– А где… – начала она фразу, но тут из соседнего магазина выскочил и сам с квадратными глазами, сначала бросился к Тусе, потом остановился как вкопанный.
– Ты?.. Какой сюрприз…
– Здравствуй.
– Когда ты приехала?
– Три дня назад.
– Три дня?.. Надо же… Как странно. Я вообще не думал, что ты еще когда-нибудь приедешь…
– Ну вот, как видишь, приехала. Ты очень занят?
– Нет-нет, пойдем погуляем. Сын один справится.
– Это твой сын? Такой большой… Скажи, а зачем ты врал, что у тебя нет семьи?
– А я… это… забыл…
– Как это?
– Ну, так вот как-то…
– Вот это парень: забыл, что у него есть семья!
Погуляли по святой горе. Был выходной, горожане шли в храм целыми семьями. На площади собралась толпа: выступали артисты в масках. Тут и там стояла изобильная пуджа[8]: настоящие инсталляции из еды, увенчанные огромной рыбой с огурцом в пасти.
Вернулись в магазин. И сразу пошел теплый, душевный разговор.
– Что у тебя тут делает фотография Ошо[9]?
– Я люблю Ошо. Он – мой учитель.
– Я хочу поехать в Ошо-центр на медитацию. Говорят, он совсем близко.
– Полчаса на машине. Это в горах, очень тихое и красивое место. Мы можем вместе туда поехать.
– Правда?
– Я отвезу тебя на байке. Хочешь – послезавтра поедем?
– Очень хочу! Это так здорово: на байке, по горам… А мы не замерзнем?
– Нет, я буду ехать очень медленно. Но все-таки оденься потеплей.
– Я буду очень рада поехать туда с тобой.
– Поедем обязательно. Сегодня я занят, а завтра позвоню тебе, заеду, и мы договоримся.
«Какой-то он стал облезлый, – думала Туся, глядя на мужчину, о котором думала целый год. – Да, глаза те же, большие и глубокие. Но общий облик… Как-то скукожился. Морщины появились, одет черт-те во что, в какие-то пыльные спортивные штаны… Он – как весь этот город, в нем совершенно нет лоска. Но почему же год назад я ничего этого не замечала? Почему он мне казался таким красивым?»
На следующий день она долго бродила по Тамелю, снова покупала яркие одежки, серебряные кольца, сумки из конопли. Мужчина не звонил. Вот и хорошо, вот и не нужно все это мне – зачем? Какой-то облезлый непалец с больной женой и двумя детьми…
Он позвонил, как только она вернулась домой. Сказал, что находится где-то рядом, но никак не может найти гест. Пришлось выходить на улицу с фонарем. Силуэт непальского джигита на мотоцикле отчетливо выделялся на фоне заваленного мусором пустыря.
Встреча получилась романтическая: при свечах.
Она попросила его открыть большую бутылку пива и выпила ее залпом. Все-таки нервничала. Все-таки зачем-то нужен был ей этот облезлый непалец.
Поговорили. Она лежала с бутылкой пива на кровати, он сидел в кресле. Потом лег рядом, обнял, закрыл глаза. Сказал:
– Холодно.
Все, что было дальше, можно пропустить. Потому что все это оказалось лишним. Ей было неприятно. Все, что так нравилось год назад: низкий голос, запах тела и волос, грубоватые ласки, – все теперь почему-то было неприятно. Нет, даже хуже: все теперь было – никак…
В этот раз она позволила ему гораздо больше, чем год назад. И потом горько пожалела об этом. Потому что это принесло не радость, а лишь ощущение грязи и разврата. Все это имело бы смысл в единственном случае: если бы она испытывала к нему чувство, как год назад. Но чувство куда-то делось.
– Поедем завтра? – спросила она, когда он начал одеваться.
– Во сколько?
– Динамическая медитация в восемь утра, стало быть, выезжать нужно в половине седьмого.
– Это очень рано.
– Ну, можно пропустить динамическую, пойти на другую. Тогда – в любое время, они открыты до пяти вечера.
– Даже не знаю… Я завтра немножко занят. В принципе, ты ведь и одна можешь поехать…
– Конечно, могу. Но я бы хотела с тобой.
– Я позвоню, как только освобожусь.
Но она уже понимала, что красивая поездка по горам на байке, скорей всего, не состоится. Да и не хотелось ей никуда с ним ехать на самом-то деле.
«Зачем? Зачем? – думала она весь вечер и после, наутро, когда проснулась с легким похмельем от выпитого пива: с некоторых пор она плохо переносила алкоголь. – Зачем я, столь долго чистившая дух и тело, позволила себе снова вываляться в грязи, как часто случалось в молодые годы? Хотела почувствовать себя живой, а почувствовала – совершенно мертвой».
Так уже было однажды. Несколько лет подряд Туся много и тяжело работала, жила одна: некогда было образоваться личной жизни. И вот однажды позвонил бывший муж. Она попросила его помочь завести заглохшую на морозе машину. Он приехал, привез бутылку вина, долго таскал Тусю по двору на тросе, пока не засадил в сугроб. Примерзшую гайку на аккумуляторе открутить не смог. Замерзли, вернулись домой, выпили вина – и оказались в постели. И тут она вдруг поняла, что решительно ничего не чувствует: ни возбуждения, ни радости, ни отвращения, – вообще ничего. А ведь еще несколько лет назад этот человек вызывал в ней безумную страсть. Она очень испугалась тогда, решила, что, наверное, умерла как женщина. Но потом поняла: просто она больше его не любит – вот и все…
Она смотрела в окно, где начинала утреннюю жизнь тихая улочка. На открытых верандах, плавно переходящих в крыши, непалки развешивали белье, поливали цветы, кормили мужей завтраком. Монотонно покрикивал разносчик газет. Над ближними горами, над долиной Катманду плотным облаком висел смог. Пахло дымом.
