– Не пойду.
– Докатор абраш ова! – громко выкрикнул чернолицый, поднимая молоток.
Другие остановились, придержав лошадей. Они все посмотрели на доктора.
– У меня ничего нет! Я вам всё отдал! – негодующе заговорил Гарин. – Зачем я вам нужен? Я старый, больной человек! Я ничего не умею!
Чернолицые подошли и обступили его.
– Я инвалид. – Приподняв штанины, доктор показал им свои титановые ноги. – Ин-ва-лид! Понимаете? Зачем вам инвалиды?!
Черныши молчали. При утреннем свете их волосатые лица стали хорошо видны. Они уставились на доктора. В их лицах было что-то безнадёжно опрокинутое, словно природа человека в одночасье рухнула в тёмный погреб глухой физиологической хтони, в бессловесное переплетение жил, вен, потрохов, слизи и кровяных сгустков, поворочалась там, мыча, ухая, и вылезла уже другой, с новым лицом, новыми ценностями и целями.
Один из них, с широким деревянным ожерельем, шагнул к доктору, вытянул из ножен широкий и плоский каменный нож, наклонился, тюкнул ножом по одной ноге доктора, затем по другой. Потом дважды тюкнул ножом по лбу Гарина и произнёс, приблизив своё чёрное лицо к лицу доктора:
– Эба ноорвага оп удо ферсин.
Его узкие глаза без ресниц, с жёлтыми веками, розоватыми белками и чёрными зрачками посмотрели так, что доктор не решился что-либо ответить.
– Вар на факр обристи нцоро, – продолжил чернолицый и вытянул руку с ножом вперёд, по направлению движения лошадей.
Из тёмного рта с потрескавшимися губами у него пахло ужасно. Фонетически грубый язык чернышей сопровождался ещё и нутряной вонью. Фигура черныша с ожерельем была приземистой и непропорционально широкой, чёрные мускулистые руки доставали до колен кривых ног. Всё выдавало в нём недюжинную силу.
“Такой коня поднимет и понесёт… мда… Нет выбора, доктор…”
Чернолицый издал горловой звук, другие поддёрнули лошадей, те потащили челны, черныши помогали им. Гарина подтолкнули сзади деревянным молотком. И он покорно пошёл.
Яркие цветы ложились под кили челнов, как под лемех. Шагая рядом, Гарин понял, что челны – угнанные. На одном из них белым по коричневому было написано SUZUN и стоял номер 15.
Перейдя луг, упёрлись в ещё одну заводь. Проплыли по ней, и снова пришлось лошадям тащить челны уже не по лугу, а по болотистой, заросшей сухой травой местности. Чёрная жижа чавкала под ногами Гарина и его похитителей. Он разглядел, что на ногах у них кожаные чулки с подвязанными деревянными подошвами. Вдруг впереди поднялись утки, и сразу же мелькнула на кочках яркая рыжая лиса, видимо решившая здесь поохотиться. Она кинулась прочь. Один из чернолицых быстро скинул с плеча арбалет, прицелился. Раздался мощный, как бы замедленный удар, свистнула стрела, и яркая лисица опрокинулась, вскочила на дыбы и снова упала, забилась в судорогах на сухих кочках. Охотник, кривоного раскачиваясь, побежал к добыче, поднял лису и потряс ею под одобрительные возгласы товарищей.
“Стрелять умеют…”
Лошади доволокли челны до следующей заводи. Спустили на воду, погрузились и поплыли. Камыша здесь было мало, зато встал сухой затопленный лес и стал сгущаться. Мёртвые, сгнившие, треснувшие и обрушившиеся в воду деревья выглядели угнетающе. Их становилось всё больше, но черныши уверенно направляли челны, минуя пни и топляк. Они знали путь. На скулу Гарина сел первый комар. А затем – второй. Гарин прихлопнул их и по нарастающему зуду понял, что вплыли в комариное царство.
“В сосновом бору не было ни одного…” – тоскливо подумал он.
Вид болота с мёртвым лесом подействовал угнетающе. Челны плыли по нему зигзагами.
“В общем, мой путь становится извилист. Прямого не получается”.
Проплыли по мёртвому лесу около часа, солнце встало, озаряя сухие корявые стволы и нечистую, тёмно-зелёную, а местами ржаво-коричневую воду. Черныш с ожерельем вышел на нос челна, приложил ко рту что-то вроде рожка и загудел. Впереди ему ответили. Лошади замотали головами, всхрапнули, одна заржала. И впереди, в мешанине уродливых мёртвых стволов послышалось глухое, словно из-под земли, лошадиное ржание. Проплыли по короткому прямому фарватеру из рухнувших в воду вековых дубов и елей, и Гарин не поверил своим глазам: перед челнами раскинулся удивительный город на болоте, выстроенный из стволов и обломков сухих деревьев с такой незатейливой простотой, словно слабоумный болотный великан, обитатель местных трясин и омутов, решил поразвлечь себя и выстроить местную Венецию, поглядывая на обшарпанную гравюру позапрошлого века. Челны причалили к корявой пристани, где их встречали такие же черныши, с такими же приземисто-кривоногими фигурами и заросшими лицами, в такой же одежде. Прибывшие и встречающие загалдели на своём грубом наречии, лошадей вывели из челнов и повели куда надо, а доктора взяли под руки и поставили на пристани, как диковинную куклу. Встречающие окружили его, стали трогать и перебрасываться насмешливыми репликами. Черныш высыпал на пристань всё имущество Платона Ильича, его расхватали, стали разглядывать. Доктор был уверен, что золотые вещи вызовут главный интерес, но ошибся: обнаружив деревянную копию старомодного айфона, черныши вскричали и загалдели сильней, стали передавать её друг другу. И слово “оморот” повисло в воздухе. Его стали повторять, передавая поделку и разглядывая её.
