Мать вышла из своей комнаты заспанная. В последнее время она все чаще кемарила днем, а ночью бодрствовала: ходила по квартире до рассвета, гремела посудой на кухне. Колобродила, как перепутавший день с ночью младенец.
В холодильнике стояли борщ, рыба по-польски и картофельное пюре. С тех пор как мать сдала, по вечерам, когда не было дежурств, он готовил сам и, надо сказать, изрядно поднаторел. Делал для матери пюре на молоке и котлеты на пару, как когда-то готовила для него она.
Христофоров налил воду в кастрюлю и разом утопил в ней десяток яиц: из пяти штук вынет желток, половинки нафарширует грибной икрой, остальное, включая желтки, покрошит в салат с зеленым горошком и приправит майонезом.
— Гости сейчас прибудут, — сообщил матери. — Чаю хочешь?
Ничего не ответила. Все-таки принес ей в комнату чай, поставил на тумбочку. Сел на край кровати. Мать опасливо отодвинулась и поджала ноги. Он поймал себя на мучительном дежавю: точно так отодвигались и поджимали ноги его пациенты, чаще новенькие, не вполне ему доверявшие.
Время для матери теперь измерялось как-то иначе. Ночью, когда она бодрствовала, он спал. Днем, когда она спала, он работал. Отсутствие сына растянулось в вечность: она знала, что он у нее есть, но уже не помнила, что есть он у нее сейчас, что он где-то рядом и скоро вернется домой. Когда на пороге появлялся толстый бородатый мужик и вел себя в квартире по-хозяйски, как ее сын, она, конечно, присматривалась: не обман ли это. Ведь сын в ее вечности был маленьким: подростком, дошколенком, а то и вовсе свертком, которому угрожала смертельная опасность.
Помня сына ребенком, она и готовила ему детское: то пюре на молоке, то котлетки на пару — они всегда стояли наготове в холодильнике, только разогрей, когда придет из школы. Потом проверяла в узелке свои документы, клала сухой паек в дорогу и собиралась ехать спасать сына, но не уезжала, потому что не могла вспомнить, куда ехать и от кого спасать.
К приходящему в дом мужику она тоже быстро привыкала, потому что был он вроде как знаком: голосом, глазами и вечным хлопаньем дверцей холодильника. Он говорил ей «мама» и предлагал пюре с котлетами, а она соглашалась: может, и правда мама, совсем уж старая стала, все запамятовала. Наверное, вырос. Гляди, точно, похож.
Так повторялось каждый день, кроме тех, когда он уходил дежурить на сутки.
— Скоро Новый год отмечать будем, — сообщил Христофоров. — Завтра с антресолей елку вытащу. В твоей комнате поставим. Верхушка в прошлый раз отвалилась, я ее выкинул. Ничего, звезду как-нибудь приладим. Сама наряжать будешь или вместе?
Мать слушала и кивала, заново привыкая к новому облику своего маленького сына. В своем мире она уже свыклась с такими метаморфозами и, наверное, не удивилась бы, узнав, что сына у нее два.
Только сейчас в полумраке комнаты Христофоров заметил на тумбочке кота, сплетенного Златой на занятиях по макраме.
— Понравился тебе котяра? — спросил мать. — На Тимофея нашего похож, правда? Если в прихожей мешается, оставь у себя. Найди ему подходящее место.
Она погладила кота и улыбнулась: повесит у сына над диваном. Небось, опять девчонка какая-нибудь из школы на день рождения притащила.
Маргарита пришла, когда закипал борщ.
«Точность — вежливость королев», — хотел поприветствовать Христофоров, но увидев ненакрашенное лицо гостьи, воздержался. Со вчерашнего дня от нее осталась словно половина величественной Маргариты, и, надо сказать, эта половина почему-то нравилась ему гораздо больше, чем Маргарита целиком.
Вот ведь даже в поздравлениях ее ежегодных он чувствовал подвох: не искренность, а шефскую женскую помощь отстающим. Знавал он таких. Им только дай возможность опекать — не успеешь оглянуться, как допекут.
— Приветствую, — буркнул Христофоров и занялся долгими поисками тапок.
Отсутствие запасных тапок означает отсутствие гостей в доме. Наверное, Маргарита это поняла и оценила предоставленный ей уровень доступа. Нашел заскорузлые, отцовские, попытался всунуть в них ногу, а свои отдал ей. Она замахала руками, он — предложенными тапками: нет-нет, пол холодный. Так, отмахиваясь друг от друга, прошли на кухню.
— Горчицы или хрена к супу? У нас тут есть настоящий вырвиглаз, «Хреновина» называется. Вот сегодня узнал, что эти названия придумывают копирайтеры. У меня один такой лежит. Ох, хорошим специалистом, чувствую, будет.
Он достал стеклянную банку из холодильника и густо намазал хрен на черный хлеб.
— Ну?
Маргарита откусила и зажмурила глаза.
— Профилактика простудных заболеваний, — одобрил Христофоров и подвинул к ней банку. — Как вы думаете, почему киты выбрасываются на берег? Пишут, что каждый год около двух тысяч особей заканчивает жизнь на суше. Массовое явление.
— Не знаю, — пожала она плечами.
