Интересно, ест ли конфеты Маргарита? У нее, правда, и своих, должно быть, хватает. Можно было бы обменяться или объединить свои шоколадные капиталы. Она уже вышла на работу и сейчас занималась тем же, чем и он, — родительский день един для всей больницы.
В разгар приема ожил телефон на столе.
— С вами… — Маргарита запнулась. — С тобой хочет поговорить мать Златы. Девочка сказала, что только ты ее понимаешь. Мамаша меня тоже ни во что не ставит, я для нее пустое место. Разберешься?
Он хотел привычно рыкнуть в трубку, но вовремя спохватился и ласково пропел:
— Пусть поднимается… — Однако в следующее мгновенье овечья шкура сползла набок, и он все же рыкнул: — И не забудет занять очередь!
— Хорошо, дорогой, — примирительно пропела Маргарита.
«Дорогой», — сообщил он глазами доживающей свои дни календарной Жульке.
По раздавшемуся шуму за дверями понял, что мадам без труда нашла его кабинет и теперь пытается прорваться без очереди. Накося выкуси, милочка. За своих мамаш он был спокоен: у них без очереди мышь не проскользнет. Закаленные в баталиях районных поликлиник быстро укажут свое место.
Но мамаши сплоховали. На пороге возникла растрепанная фурия, одним своим видом доказывающая, кто был источником шума.
— Присаживайтесь, — ласково кивнул Христофоров, успевший пожалеть бедную девочку: теперь ясно, почему она домой не торопится.
— Хоть я и мало участвовала в воспитании своего ребенка, — заявила она, водрузив цветастую сумку на колени, как в трамвае, — но, между прочим, как мать имею право знать!
— Безусловно, — кивнул Христофоров. — Мы со своей стороны тоже приложили все усилия, чтобы выяснить, что происходит с вашим ребенком и вызывает разрушительные эмоции.
— Это все папаша, — она попыталась наклониться к Христофорову через стол, но помешала сумка. — Отчим, то есть. От него дурное влияние, идеи завиральные. Но между прочим, теперь я возвращаюсь в семью.
— Вы из нее уходили? Я не знал, а это очень важно, поскольку чаще всего провоцирует психологическую травму, особенно у подростков.
— Между прочим, меня еще не успели лишить родительских прав, — гордо заявила посетительница и, поставив сумку на пол, все-таки перегнулась через стол, обдав Христофорова удушающим парфюмом.
Он опешил: судя по всему, Злата была тем яблоком, которое упало от яблони на другом континенте.
— А еще, между прочим, мой дед воевал. Сапером был, ногу ему оторвало. У нас, между прочим, и медали сохранились. Так что вы мне про немцев — ни-ни! — помахала пальцем перед носом Христофорова.
— Да кто ж про немцев?..
— А кто сына моего в фашисты записал? — взвыла она. — Мне, между прочим, в детдоме все рассказали. Ну подумаешь, взорвать хотел. Его отчим тоже много чего хотел. И что? Лежит на диване тихо-мирно, а дите в психушку упеклиии…
Христофоров вновь переглянулся с Жулькой: все-таки яблоко падает непосредственно под яблоней.
— Вот что, любезная моя, — строго начал он. — Жаль, что мы не могли познакомиться раньше. У меня появилось много идей за то время, пока вы… э-э-э… изволили отсутствовать в жизни вашего сына. Его интерес к истории надо направить в мирное познавательное русло, и я готов поговорить об этом, но не сегодня, ибо разговор долгий и обстоятельный, а я опасаюсь за ваше физическое благополучие, после того как вы покинете безопасные пределы моего кабинета. Понимаете, о чем я?
Мадам поставила сумку обратно на колени и оглянулась на дверь, за которой угрожающе молчала очередь, и только кто-то совсем нетерпеливый нервически постукивал кулаком о стену.
