В глухом закоулке есть старый особняк, серый, с невзрачным фасадом. Пройдя под большой круглой аркой без каких бы то ни было украшений – ну, разве что с запылившимися с годами лепными гирляндами из фруктов, – вы окажетесь в тесном, мощенном булыжником дворике, каменном темном колодце, подобном сотне других, куда никогда не проникают солнечные лучи. В углу растет древняя липа с почерневшей корой и обрубками ветвей и поредевшей от старости листвой; ровесница дома, если не старше, она – любимое прибежище для дворовых детей и кошек.
Когда-то этот дом принадлежал трубочисту Ветцманну.
Ветцманн был человеком скромным. Дела его шли недурно, и за свою жизнь он успел скопить хорошее состояние. Он был великодушен к беднякам, суров с подмастерьями – впрочем, в те времена по-другому и не бывало, как же иначе, – а вечерами попивал грог в кабачке, поскольку дома его одолевала скука.
Супруга его тоже была сурова с подмастерьями, но и с бедняками обходилась не лучше, как и вообще со всеми ближними. Прежде чем сделаться второй женой трубочиста, она находилась у Ветцманнов в услужении. В те времена из всех смертных грехов всего ближе ей были зависть и похоть; теперь же – стали гнев и гордыня.
Трубочистиха была женщина рослая и крепкая и в молодые годы, видно, недурная собой.
У трубочиста был сын Фредрик, худощавый и бледный. Он родился в первом браке, и говорили, будто он пошел в мать. Он имел светлую голову и добрый нрав и учился на пастора. Едва став студентом, он слег с тяжелой болезнью и всю зиму провел в постели.
Во флигеле жила поденная работница с дочерью Магдой. Так ли ее звали? Не знаю, но про себя я всегда называл ее Магдой, когда ребенком слышал, как зимними сумерками взрослые рассказывают эту историю; мне казалось, что я так и вижу перед собой детское личико с ярко-алым ртом, бледное и испуганное, в обрамлении пышных светлых локонов. Ей было пятнадцать лет, и она только что окончила гимназию. Возможно, именно по этой причине Магда казалась мне такой же серьезной и тихой, как те юные девушки, которых я видел в церкви по воскресеньям, и я всегда представлял ее в строгом длинном черном платье.
Весной, когда студент пошел на поправку, он попросил, чтобы дочь поденщицы вечерами сидела у его кровати и читала вслух.
Фру Ветцманн это не нравилось. Она опасалась, что между молодыми людьми возникнет симпатия. Пасынок волен, конечно, влюбляться в кого заблагорассудится, ей-то что, да хоть бы и обручиться, но не с дочкой прислуги! Она не спускала с девушки глаз, но терпела ее. Больному необходимо развлечение, а доктор запретил ему читать лежа, чтобы не напрягать и не портить и без того слабое зрение.
Поэтому Магда сидела у постели больного и читала ему книги как духовного, так и светского содержания, а студент, бледный и слабый, слушал ее голос и глядел на нее и обретал утешение.
Губы у нее алели как вишни.
Магда и Фредрик были почти ровесники – ему исполнилось семнадцать или восемнадцать лет – и в детстве часто играли вместе. Вскоре они стали очень близки.
Фру Ветцманн то и дело находила предлоги, чтобы заглянуть в комнату и проверить, как обстоят дела. Молодые люди наверняка заметили это и держали ухо востро, но человеку свойственно терять бдительность. Однажды, когда мачеха бесшумно открыла дверь, ей предстала такая картина: покинув стул, стоявший на почтительном расстоянии от кровати, Магда стояла нагнувшись у изголовья и обнимала Фредрика руками за шею. Тот приподнялся, опершись на подушку, и гладил ее по голове тонкой бледной рукой; они страстно целовались, изредка шепча друг другу бессвязные слова.
Трубочистиха побагровела. Однако в сердце своем не удержалась от улыбки: она-то сразу смекнула, к чему все идет! Но теперь довольно!!! Гнев и гордыня исполнили ее и проступили огнем на лице и в глазах; кто знает, что сталось бы, – пока она притаившись стояла в дверях и молча подсматривала за влюбленными, которые были увлечены друг другом и не замечали ничего вокруг, – что сталось бы, не вылези из своего укрытия еще и зависть с похотью и не сыграй на тайных струнах трубочистихиной души.
Фру Ветцманн бросилась к кровати, схватила девушку железной хваткой за тоненькое запястье и, обозвав потаскухой, вышвырнула за дверь, изрыгая проклятья. И на глазах у любопытной прислуги с пеной у рта поклялась: если девчонка еще раз посмеет переступить порог ее дома, то получит такую трепку, от какой две недели не оправится.
Никто не сомневался, что обещание трубочистиха сдержит.
Пасынок не сказал ей ни слова упрека. Но всякий раз, когда она заходила в комнату, отворачивался к стене, не желая ни видеть мачеху, ни разговаривать с ней после скандала с Магдой. Но однажды в доверительной беседе юноша сказал отцу, что не мыслит дальнейшего существования, если Магда не станет его невестой. Старый трубочист удивился и рассердился, но решил повременить с серьезными возражениями: сын был единственным, кого он по-настоящему любил, и тот отвечал ему взаимной привязанностью; отец не допускал и мысли о том, что потеряет его расположение.
