будем, – понимающе качнул головой Задень. – Махамат собрала вам еды на дорогу.
Очень встал, протянул доктору прозрачный пакетик с двумя конусами и бумажную сумку с продуктами.
– Благодарю вас! – склонил голову доктор.
Он забрал сумку и положил туда пакетик с конусами.
В шатре раздался знакомый сигнал. Крыша его стала раскрываться, и в проёме показался дрон.
– До следующего раза, доктор, – произнёс Задень, вставая.
– Заглядывайте на огонёк! – подмигнул Очень.
Гарин вышел из шатра и остановился. Над ним и вокруг него распахнулось ПРОСТРАНСТВО. Оно было настолько потрясающим, величественно безбрежным и в то же время каким-то твёрдым, словно весь этот громадный объём воздуха, облаков, реки и дальнего берега, опирающихся на землю, сам по себе был основанием, твердыней, престолом чего-то бо́льшего, невидимого, но ощутимого во всей своей невероятной, пока ещё необозримой, но предчувствованной конструкции.
– Прос…тран…ство… – прошептал он и опустился на землю.
Вокруг было удивительно, невероятно хорошо, широко, просторно и спокойно. Зеркало могучей реки занимало собой почти весь пейзаж. Правый берег виднелся вдали. Небо хмурилось. Свежий речной ветерок приятно пошевелил бороду Гарина. Он с наслаждением вдохнул этот воздух, постепенно вспоминая всё. И произнёс громко, уверенно:
– Пространство.
“Дано нам…”
Эта мысль была так проста и столь огромна, что доктор рассмеялся, как ребёнок.
– Пространство! – повторил он.
“Почему я раньше не замечал этого? Не понимал? Это же так… гениально!”
– Гениально!
Он покачался и стукнул ладонью по поросшей травой земле.
– Ге-ни-ально!
“Это дано нам. Дано!”
Качая головой, он смеялся и шлёпал рукой по земле.
Посидев немного, он поднял глаза вверх и, глядя в хмурое небо, произнёс:
– Спасибо Тебе.
Встал, качнулся на ногах, глянул с берега вниз. На хилой пристани стоял и ждал его серо-синий чёлн.
“Плыть. В пространстве. К своей цели…” – с удовольствием подумал он и направился к пристани.
Из шатра выскочил охранник Рустем с автоматом и, сыпя казахскими и русскими ругательствами, открыл огонь по дрону, вылетевшему из крыши. Дрон уходил по спирали и зигзагами, трассирующие пули летели мимо. Вскоре он благополучно превратился в точку на хмуром небе. Рустем плюнул и вернулся в шатёр.
Спустившись по береговой тропке, Гарин залез в чёлн, отвязал его, оттолкнулся веслом от кнехта и стал выгребать на середину реки. Течение подхватило чёлн и понесло. Доктор с наслаждением работал веслом. Каждое движение тела доставляло удовольствие.
Мысли зашевелились в голове у доктора и правильно выстроились. После трипа думать было особенно приятно, как и работать веслом.
“Как же хорошо… как правильно, когда есть путь, правильный путь. Я следую своему пути, я выбрал его, я следую ему. Непреклонно, последовательно. С каждым движением я преодолеваю мировой хаос. И не только преодолеваю, но и перестраиваю границу хаоса, соприкасающуюся с моим движением, моей волей. Осознанный путь структурирует безвольный хаос. И хаос перестаёт быть хаосом. Он становится частью моего пути…”
Лодка выплыла на середину реки. Доктор положил весло и сел на лавку.
Капля упала ему на руку. Другая – на колено. Третья – на голову. Он посмотрел вверх. Низкая серо-фиолетовая туча висела над пространством реки. Капли стали падать чаще. И пошёл несильный дождь.
– Первый дождик, – произнёс доктор.
Ему захотелось закурить. Он вспомнил, что забыл спросить у витаминдеров про табак.
– Здоровее будем! – усмехнулся он и огладил бороду.
Дождь покрыл рябью реку, и она перестала быть зеркалом. Гарин сидел под дождём, держась за борта узкой лодки. Её несло по Оби.
“Доплыть до Камня-на-Оби, там пересесть на корабль или нанять катер до Новосибирска. Это мой путь…”
Он вспомнил, что не спросил у витаминдеров, сколько вёрст до Камня-на-Оби.
“Неважно. Я на правильном пути, река приведёт…”
Раздался слабый гром. Дождь моросил несильно, затем окреп, зашумел, превратив реку в белёсое, размытое поле. Снова загремело вверху. И рядом с лодкой пролетела чайка. Рябь накрытой дождём воды заставила Гарина оцепенеть. Ему было хорошо, легко и спокойно. Капли били по его голове, стекали по лицу, попадали на стёкла пенсне, размывая окружающее, лодку и бегущее вдаль пространство. Гарин плыл в лодке, взявшись за борта, уверенный, что всё в его жизни происходит правильно, всё связано, но вовсе не предопределено, а целиком зависит от его воли и решительности. И для него важно лишь не сходить со своего пути. И всё будет хорошо, всё сложится, и вмиг покажется, что так и должно было быть, что всё было предопределено.