– Замечательно! Ну и что вы, Антон, простите, как вас по батюшке?
– Без отчеств. Мы в тюрьме. Вы спрашиваете про цель этой странной работы?
– Да.
– Я могу лишь догадываться. Весь процесс таков – нам дают оригинал, мы режем из него копии, оригиналы черныши потом толкут в каменных ступах и бросают в болото. Копии они потом собирают в мешки и куда-то уносят. Я думаю, они делают копии для какого-то магического ритуала, чтобы победить людей цивилизованного мира. А вот какой это ритуал – никто не знает.
Слова Антона не удивили Гарина. В сочетании с нудной работой пленников всё это производило угрюмое впечатление.
– Чёрт знает что… два месяца… бред… – пробормотал доктор, вяло натирая деревяшку наждаком.
– Побыстрей работать надо, побыстрей, – недовольно глянул на него Миша. – А то приварка не дадут.
– Да и утопить могут, – мрачно усмехнулся Павел.
– Каждый месяц кого-то в трясину кидают, – со спокойной невозмутимостью добавил Антон. – Для профилактики, так сказать.
– Так что, доктор, шевелиться надо, – шмыгнул носом Герка.
Доктор перестал задавать вопросы и тупо шлифовал то, что ему совали. Михаил давал столярные советы, доктор вяло старался их исполнять. Керосиновая лампа потрескивала фитилём, который надо было регулярно поправлять, воняла керосином. Так прошло часа три-четыре, и раздался резкий удар деревянного молота по висящему в цехе сосновому обрубку.
Заключённые встали, оставив всё на своих рабочих местах. Выстроившись в длинную очередь, они двинулись в соседнее помещение, причём одновременно заходило лишь десять человек – работники одного стола. Подошла очередь и гаринского стола. Толстый черныш пробурчал что-то и слегка тюкнул своей киянкой по плечу Павла, главного по русскому столу № 3. Павел сделал знак остальным, десятка вошла в корявое, пахнущее варевом помещение. Оно было смежным с кухней, отделённой загородкой из жердин. Сквозь жердины волосатые руки чернышей передали заключённым десять деревянных чаш с варевом. Сверху варева лежали кусочки какого-то мяса. В чашах торчали деревянные ложки.
– Сегодня приварочек в честь новенького! – подмигнул Митька доктору.
Взяв чаши, все тут же присели на бревно и стали быстро и жадно есть. Доктор попробовал и понял, что разносолов тут не предвидится – это же варево он ел утром. Он сунул в рот мясо, стал жевать. Вкус его ни о чём не говорил, но оно сильно пахло чем-то неприятным.
– Чьё мясо? – спросил он.
– Козлиный потрох, – пробормотал Витька.
– Вяленый, – добавил Антон, – а после размоченный.
– Ешьте быстро, доктор, – посоветовал Саша.
– А то молотком пизданут, – буркнул Сидор.
Жуя козлятину, Гарин покосился: за бревном сзади стоял ещё один черныш с молотком, такой же толстяк, что и тот, в цеху. Взгляд его смоляных, с розовым окоёмом глаз не выражал ничего хорошего. Гарин стал глотать похлёбку, благо она не была горячей. Но всё равно он отстал от девятерых, и когда те, закончив есть, вернули чаши с ложками в черноволосые руки, он ещё не доел свою порцию. Вдруг по голове неожиданно стукнули, чашка выпала из рук доктора на корявый пол. В ушах у него загудело; поперхнувшись, он свалился с бревна на пол. Сидор и Герка тут же подхватили его под руки, поволокли к неровному проёму-двери. Доктор кашлял, задыхаясь. Павел хлопнул его ладонью по спине. Изо рта доктора вылетел кусок непрожёванной козлятины. Бригада Антона вышла в проём, выволакивая доктора. А сзади в едальню запускали очередную десятку. В соседнем помещении стояли четыре больших бочки с водой и ковшами. Все напились, доктор, отдышавшись, тоже глотнул воды, сильно отдающей болотом. Отсюда вышли на просторное место, что-то вроде шатра. Оно радовало свежим воздухом и болотным пейзажем вокруг. На сплочённых верёвками стволах деревьев стояли столбы, поддерживающие большой навес из лапника и сухих ветвей. Под навесом курили и просто бродили, стояли, переговаривались десятки работающих в столярном цеху. Гарин, окончательно придя в себя после удара, с наслаждением вдохнул свежий воздух, пахнущий торфом и стоячей водой.
– Хорошо! – пробормотал он и увидел пачки дешёвых алтайских сигарет “Семь озёр” и “Гора Белуха”, разложенные на грубых столах. – И покурить можно? Замечательно!
– Курите, доктор, курите. Фирма платит!
Павел, Миша, Антон и Витька с Митькой подошли, взяли сигареты и стали прикуривать из каменных плошек с дымящимися углями.
Доктор с удовольствием закурил, сощурился на ландшафт, раскинувшийся вокруг шатра. Вокруг во всём своём уродливом великолепии стоял и лежал в заболоченной воде мёртвый лес. Солнце, проглядывающее сквозь облака, изредка освещало его и тёмную воду.
– Хорошо! – повторил Гарин, выпуская дым.
– Нет безобразья в природе: и кочи, и моховые болота, и пни – всё хорошо под сиянием лунным… – продекламировал Антон, подходя к доктору.
– Всюду родимую Русь узнаю, – продолжил доктор и рассмеялся. – Мы этого уже не учили в школе.