Трубочист ничего не предпринял, но поделился своей озабоченностью с супругой.
Как мне описать то, что случилось потом? Это скорее напоминает кошмарный сон или страшную сказку, которой пугают непослушных детей, – и все же это чистая правда.
Вообразите себе субботний вечер в мае.
Во дворе никого, на улице пусто. В одном из окон кто-то, по-видимому, мурлычет песенку, а может, из переулка доносятся голоса играющих детей… Больной лежит один в своей комнате. Считает часы и минуты. На улице весна. Скоро лето. Неужто ему больше не встать с одра, не услышать, как шепчутся и поют деревья в лесу, не разделить день, как прежде, между порою труда и порою отдыха? А Магда… Лучше бы ему вовеки не видеть ее перепуганного лица, как в ту минуту, когда мачеха схватила ее за запястье. Но не стоит бояться. Эта злая женщина не осмелится причинить ей худого, ибо знает, что Магда его невеста.
Так лежит он и грезит в полудреме и наяву, глядя на белую дверь с полоской солнечного света; юноша прикрывает глаза, и из ниоткуда выплывает архипелаг ядовито-зеленых островов в окружении чернильно-черного моря. Постепенно зеленое становится синим, а черное светлеет и переходит в лиловое с темной каймой, а потом все растворяется в черноте…
Он чувствует, как кто-то нежно прикасается к его лбу, и тотчас вскакивает.
Это Магда. Девушка стоит перед ним, маленькая и хрупкая, с улыбкой на алых губах, она кладет на одеяло букетик весенних цветов. Подснежники, камнеломки и фиалки.
Неужто ему не снится и это правда она?
– Как ты сюда попала? – шепчет юноша.
– Она ушла, – отвечает Магда. – Я видела твою мачеху во дворе, одетую к выходу. Она говорила кому-то, что у нее дела на Сёдере[37], так что вернется она нескоро. Вот я и поспешила к тебе.
Магда долго сидит с больным и рассказывает, как гуляла в лесу, слушая птичье пение и собирая для него свои любимые цветы. Затем они целуют друг друга бессчетное число раз, обнимаются и наслаждаются счастьем, но время бежит, и ярко-желтая полоса света на двери становится охряной, потом блекнет, а потом и вовсе исчезает.
– Наверно, тебе пора, – говорит Фредрик. – Она скоро вернется. Как я смогу защитить тебя, ведь я болен и слаб, и голова начинает кружиться, как только встаю с кровати. Тебе надо идти!
– Я ничего не боюсь, – отвечает Магда.
Ибо очень хочет показать, что любит его и ради своей любви готова снести страдания.
Лишь когда спускаются сумерки, она целует его в последний раз и проскальзывает за дверь. Во дворе она на мгновенье останавливается посмотреть на окно комнаты, где он лежит с букетиком камнеломки и фиалок на одеяле. Потом отворачивается, чтобы вернуться в свою комнатенку во флигеле, но оказывается лицом к лицу с фру Ветцманн и тихо вскрикивает.
В переулке ни души, только они одни. Стены двора-колодца смотрят на них со всех сторон пустыми и черными окнами, старая липа испуганно вздрагивает в углу.
– Ты была наверху, – говорит трубочистиха.
Ребенком я всегда представлял в этом месте, что она говорит это улыбаясь и зубы ее в темноте поблескивают белым, как у трубочистов-подмастерьев.
– Да, я была у него, – должно быть, произносит Магда в ответ, упрямо и дерзко, хотя и бледная, словно мел.
Что было потом? В точности нам неизвестно, но можно предположить, что случилась погоня. У подножия липы девушка споткнулась и упала. Позвать на помощь она не осмелилась, чтобы не услышал больной, да и кто бы ей помог? Мать была на работе. Разъяренная трубочистиха придавила ее к земле – во время погони она успела схватить палку от метлы или что-то похожее, и удары посыпались на бедную девушку один за другим. Из перекошенного смертным ужасом рта вырвалась пара сдавленных вскриков, и снова воцарилась тишина.
Несколько подмастерьев, возвращавшихся в ту пору домой, наблюдали это из темной арки, но и пальцем не пошевельнули, чтобы помочь несчастной. Может статься, побоялись, а может, лелеяли надежду однажды увидеть, как жену хозяина ведут по двору к тюремной повозке. Когда фру Ветцманн вошла в дом, свершив на правах хозяйки свой суд, – ибо в глубине души не сомневалась, что права эти распространяются на любого, кого она захочет или сможет наказать, – то на лестнице наткнулась на что-то мягкое. Трубочистиха кликнула прислугу с лампой, поскольку наверху стало уже совсем темно. На полу лежал Фредрик. Услышав крики, он выскочил из кровати и бросился во двор, но на лестнице упал.
Три дня промучилась Магда. А потом умерла и была предана земле.
Трубочист Ветцманн заплатил поденной работнице, матери Магды, изрядную сумму, и дело замяли. Но происшедшее тяжко сказалось на старике. Он больше не заглядывал в кабачок выпить грога, а все сидел дома в кресле с кожаной обивкой и читал по складам потертую Библию. Он очень сдал, сделался тихим и чудным, и не прошло и года, как он приказал долго жить.