— Жду вас сразу после окончания каникул, поскольку то, что я напишу в выписном эпикризе, может сыграть роль при решении вопроса о возвращении ребенка в семью, если вы, конечно, не утратите решимость, с которой ворвались ко мне в кабинет, и сумеете убедить в серьезности своих намерений.
Сумка решительно взмыла с колен в воздух. Христофоров опасливо покосился на нее, прикидывая, не опустится ли она ему на голову, но сумка остановилась аккурат посреди стола. Посетительница рывком вынула из нее бутылку коньяка и с видом, не допускающим возражений, протянула Христофорову.
— Как вы думаете, он захочет меня видеть?
— Не знаю, — пожал плечами Христофоров. — Парень упертый. У меня есть лучший вариант. Купите ему подарок на Новый год, а я пока побеседую с ним, подготовлю к встрече с вами. Когда поезд давно ушел, бежать за ним по шпалам, не жалея ног, бессмысленно. Лучше сесть и обдумать, каким образом вы еще можете, пусть и с опозданием, очутиться там, куда не успели.
Он еще больше часа принимал посетителей, но заходили родители лишь его подопечных. Только когда за дверью установилась тишина, означающая, что ручеек визитеров иссяк, дверь приоткрылась.
— Можно?
На пороге стояла худенькая женщина. Вспомнилось: маленькая собака до старости щенок. Это была именно женщина-щенок. Издалека лет двадцать, приглядишься — от тридцати до пятидесяти. В руках черная лакированная сумочка, украшенная аппликацией из разноцветных полосок вперемешку с блестящими бусинками. Красные сапожки на высоком остром каблучке. Дымчатая шубка с рукавом в три четверти.
— Мама Златы? — спросил Христофоров на всякий случай.
Похожая на печального черного пингвина кофеварка поурчала и выплюнула из утробы вторую порцию. Себе делать не стал: научившись ею пользоваться, свой лимит кофе он выпивал еще с утра.
Христофоров был мрачнее тучи. Визави, знавшая его давнюю кличку от Славыча, осмелела. Скинув с себя тяжесть первых слов, расправила плечи, сняла шубку, под которой обнаружился главный женский аргумент — маленькое черное платье, с какой-то, впрочем, драпировкой сбоку, придававшей ему куртуазности.
— …Поэтому он звонил вам, — продолжила она.
Христофоров поморщился, как от зубной боли. Не острой, а ноющей, когда уже почти привык и делаешь вид, что не замечаешь.
— Откуда вы знаете, что он мне звонил?
Неотвеченный вызов Славыча стерся в телефонном списке, но не исчез из памяти.
— Когда не дозвонился до вас, он набрал меня и сказал, что только вы можете помочь Злате. И еще попросить за него прощения. Вы же не откажете ему в этой просьбе?
Христофоров мотнул головой, не то соглашаясь, не то отгоняя от себя ее слова. Несказанные слова Славыча, которые должен был услышать лично.
— Для вас его смерть стала неожиданностью? — спросил он.
Женщина-щенок сморщилась и кивнула:
— Даже когда он сказал о смерти, я поняла ее как отсроченную смерть… Но зная причины, уважаешь выбор. Он понятен по-человечески. Вот вы не поступили бы так же?
Христофоров промолчал: не ее щенячье дело, сколько раз он прокручивал в голове этот сценарий, но откуда же знать, решишься на него или нет.
— Простите за бестактность, но раз уж ваши семейные вопросы меня коснулись… Как вышло, что Злата росла без отца?
— Он отказался от нее еще до рождения, я не стала настаивать. Конечно, он был женат, но говорил про себя: я — человек широких взглядов и твердого характера. На отношения с женщинами его взгляды были не просто широкие, а прямо-таки резиновые. Однажды признался, что гуляет не от жены, а из-за жены, которая к нему равнодушна. Он был несчастным человеком и делал все, чтобы казаться счастливым. На быть счастливым его не хватало, поэтому — казаться.
