и. Она ответила. Черныш стал говорить ей что-то грубо-недовольное. Она отвечала спокойно, оправдываясь. Он почти выкрикнул что-то грубое. Она отвечала спокойно, заискивающе. Он молчал. Потом буркнул и прорычал. Раздался скрип, она спустилась по ступеням, пошла по ровному. Вокруг возникли голоса чернышей и… женские голоса! Гарин впервые услышал разговор женщин-чернышей. Голосов было много. Альбина шла сквозь них. Голоса роились вокруг, говорили ей что-то насмешливое, рычали и вскрикивали. Не отвечая, она шла с мешком сквозь рой голосов. Свернула влево. Голоса сразу смолкли. Она пошла спокойней, спустилась вниз, прошла ещё, свернула вправо и резко поставила мешок, заставив Гарина ухнуть в книгу. Заскрипело, загремело деревянное, она подхватила мешок, внесла куда-то, снова поставила. И снова заскрипело и загремело. И заржали лошади – одна, другая, третья, ещё и ещё.
Она раскрыла мешок. Гарин поднял голову. В полумраке её белое, нерпье лицо нависло над ним:
– Идти.
С книгой в руках он вылез из мешка. И сразу в ноздри ударил запах конюшни. Гарин с наслаждением втянул его носом и огляделся. Они оказались в сумрачной, просторной, корявой, щелястой, как и всё здесь, конюшне. Двадцать две лошади стояли в стойлах, пожёвывали и смотрели на вошедших. Большая часть помещения была забита прессованным сеном.
“Сено тоже воруют у людей?”
Альбина поправила массивную суковатую задвижку на воротах. А Гарин, как зачарованный, бросив книгу, пошёл к лошадям. Навострив уши и фыркая, они уставились на человека, непохожего на их хозяев. Лошади все были тёмной, караковой масти, приземистые, широкогрудые. Подойдя к первой лошади, Гарин протянул руку. Жеребец отпрянул, фыркнув.
– Не бойся, милый, не обижу, – произнёс Гарин, замерев с протянутой рукой.
Пофыркав, жеребец осторожно подошёл. Гарин положил ладонь ему на морду. Это было таким невероятным наслаждением, что доктор оцепенел. Живая лошадь. Рука Гарина покоилась на её тёплой, шелковистой морде. Слёзы выступили на глазах у доктора. Он стал гладить, гладить жеребца. Тот тоже замер: ладонь Гарина была слишком гладкой по сравнению с мохнатыми ладонями чернышей.
– Здесь ждать, – раздалось сзади.
Но Гарин не мог оторваться от лошади.
– Утром бежать.
Гарин полуобернулся. Альбина стояла у бревенчатой стены и смотрела в щель.
Доктор же, погладив жеребца, двинулся к другим лошадям. Настороженно пофыркав и попрядав ушами, они потянулись к нему. Он обошёл все стойло и погладил каждую лошадь, успев и поговорить с каждой. В стойле пахло навозом, сеном и лошадьми, самими живыми лошадьми! Запах этот вскружил голову Гарину и напрочь вынес его из времени и пространства. Когда он, приласкав последнего жеребца, вернулся к Альбине, уже стемнело.
Она же по-прежнему стояла у стены и смотрела в щель. Гарин подошёл и глянул в свою щель, благо в конюшне они были широкими. Тёмно-синее небо со звёздами и луной было подсвечено на западе. На фоне этого неба до горизонта громоздился, топорщился приземистый город-муравейник. А над городом возвышался громадный, неровный, толстый… крест!!
– Господи! – произнёс Гарин и перекрестился.
“Они потянулись к Христу! Узнали про него! Невероятно! Теперь это изменит их!”
– Слава тебе, Господи! – громко произнёс он и стал приглядываться к тёмной громадине.
Крест был слабо освещён с двух сторон разным светом – луны и бледно-багрового закатного неба. Это было красиво и величественно. Но чем пристальней Гарин приглядывался к кресту, тем больше сомнений зашевелилось у него в голове. Он достал свой платок с бабочками, протёр пенсне, приник к щели пошире, уставился на крест. И вдруг наконец понял, что это никакой не крест. А громадный, с многоэтажный дом, каменный топор!
– Боже… – Он зажмурился, тряхнув головой.
Снова глянул в щель. Точно. Каменный топор! На широкой, толстой рукояти воздымалось гигантское каменное топорище, перетянутое в середине огромными кожаными полосами. Рукоять немного выходила вверх из топорища, поэтому громадина напоминала крест.
Но не крест это был.
Опустив глаза, Гарин отстранился от щели, повернулся, шагнул в темноту. Там стояли, жуя сено и пофыркивая, мирные лошади. Гарин машинально сунул руку в правый карман за сигаретами, но там оказалась только зажигалка. Он вынул её, хотел зажечь, но передумал. И убрал в карман.
В конюшне стало совсем темно. На фоне светлых щелей стены лишь виднелся неподвижный силуэт Альбины. Она стояла и смотрела. Гарин подошёл.
– Это и есть мохавта? – спросил он.
– Мохавта, – тихо произнесла Альбина, не двигаясь.
Гарин разочарованно вздохнул и тюкнул кулаком по холодному дереву стены.
“Идиот. Принял за крест. Мерещатся тебе кресты на болоте…”
– Мохавта ожраф, – произнесла Альбина и повторила громче. – Мохавта ожраф!
“Что ж это у них вроде лингама? Стоит мой член, как каменный топор…”
Гарин усмехнулся.