«Я думала, что мне из-за него так хорошо в этом городе. Оказывается, нет. Мне просто тут хорошо – и все. И не надо винить себя в содеянном. Значит, зачем-то это было нужно. Зато теперь точка поставлена. Я свободна».
И снова Тамель, снова бурный и увлекательный шопинг, подарки близким: маме, дочке, подругам. Ходить было нелегко: новый рюкзак быстро загружался покупками и оттягивал плечи. К тому же захотелось в туалет. Туся подняла глаза и вдруг увидела вывеску отеля, в котором останавливалась в прошлом году. Она вошла внутрь, бросила рюкзак у стойки ресепшен. Молодой портье Тусю вспомнил, расплылся в улыбке.
Туалет оказался на втором этаже, рядом с ее прежним номером. И вдруг заныло сердце, и все опустилось внутри. Она вспомнила. Вспомнила, как год назад он приходил к ней отель. Казалось: вот не придет сейчас – и я умру. Вспомнила, как он пришел рано утром перед самым ее отъездом попрощаться, и какой был красивый, и как сердце рвалось на части, и как потом сидела в Гоа и плакала, глядя на его фотографию.
А вот здесь, на первом этаже, он сидел и ждал ее прихода в половине шестого вечера, притом что встреча была назначена на восемь. Грустный, в новой кожаной куртке, с новой стрижкой… Какой же он был любимый, какой желанный… И куда все это уплыло?
Слезы уже подступали к глазам, и, силясь их скрыть, она выскочила на улицу. Стоял дымный, солнечный весенний вечер. Вполне ностальгический. Такие вечера бывают и в России в середине апреля. В детстве было много таких вечеров. А особенно в юности. И почему-то в такую погоду всегда немного грустно. Это тоска по любви.
На город быстро спускались сумерки. Через полчаса камнем упадет темнота, зажгутся тусклые фонари в Тамеле, а на соседних улицах, где коровы пасутся на мусорных кучах, пыль стоит столбом и жужжат, как жуки, пролетающие мимо мотоциклисты, никакие фонари не горят. Ты вернешься сегодня туда, в свой маленький гест, где живут горные гиды, будешь долго светить фонариком в замочную скважину железных ворот, пока не лязгнет громко засов, а потом поднимешься по темной лестнице, на ощупь откроешь дверь, бросишь на пол сумки и рухнешь на широкую низкую кровать. И никто к тебе туда не придет. И даже если он позвонит снизу, ты не впустишь его, потому что все кончилось. Наверное, для того и нужно было еще раз встретиться с ним, чтобы это понять.
И уже плакала она, не скрывая слез, и так хотелось эту любовь вернуть: вновь испытать ее со всей невероятной силой – и почувствовать себя живой… Но – нету, и взять ее негде. Мужчина – вот он, рядом, ему можно позвонить, с ним можно встретиться, можно обнять, но он уже не нужен. Нужна любовь. А ее больше нет.
И вспомнились стихи:
Что ж, не горюй, пора к перу,
Ведь золотая роща тоже
Уступит место серебру,
А бархат рек – гусиной коже.
Все проходит, решительно все. Никто и ничто в этом мире не останется навечно. Имей же силу – принять и отпустить…
И неважно, что он – облезлый непалец со следами былой красоты, с набитыми пылью легкими и с сексуальными проблемами. Неважно, что он-то к тебе и тогда не испытывал чувств, что ему от тебя, скорей всего, нужны были деньги или деловые связи. Важно, что ты его любила, пусть и недолго, и все вокруг наполняла собой твоя любовь, и он тоже светился ее отраженным светом. А вот ушла любовь – и нечему больше светиться в темноте…
Попрощайся же с ней. Попрощайся с этим страшным, грязным, темным, любимым городом. С его коровами, собаками, наглыми воробьями. С криком петухов по утрам и с автомобильными гудками. С горой Награджуна и с долиной Катманду. Иди дальше.
Целительница
В марте в Мандреме дуют ветра, быстрые облака бегут по небу, но солнце жарит вовсю, и вода в океане не то что теплая, а почти горячая. Как бульон. Что-то есть лихорадочное в такой погоде. Выходишь из горячего моря, и сразу пронизывает тебя до костей резкий ветер. А к вечеру, когда ветер стихает, наваливается плотная влажная духота. Не помогают ни вентиляторы, ни ледяные напитки. Лучше всего – кондиционер, да где ж его взять? Места у нас деревенские. Это вам не Паттайя…
В марте с гоанцами происходят странные вещи. Возникают скоротечные влюбленности, иной раз на ровном месте вспыхнет на улице драка, а недавние друзья могут в одночасье возненавидеть друг друга до скрежета зубовного. Существует даже такое понятие, как «мартовское безумие». Из-за жары, ветра и всей этой лихорадки у людей мутится рассудок, и они начинают невесть что творить. А еще в это время у многих краснеют и болят глаза – тоже сугубо мартовская болячка.