— Вот и ученые не знают, — вздохнул Христофоров. — Не могут прийти к единому мнению. Одни винят шумовое загрязнение океана: двигатели подводных лодок, гидролокаторы, военные испытания; дескать, от этих звуков киты теряют слух и движутся к берегу по ошибке. Вторые грешат на сбой магнитных полей Земли и вспышки на Солнце, искажающие магнитные линии, по которым следуют киты. Третьи уверены, что дело в изменении климата: холодное течение вынуждает китов плыть на мелководье, чтобы согреться. Ну а кто-то трактует самоубийства китов как психологическое явление. Киты и дельфины — социальные млекопитающие, то есть подвержены сильному влиянию вожака. Если вожак теряет ориентацию в пространстве и выводит стаю на мелководье, то животные, несмотря на смертельную опасность, все равно продолжают следовать за ним. В отношении китов даже была выдвинута теория социальной сплоченности: если один кит попадает в обстоятельства, вынуждающие его выброситься на берег, то остальные якобы следуют за ним и тоже выбрасываются.
— Откуда такие знания? Вы решили стать зоологом?
— Нет, работаю над повышением квалификации. Оказалось не лишним.
— Но при чем тут киты?
— Вот именно… Киты ни при чем. Просто связующее звено. Про китов я впервые услышал от своего пациента, неудавшегося суицидника. Потом увидел картинку с китами в интернете на странице Златы. Выписал имена всех поступавших ко мне в отделение после попыток покончить с собой за последний год. Нашел их страницы в социальной сети. Больше половины состояли в одних и тех же компаниях по интересам. А интерес у них один: не преодолевать, а развивать и углублять подростковую депрессию. Мальчики сравнивают себя с китами, девочки — с бабочками. Подмену понятий не видят. Для них выбросившийся на берег кит — не больное животное, утратившее ориентацию в пространстве, не жертва природной аномалии, не ошибка природы, а сделавшее свободный выбор существо. Знаете, что я прочитал? Киты выбрасываются на берег от отчаяния, потому как никто в мире не понимает их, таких гордых и одиноких! Какие-то твари придумали этот бред и множат его в геометрической прогрессии. Пока я воюю с «собачьим кайфом», с тыла подошла другая угроза — и, похоже, гораздо более опасная.
— Вы хотите сказать, что в детских суицидах виноваты анонимы из интернета?
— Нет, — вздохнул Христофоров. — Нам ли с вами не знать: во всем, что происходит с детьми, чаще всего виноваты родители. Если ребенок готов последовать за воображаемым китом, значит, он нашел вожака в другом месте. В интернете, в подворотне, в дурной компании. Но своих детей я этим тварям не отдам.
Снегопад пришел внезапно и тихо, как и положено приходить тем, кого долго ждут. Первым его увидел кот Тимофей, сидевший по обыкновению на приколоченной к оконной раме узкой полке-жердочке. Тимофей не мигая смотрел на белых мух, которые медленно падали с неба, как будто живущие на нем тысячи котов прибили этих мух лапами и теперь, играясь, спускали их на ниточках. Он завидовал тем котам, но не покушался на их добычу, отлично соизмеряя стереоскопическим кошачьим зрением расстояние между наблюдательным пунктом и белыми мухами. А те все падали, падали и постепенно убаюкали Тимофея так, что он прикрыл глаза и сам чуть не упал на пол. Все-таки полка стала для него катастрофически узка. Он спрыгнул и отправился на кухню, где ворковали два гостя. Один бывал в доме часто и даже, вероятно, проживал здесь, пользуясь добротой старушки-хозяйки. Завалившись на диван в комнате, где был устроен наблюдательный пункт Тимофея, гость храпел всю ночь, а утром исчезал на сутки, да еще, бывало, прихватывал с собой еду из большого белого ящика, где хранились рыба и молоко Тимофея. Вот ведь неблагодарная скотина — хорошо хоть на молоко и рыбу ни разу не покусился. Кстати, бывало, что этот подлец не гнушался поддать Тимофею под зад, когда тому доводилось немного пошуметь. Словом, распоряжался комнатой Тимофея как своей, пользуясь самоприсвоенным правом человечества командовать котами. Теперь к этому самоуправцу прибавилась еще одна гостья, которая очень плохо пахла: резко, отталкивающе, не по-человечьи, как не пахли ни старушка, ни ее квартирант. На кухне Тимофей важно проследовал к своему блюдцу и не спеша вылакал все молоко — шестой или седьмой раз за день. В последнее время старушка была щедра и все время подливала ему в пустое блюдце, как будто забывая, что только что оно было полным. Тимофей не хотел расстраивать хозяйку и не возражал, вылизывая блюдце снова и снова.
Снегопад принес с собой тишину. Она угадывалась даже через двойную раму больничного окна, у которого стояла Элата. Снег успокаивал и создавал то самое уединение, которого ей так не хватало. Он приходил извне и укрывал весь видимый глазу мир. И не такой уж маленький, этот мир превращался в нору. Со снегом могли тягаться только густой туман и проливной дождь, стоящий шумной стеной. В эту нору она не пустила бы никого, а особенно любовников матери и новоявленного отца, который пытался задобрить ее подарками. Свою мать Элата жалела, хоть и считала продажной леопардовой шкурой. Эта жалость для нее была мучительна и сладка одновременно. Она восходила к самой первой остро испытанной жалости к джунгарскому хомячку, который когда-то жил у нее. Хомку принесла соседка по «малосемейке»: девочка не стала топить очередной приплод в унитазе, ка