– Мохавта ожраф! Мохавта ожраф! – стала повторять Альбина возбуждённо.
“Отвезите меня, кроманьонцы, в царство каменного топора… ла-ла-ла…”
– Мохавта ожраф! Мохавта ожраф!
Доктор нехотя глянул в щель. И замер. Внизу, вокруг тёмной громадины шло движение. Там густо шевелилась толпа чернышей. В толпе вспыхнули десятки огоньков, приблизились к топору и подожгли его. И пламя затеплилось, затеплилось, потянулось вверх по рукояти, быстро набирая силу и разгораясь. Это было странно: если широченную рукоять сделали из сплочённых стволов деревьев, они не могли так быстро вспыхнуть и загореться.
“Смазали смолой?”
Но просмолённое дерево должно было гореть по-другому, как факел. Здесь же теплилось тихое, спокойное пламя; набирая силу, оно неумолимо тянулось вверх.
– Ожраф! Ожраф! Ожраф! – повторяла в темноте Альбина.
Пламя упорно ползло вверх по гигантской рукояти, начиная освещать всё вокруг. А вокруг шевелилась огромная толпа. Сначала молча, а потом начала скандировать что-то. И Альбина стала шепотом скандировать вместе с толпой:
– Шгой час мар… шгой час мар… шгой час мар…
Пламя, набрав силу, вытянулось вверх по рукояти топора красивыми, жёлто-оранжево-голубыми языками, послышался треск горящего дерева. Огонь освещал не только толпу, но и сам топор. Его вид заставил Гарина приглядеться внимательней. Сквозь свою щель он вглядывался в громадину и вдруг различил, что она сделана не из деревянной рукояти и каменного топорища, а из однородного материала, мелкого, словно сложенная из кирпичиков. Из своей щели он всматривался, всматривался. Гигантский, упирающийся в ночное небо топор словно был собран из пикселей! Гарин вспомнил допотопные компьютеры дедушки, где пространство его любимой игры Quake было собрано из таких крошечных кирпичиков. Когда компьютер барахлил, интерьер и персонажи игры разваливались на эти кирпичики.
– Послушай, а эта… мохавта, она из чего? – спросил Гарин Альбину.
Но она, не слыша, повторяла своё “шгой час мар”, как заклинание.
– Альбина! – назвал он её впервые по-человечески и тронул за плечо.
Она вздрогнула, повернулась к нему. Огонь от горящего топора сквозь щели лёг на её лицо. Она смотрела на Гарина, словно видела впервые. В глазах её стояли слёзы.
– Из чего делать мохавта? – спросил Гарин.
– Мохавта гореть. Все ебать, – пробормотала она.
– Это я знаю. Кто делал мохавта?
– Все наша.
– Из чего делать мохавта?
– Мохавта делать оморот.
– Из… оморота?
– Оморот.
– Из оморот?
– Оморот.
– Из нашего оморот?!
– Оморот.
Она снова прильнула к щели. Гарин стоял, потрясённый. И глянул в щель. Огонь уже поднялся до ремней, притягивающих каменное топорище к рукояти. Но это были не кожаные ремни! Вся гигантская конструкция была сложена из атомов – тысяч дощечек, которых вырезали-шлифовали эти полгода пленённые люди! И грозное топорище, и ремни, и рукоять – всё собрали, сложили из продуктов труда пленников, только ради этого похищенных, привезённых сюда ночью, посаженных за столы и под страхом смерти ежедневно совершавших бессмысленную, безумную работу. И вот теперь Гарин мог видеть результат труда заключённых чернышевского лагеря: громадный неандертальский топор, сложенный из деревянных копий смартфонов! Торжественно и грозно он горел во славу болотной цивилизации.
“Господи, это сон…”
Пламя лизнуло снизу огромное топорище, и оно занялось. Толпа прекратила скандировать, стихла, послышалась возня тысяч тел и последующие за ней бормотания, вскрики, уханье, рычание. Началось массовое совокупление. Топор горел и трещал. Пламя охватило его целиком, зашумело, оранжевые языки взметнулись к звёздам. Гарину показалось, что пол под ним трясётся. Но это Альбина тряслась мелкой дрожью, прильнув к щели.
Гарин успокаивающе положил руку ей на спину. Вдруг она затряслась сильнее, вскрикнула, сжалась, обхватив себя своими длинными и сильными руками, присела и глухо, нутряно заухала, застонала, зарычала, рухнула на пол, забилась на нём.
Гарин стоял не шелохнувшись.
Прошло время. Топор горел. Вместе с треском и шумом пламени раздались тысячи стонов и вскриков, переходящих в рычание. И вскоре возня смолкла. Рычание прекратилось.
Гарин присел над неподвижно лежащей Альбиной, положил руку ей на голову. Она словно заснула. Он встал, пошёл вглубь конюшни. Нога задела что-то на полу.
“Книга!”
Он поднял, с трудом запихнул в карман.
– Ты ебать меня, – вдруг произнесла Альбина.
– Я ебать тебя, – автоматически ответил Гарин.
Помолчал и добавил:
– Когда мы бежать.
И пошёл на сеновал, гоня от себя все мысли и вопросы.
Гарин проснулся от боли. Его пальцы сильно сдавили горячим, словно щипцами. Он открыл глаза. Перед ним близко было лицо Альбины. Её маленькая шерстяная, горячая рука отпустила кисть Гарина. Проникающий в щели свет освещал её фигуру и всё тех же лошадей.
– Идти. Бежать, – произнесла она.
Как всегда, изо рта её пахнуло тяжёлым, нутряным.