Она сделала маленький глоток кофе и поставила чашку обратно.
— Позвонил спустя много лет, когда отболело. До того ребенком не интересовался, а тут вдруг попросил познакомить. Я не хотела, он настоял. С годами его одиночество только усилилось. Он всю жизнь уверял себя, что ему никто не нужен, прикрывая то, что в последнее время стало совершенно очевидным: никому не нужен он сам. Даже дочери. Такой реакции Златы я не ожидала. Чем больше он пытался расположить ее к себе, тем ниже она его ставила. Понимала, что он пытается искупить вину, откупиться: чем дороже подарки — тем больше вина. Тысячи детей живут без отцов, да и каждый имеет право на ошибку, когда признает ее. Но она ему этого права не оставила.
— Скажите, ваша дочь много времени проводила за компьютером?
— Как все современные дети.
— То есть все свободное?
— Она вообще домоседка. Да, в последнее время, когда я заглядывала к ней по утрам, компьютер был включен. Возможно, она засиживалась допоздна, но я не вмешивалась. К тому же мы с мужем часто в разъездах. Со Златой остается наша помощница по хозяйству, которая кормит ее, провожает в школу.
— Когда вы планируете сообщить Злате о смерти отца?
— Я не буду делать этого без вашего ведома. Думаю, он согласился бы со мной. Скажите ей сами, когда сочтете нужным. Как Злата не приняла его, так, наверное, и жизнь не засчитала раскаяние. Появившуюся слабость и недомогание он списывал на утомление, и рак выел его изнутри тихо, как будто не желая беспокоить, без боли, которая всегда становится сигналом бедствия, но еще, бывает, оставляет шансы на спасение. Выел и вылез на четвертой стадии. Когда он узнал результаты анализов и прогнозы, он даже не стал бороться.
Христофоров вздохнул. В голову лезли поучительные пошлости: что-то про жизнь и судьбу. В конце концов, это всего лишь очередная история жизни, вписанная в историю болезни. Мало ли прошло их мимо?
Женщина-щенок сказала на прощание:
— Знаете, что такое не просто хотеть ребенка, а желать его от одного-единственного человека? Понимать всю его гадость, мерзость, распущенность и изворотливость. Знать, что он смакует свои широкие взгляды при твердом характере, а на самом деле — безразличие к тем, кого пользует. Хотеть держать на руках его частицу, которая будет смотреть его глазами, улыбаться его губами. Гладить по его мягким, чуть вьющимся волосам. А потом понять, что не рассчитала силы. Он все равно уйдет, не оглядываясь, даже не чмокнув дежурно в щеку, а ты останешься — вроде бы целая снаружи, но выжженная внутри. И ребенок с его глазами, волосами, губами будет тлеть вместе с тобой. Эта мертвая пустыня теперь ваша — одна на двоих. Каждое утро ты хочешь начать жить заново, выйти в цветущий сад, да хоть в заплеванный сквер, но не в пустыню. Выходишь из дома, а пустыня идет вместе с тобой. Кругом пустыня, даже маленький человек рядом с его глазами не спасает, не может указать выход. Потом везет — встречаешь нового мужчину, который берет за руку и уводит в другую жизнь. Душа не становится плодородной, но ты украшаешь пустыню множеством искусственных цветов, создаешь целый цветущий сад. Если бы вы знали, как я люблю свои цветы: магазины, салоны красоты, бассейны, пляжи и саму себя за то, что выжила в пустыне. Мы со Златой выжили. Я думала, что вместе, но выходит — поодиночке. Ее поступок заставил меня сомневаться. Ей, как и мне, протянули руку помощи, но она заблудилась, осталась там — в пустыне. У нее все могло бы быть хорошо — так же, как у меня. Но она выбрала пустыню и добровольную ненужность, как и ее отец. Вернуться за ней я не могу. Вы понимаете меня?