– А я учил в университете. Здесь эти стихи не кажутся плохими.
– Лучше что-нибудь из Хлебникова. Вы же спец по русскому авангарду?
– У него помнится только… “где бобр бьёт по болоту веслообразным хвостом”.
– Что-то здесь не видать бобров. Одни черныши!
Они рассмеялись.
Но покой доктора был недолгим – десятки злых и голодных комаров набросились на него. Он стал отмахиваться. Антон спокойно отгонял кровопийц дымом и взмахом маленькой, женской руки. Казалось, его ничто не могло вывести из себя.
– Сколько их… – вертелся Гарин.
– Это только начало. Скоро должен гнус полезть. Он покруче комариков.
– А в цеху ведь их не было, да?
– Да. Там у чернышей на окнах два слоя сетки. Они заботятся о производстве, доктор: керосиновые лампы, острые инструменты, сетки на окнах.
– Я не заметил… окна там маленькие, на дыры похожие. А здесь что-то вроде перекура?
– И прогулки. Будет ещё одна – вечером. И всё.
– Антон, это точно на два месяца?
– Спросите об этом синеглазку Альбину.
– Альбиноску? Так её прозвали? У них же есть свои имена…
– Труднопроизносимые.
– Очень странный язык.
– Да. Адская смесь. Когда создавался идиотский проект “ГНЗ”, в Биомоле-2 собрали гены самых воинственных и самых морозоустойчивых народностей СССР: кавказцев, якутов и коряков. Язык общения у чернышей самозародился, потом мутировал. Алтайцы и казахи его не понимают.
– Русские тоже… – усмехнулся Гарин.
Перекур-прогулка продлился не больше часа. За это время доктор узнал историю Антона и Павла и поделился своей. Про войну алтайцев с казахами они что-то слышали, но про ядерный удар ничего не знали. Нельзя было сказать, что эта новость их удивила.
Остаток дня прошёл в той же бессмысленной и нудной работе, сопровождающейся потрескиванием фитиля лампы, бормотанием соседей по столу и рыканьем толстого надсмотрщика. Ближе к вечеру послышался всё тот же удар молотом по колоде, всем раздали щётки и мешочки, куда со столов были сметены деревянная пыль и опилки. Затем последовал ужин – всё та же похлёбка, только уже без козлятины, вода, “прогулка”, обернувшаяся для Гарина непрерывной войной с комарами, которых заметно прибавилось. После болотной прогулки всех завели в спальное помещение. Это был длинный и узкий барак, сложенный из сухих деревьев, без окон, с двухэтажными нарами, посыпанными соломой. В бараке горели редкие керосиновые лампы. Здесь тоже были бочки с водой, лежали на столе сигареты, а в углу стояла параша.
– Присоседивайтесь, доктор, – предложил ему Антон, когда Гарин стал выбирать себе место. – Мой сосед исчез позавчера.
Гарин с наслаждением вытянулся на соломе, закинул руки за голову и широко зевнул.
– А что, убили соседа?
– Не думаю. Он был хороший столяр, монгол. Возможно, перебросили в другой цех.
– Их тут несколько?
– Похоже, да. Производство оморота у них развернуто мощно. Вообще, здесь на болотах целая чернышевская страна.
– Я слышал, что чернышей много. Но их ведь отбомбили атомом?
– Забомбить в царство водяного и болотной кикиморы, доктор, их не удалось, увы. И не удастся. Барабинские болота огромны. Климат отсырел, дожди льют по всей Западной Сибири уже лет сорок. Болота растут. А черныши фантастически плодовиты. Вы заметили, что здесь нет женщин?
– Ну только эта Альбина.
– Она неприкаянная, белая ворона, поэтому и здесь. А все женщины где-то в своих обиталищах. Они существуют только для деторождения. Рожают и рожают. И тут, на болотах, вот в таких, так сказать, древлянках, растут и крепнут тысячи тысяч чернышей, тысячи тысяч…
– Тысячи тысячи, – повторил доктор, представив тысячи лохматых мальчиков и девочек, играющих в особенные болотные игры, освещаемые болотными огнями.
Веки его смежились, и он тут же заснул.
– Хорф шрэка! Хорф шрэка! – раздался рёв в берестяной рупор, вслед за которым послышались удары колотушки по колоде.
Доктора толкнули в бок:
– Подъём!
Гарин открыл глаза. В бараке шло движение, заключённые слезали с нар, выстраивались к двери. Кряхтя, Гарин слез со своих нар, надел пенсне, боты. Антон, сидя напротив, надевал свои боты.
– Утречко недоброе… – пробормотал полусонный, недовольный Гарин.
– С добрым утром, доктор, – невозмутимо ответил тот и улыбнулся.
“Какой всё-таки счастливый человек…”
Дверь открыли, и заключённых повывели коридором в отхожее место. Оно впечатлило доктора: прямо на поверхности болота лежала связанная из больших корявых сухих деревьев огромная решётка. Каждый заключённый спешил по стволам к свободной клетке этой угрюмой, словно циклопом сварганенной решётки, спускал синие штаны и присаживался справлять нужду.
Гарин заметил многочисленные следы засохшего кала на решётке. Повинуясь общему движению, он пошёл по стволу, нашёл себе место, спустил штаны и уселся, держась за сук дерева. Решётка была связана с таким размахом, что все сто двадцать семь работников столярного упо-цеха могли одновременно справить утреннюю нужду.