Альбиноска протянула свою толстую короткую руку и повела ею перед собой:
– Это упо. Здесь надо работать. Ты работать здесь. Я покажу тебе твой нор.
Она пошла по полуподвалу. Он потряс Гарина своим размахом и мрачным порядком. В корявом, из сухих деревьев сложенном помещении стояло несколько десятков длинных деревянных столов. Они были ровные, хорошо сделанные и сильно контрастировали со стенами, потолком и грязным полом, между неровными серыми брёвнами которого чернела болотная жижа.
“Вот почему дали боты…”
За столами сидели мужчины. Все они выпиливали, выстругивали, шлифовали что-то деревянное, небольшое и довольно ровное, аккуратное – что-то вроде плоских коробочек. Инструменты были стальные, обычные для современного мира. Люди поднимали бородатые лица и смотрели на проходящего Гарина. Лица их были не очень чистыми и приветливыми. Хотя пара человек улыбнулись доктору, а один подмигнул. Альбиноска довела его до одного стола с девятью мужчинами.
– Это русский нор, – сказала альбиноска. – Ты здесь будешь работать. Два месяц. Будешь работать хорошо, пойдёшь дом. Будешь работать плохо, не пойдёшь дом. Садись. Работай.
– А как же больные? – спросил Гарин. – Я же врач.
– Когда кто болеть – тебя звать. Когда никто не болеть – ты работать, как все.
– Прекрасно… – вздохнул Гарин.
– Садись твой место! – Она резко указала длинной рукой.
Гарин сел на лавку рядом с вихрастым молодым парнем.
– Будешь хорошо работать – тебе хорошо, – произнесла альбиноска. – Будешь плохо работать – тебе плохо. Понятно?
– Понятно, – кивнул Гарин.
Она отошла. Девять человек, не прерывая своей работы, уставились на Гарина.
– Откуда? – буркнул грузный бородач с выпученными глазами.
– Я был в Барнауле, – ответил доктор. – Потом плыл по Оби. На берегу заночевал, и они меня схватили.
– Заночевал? Ну и дурак! – отрывисто буркнул пучеглазый.
– Ты, умняга, заткнись, – толкнул толстяка узкоплечий рыжебородый мужчина с измождённым лицом и полузаплывшим глазом. – По Оби пароходом шёл?
– Лодкой своей плыл, причалил.
– Как Барнаул?
– Там война. Обстрелы, бомбёжки. Еле ноги унёс.
– А вы и вправду доктор? – спросил седобородый и седовласый, широколицый, спокойный человек в очках.
– Да, я врач.
– Доктор, ядрён-батон? – удивлённо переспросил пучеглазый. – А я услышал – повар!
– Ты, Сидор, всегда не то слышишь, – заговорил чернобородый человек с клиновидным умным лицом. – Друзья, давайте, во-первых, поприветствуем нового товарища по чернышевскому несчастью.
Он наклонил голову:
– С прибытием вас, доктор…?
– Гарин Платон Ильич.
– Доктор Гарин. Стало быть, Платон. У нас тут все по именам, – продолжил чернобородый. – Я Павел, этот бурчало – Сидор, это Пётр, те двое – Саша и Миша, этот патриарх – Антон, рядом с ним – Герка, Витька…
– А я – Митька! – вставил вихрастый сосед Гарина и засмеялся.
Некоторые скупо улыбнулись.
– Добро пожаловать, доктор, за третий русский стол. По-чернышевски – нор. Вы его наконец закрыли.
– Как?
– Все столы – по десять столяров. В нашем место пустовало.
– Теперь не пустует! – усмехнулся Митька.
– Ясно. Добрый день… – запоздало кивнул всем Гарин и вдруг задержался взглядом на деревянном клине со знакомыми гранями, который шлифовал вихрастый.
– Это же… FF40?! – воскликнул Гарин.
– Точно так! – ощерился щербатым ртом парень. – У вас такой?
– Да, был такой уже полтора года.
– У моей жены тоже FF40, – заговорил круглолицый, короткошеий Саша. – Классная машина, ни в чём не откажет.
– Сороковые эфки мокрые голограммы паршиво держат, – возразил худощавый Герка.
– Да, с мокротой плоховато, – согласился Саша. – Ну, так нам с Олей это не очень нужно… было…
Гарин стал разглядывать деревяшки в руках других. Это были копии разных смартфонов. И он вспомнил найденный в деревне деревянный старомодный айфон.
– И что… это и есть ваша работа?
– Теперь, доктор, не только наша, но и ваша, – улыбнулся Павел, и все засмеялись. – Вот, берите и шлифуйте.
– Послушайте, а сколько вы уже здесь?
Ответы посыпались разные:
– Сорок пять дней. Полмесяца. Три недели. Месяц и три дня. Сорок дней. Двенадцать дней. Восемнадцать дней. Тоже восемнадцать. Девять дней.
– Гарэ нороп! – раздался грозный окрик из угла, и смех тут же стих.
Все принялись за свои деревяшки. Гарину сунули овальную деревяшку и кусок наждачной бумаги. К столу вперевалку подошёл толстый черныш с заплывшей шеей. Лицо его было как-то особенно чёрным от густой шерсти.
– Гарэ нороп! – прохрипел он, уставившись на Гарина.
Тот вертел в руках объект своего нового труда.
– Работай, работай… – шепнул ему Митька.
Но Гарин, как человек обстоятельный, не понимал, с чего начать. Он открыл рот, чтобы спросить, но вдруг толстяк-черныш ударил доктора деревянным молотком по голове.
Гарин вскрикнул от боли.