– Оморот! Оморот! – бормотали черныши.
Их толпа раздвинулась, и они притихли. Подошёл черныш с двумя каменными ожерельями на шее. Ему сразу отдали найденный деревянный айфон.
– Бо дорава оморот ыша? – спросил черныш.
Его глаза не были азиатскими, но внутренняя сторона век была розовой и без ресниц, как у всех чернышей.
– Я не понимаю, – ответил доктор, глядя в чёрное лицо.
Из-за широкого плеча черныша выглянуло… белое лицо. Это было так неожиданно, что доктор открыл рот. Но быстро понял, что это не обычное лицо, а лицо черныша-альбиноса: волосяной покров его был белый, тёмно-синие глаза с розоватыми зрачками смотрели на доктора.
– Ты сам делать это? – спросил альбинос женским голосом.
– Нет. Нашёл по дороге.
– Где?
– В заброшенной деревне.
– Далеко отсюда?
– Далеко. На другом берегу Оби.
Женщина-альбинос перевела слова Гарина. Её белая шерсть, круглая голова, полное лицо и широкая шея напомнили доктору детёныша нерпы. Ростом она была чуть поменьше чернышей-мужчин.
“Где-то у них тут и женщины… чернышат рожают… или альбиносок…”
– Траваух оморот ыша? – спросил двухожерельный.
– Зачем делал оморот? – перевела альбиноска.
– Я не делал его, а нашёл в деревне. Я не умею делать такие вещи. Я доктор, – ответил Платон Ильич, задыхаясь от вони, идущей изо ртов окруживших его чернышей.
Альбиноска перевела.
– Зачем врёшь нам? – продолжали допытываться они.
– Я не вру! – выкрикнул Гарин, теряя терпение. – На кой чёрт мне этот оморот?!
– Бороуш ака аарту! – прорычал двухожерельный, угрожающе придвигаясь к Гарину.
Доктор ответил двухожерельному тяжёлым взглядом.
Двухожерельный что-то скомандовал, Гарина схватили под руки и потащили по корявой пристани. Оглядываясь по сторонам, он отметил, что в городе чернышей нет ни одной прямой линии – всё громоздилось, лепилось из сухого, сучковатого дерева, топорщась и торча во все стороны. Свернули вправо, влево, снова вправо и пошкандыбали вниз по чудовищной лестнице, лупящей Гарина по титановым ногам.
“Пьяный Гомер и то бы лучше построил…”
Гарина втащили в длинный полуподвал. Он был тоже весь коряво-сучковатый, дневной свет пробивался сквозь неровные дыры, но здесь рядами стояли ровные деревянные столы с керосиновыми лампами. А за столами сидели… люди. Много людей. Одеты они были одинаково. И они были заняты работой.
Двухожерельный что-то прорычал альбиноске, и она перевела Гарину:
– Сейчас тебя кормить. Потом ты работать. Когда кто болеть, ты лечить.
Гарина отвели в какой-то закут, заваленный одинаковой одеждой, велели раздеться. Он снял свой зелёный халат, к которому уже успел привыкнуть, халат с тяжёлыми карманами, подержал в руке и отдал чернышу. Тот швырнул халат в угол, на кучу человеческой цивильной одежды. Доктору выдали синие штаны из грубого толстого хлопка, такую же рубаху и резиновые боты. Он оделся. Альбиноска повела его по корявым коридорам, и вскоре он оказался на большой кухне. Здесь густо пахло варевом, горели несколько выложенных камнями очагов, в полумраке стояли большие деревянные котлы, закрытые деревянными крышками. Здесь работало трое чернышей-мужчин. Черныш открыл один из котлов, зачерпнул ковшом и плюхнул в большую деревянную чашу что-то вроде густого овощного супа. Гарину сунули деревянную ложку, и альбиноска приказала ему сесть на низкую корявую скамью и есть. Сидя на ней, держа чашу на коленях, он стал есть суп, который оказался вполне съедобным и даже посоленным. После ночного насильственного перемещения в пространстве Гарин проголодался и ел с аппетитом. Альбиноска села неподалёку и разглядывала его. Взгляд её тёмно-синих, сапфировых глаз был неподвижен, и выносить его было трудно.
“Уставилась… А впрямь как детёныш нерпы… Они же такие белые, но черноглазые…”
Жуя, Гарин огляделся. Двое чернышей деревянной лопатой стали выхватывать раскалённые камни из очага и бросать их в котёл. Котёл закипел.
“Так они суп варят? Не на огне. Ну конечно, котлы-то деревянные…”
Гарин заметил, что на кухне не было ни одного железного предмета – все деревянное или каменное: большие ступы с пестами, широкие и тонкие каменные ножи, каменные сечки с деревянными рукоятями для рубки овощей и другие предметы, назначения которых Гарин не понял.
“Вот так. Провалился в каменный век…”
Зло усмехнувшись, он поперхнулся и закашлялся. Альбиноска неподвижно смотрела на него. Узкий, бело-шерстяной рот её тронуло что-то вроде усмешки.
– Хороший еда? – спросила она.
– Есть можно… – пробормотал Гарин.
– Другая нет.
– Я догадался, – усмехнулся он.
Закончив есть, он оставил чашку с ложкой на лавке и снова двинулся за альбиноской. Её фигура была такой же, как у мужчин, но поменьше, и спереди под кожаным обтяжным платьем немного выдавалась грудь. Они вернулись в место, где стояли столы с людьми.