– Гарэ нороп! – проревел толстяк, занося молоток.
Гарин стал неумело чистить деревяшку наждаком. Толстяк постоял и, поигрывая молотком, двинулся вдоль столов.
– Работать надо, доктор, – произнёс Павел. – А то будут шишки.
– Но я же не умею это…
– Научим, – спокойно произнёс седоволосый. – Мы тоже не все столяры.
– Только я! – буркнул длинноносый Миша.
Он резал стамеской свой деревянный смартик.
– Я, например, коновал, – продолжал Павел. – Петя – молочник, Сашка – бухгалтер, Антон у нас это… по книжкам, Герка – этот… ну…
– Параклитчик, – подсказал тот.
– Точно! Витька с Митькой – рыбали.
– А я сторож монастырский! – с гордой обидой пробурчал пучеглазый Сидор.
– А я доктор, – болезненно усмехнулся Гарин, потирая голову. – Так, будьте любезны, объясните мне смысл и технологию этой работы?
– Насчёт смысла – мы не в курсах. – Павел шлифовал свой полукруглый деревянный айфон. – А технология простая: нам дают оригинал, мы режем девять… теперь, стало быть, десять копий, по-ихнему – оморот. Потом оморот шлифуем, обрабатываем, чтобы были похожи на оригинал. Миша контролирует.
– Контролирую, – буркнул Миша, кивнув носом. – Жёстко.
– Норма – одна копия в три дня, – продолжал Павел. – Не шибко много.
– Работа нетяжёлая, доктор, – вставил Пётр.
– Прямо скажем – лёгкая работёнка, – вставил Митька. – Мы уж намастачились.
– Альбинка сказала, что вся работа по изготовлению оморота – ровно два месяца. Если хорошо её сделаем – отпустят. А если плохо сделаем – убьют.
– Гарэ нороп! Гарэ нороп!! – раздался в цеху рёв в берестяной рупор, и послышались удары деревянного молотка.
– Этот гад любит киянкой драться, – прошептал Митька.
– Наел себе брюхо, сволочь, – пробормотал Витька.
– Послушайте. – Гарин пригляделся к деревяшкам в руках у сидящих. – Вы сказали: десять одинаковых копий. Но у вас эти смарты все разные.
– Это брак, доктор, – пояснил Павел. – Вернули.
– Переделываем, доделываем, – пояснил Миша.
– Возвращают, что им не нравится, вот и дрочим, – усмехнулся Герка.
– Завтра новый оригинал выдадут.
– Понятно, – кивнул Гарин.
Некоторое время работали молча. Но Гарин был полон вопросов.
– Ну а всё-таки, зачем они это делают?
Никто не торопился с ответом. Девятеро тёрли свои деревяшки.
– Хер их знает, доктор, – заговорил Пётр. – Чернышей не поймёшь. Да и не надо.
– У них в головах жабы болотные ебутся! – сострил Митька.
– У них своя жизнь, – поддакнул Павел. – Нам в ней никогда не разобраться.
– Одно ясно, доктор, что нам всем не повезло, – философски и как-то грустно добавил Витька. – Охуенно!
– Влипли, – кивал круглым лицом Саша.
– А всё почему? – забурчал Сидор. – Потому что на вторую бомбу наш мудило-президент пожидился! А кинул бы вторую – добили бы их! Здесь бы в болотах и потопли все. И мы б тут не сидели.
– Ерунду городишь, Сидор, – возразил Павел. – Барабинские болота – это тебе не лощинка. Тут и двадцати бомб не хватит. Да и куда бросать? Их же на теплосканах ни хера не видно, правда, Герка?
– На седьмом точно не видно, а дауэллов у наших скупердяев нет. Железа у чернышей мало, разве что стамески эти да пилки. И ещё цепи видел для перепиливания бревен вручную. В общем, ни хера не видать на скане!
– Черныши в болото круто вросли. Хер теперь кто выковырит.
– И много их? – спросил Гарин, вяло шлифуя свою смарт-копию.
– Хуева туча!
– Вросли, падлы, людям жить не дают.
– Господа, а вы бежать не пробовали? – спросил Гарин, протирая пенсне от тут же налипшей деревянной пыли.
Пленники переглянулись.
– Тут, доктор, болото кругом, – заговорил Павел.
– Зимой можно, наверно, – предположил Герка. – По льду. Да и то… болото, оно ведь не везде замерзает. Шагнёшь – и в трясину.
– А за побег они карают, – произнёс Миша. – Жестоко.
– Как?
– Топят в трясине. Показательно.
– Топят, сволочи, – пробормотал Павел и вздохнул. – Да и вообще, доктор, это мы сейчас с вами тут хохмим, а по правде тут не до смеха. Бьют. А за брак тоже топят в болоте. И больных топят. И кто медленно работает. Молотом по кумполу – и в трясину.
– И пиздекс, – кивнул Митька.
Все замолчали.
– Ну а всё-таки, – не унимался Гарин. – На кой хрен им эти копии?
Павел кивнул на Антона:
– Вот книжник наш вроде догадался на кой.
– Книжник? Вы букинист?
– Нет, я филолог, – спокойно ответил седовласый.
– Филолог? Откуда?
– Омский университет, кафедра филологии.
– Омск? Далековато отсюда! Они там вас похитили?
– Да. Черныши и подальше забираются. У нас тут есть и китайцы, и монголы, и якуты. И даже один столяр из Иркутска.
– Классный столяр, за вторым столом сидит, – закивал носом Миша.
– Вы профессор?
– Нет, доцент.
– И какая специализация?
– Санкт-петербургская литература первой четверти ХХ века.