Тогда он проснулся от совершенно реального ощущения присутствия чужого. Этот чужой стоял за его спиной молчаливой черной глыбой. Христофоров хотел оглянуться, но какая-то сила приковала его к дивану так, что он не смог и пальцем пошевелить.
«Не дождетесь», — хотел прохрипеть он привычное, но неожиданно стал легким, как мотылек, и слегка приподнялся над своим телом, по-прежнему боясь повернуть ставшей невесомой голову, хотя мешал теперь только страх.
Парить над собственным телом было приятно и как будто не внове: он вспомнил полузабытые детские сны, в которых запросто переходил с шага на взлет, стоило только поджать ноги. Правда, тогда он летал в своем теле, но так же непринужденно и невысоко, а когда просыпался, тосковал от невозможности повторить такой простой и естественный трюк в реальности.
На этот раз парение оказалось недолгим. Едва поднявшись и осознав свой новый физический статус, он тут же шмякнулся обратно — в себя, на вращающуюся постель, которая будто хотела уехать из-под него — невесомого, но не успела и была вынуждена угомониться под ним — вернувшимся. Когда постель остановилась, чужой позади исчез. Христофоров почувствовал это спиной и даже не стал оборачиваться.
Чужой приходил его проведать — и ушел. Наверное, у него было много дел и адресов тех, кого стоит проведать.
На первом этаже Христофоров отстал от Анны Аркадьевны, но безошибочно повернул к залу.
Ему навстречу выбежал халат Деда Мороза с совершенно неновогодней, обыденной головой отца Варсонофия.
— Туда! — указующим перстом развернул он погоню к вестибюлю центрального входа.
Пробегая мимо будки охранника, Христофоров с ужасом ожидал увидеть привязанного к стулу старичка с кляпом во рту, хотя такие побеги видел только в кино. Но охранник вскочил со стула и, не понимая со сна, что происходит, ринулся за ними, потом опомнился и бегом вернулся на пост: в случае ЧП ему надлежало охранять больницу и всех сумасшедших, а не бегать по улице за спятившими докторами.
— Через окно в мужской уборной ушли, — на ходу крикнул отец Варсонофий, по военному взявший на себя руководство операцией по поимке беглецов.
— Как? — жалобно пропыхтел Христофоров, уже задыхаясь, но стараясь не отставать.
— Не уследили! Они по одному выходили! И бабы тоже! — докладывал Варсонофий. — Смотрим, а их все меньше. Я в гальюн — окно нараспашку!
— Мы в зале караулили! — рапортовала Анна Аркадьевна откуда-то сбоку.
— К воротам и по периметру территории! — скомандовал Варсонофий и немногочисленный отряд в развевающихся белых халатах распался на две неравные части: желающих бежать напрямик к воротам оказалось больше.
Христофоров совсем запыхался и оказался посередине, а когда две уравненные по численности отцом Варсонофием группы рванули в разные стороны, вовсе остановился и с оханьем подпер фонарный столб.
Мужская уборная на первом этаже выходила окнами во внутренний двор. Не в силах бежать, для очистки совести он поплелся в этот двор, силясь представить себе масштабы постигшего больницу бедствия.
Его ботинки оставляли на искрящемся белом насте глубокие следы, которые сразу насторожили, но он еще не мог понять — чем.
«Одиночеством», — дошло до него в следующую секунду.
Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться: сбежавшие через окно во внутренний двор больницы не могли из него улететь. Убегали они врассыпную или гуртом, но должны были оставить следы именно здесь: выход из двора, образованного глухой высокой стеной забора, учебным корпусом и стеной больницы, — один.
Ведущая во двор арка была уже близко, он перешел на крадущийся шаг, поскользнулся, удержал равновесие и замер. Гигантское существо ритмично чавкало вязнувшими в снегу конечностями. Он еще не видел его, но представил, как огромная сороконожка исполняет «ламбаду» или другой требующий изящества танец, но ноги заплетаются, и она плюхается в снег.
Войдя наконец во двор, он увидел это существо. Десяток темных фигур бегали по снегу и кидали друг в друга снежки. Молча. Если комок поражал цель, мишень не издавала ни звука, лишь молотила руками воздух в знак поражения, поскорее лепила новый снежок и вновь с азартом врезалась в общее броуновское движение, посреди которого вопреки законам физики отдельной, руководящей частицей мелькала рыжая голова.
Христофоров остановился в проеме арки и закрыл глаза, пытаясь унять сердце, которое подпрыгивало, как на батуте, до самого затылка.
Земля, как и лестница, захотела уплыть из-под ног, но он удержал ее, привалившись спиной к стене, вбирая в себя холод, рождавший крупную дрожь во всем теле и хоть на время прогонявший дрожь мелкую, тошнотворную, которая чутко дремала внутри и вскидывалась после каждого маломальского напряжения.
Конечно, во всем был виноват только он. Надо было сразу забрать у Фашиста чертову оконную ручку, поблагодарить за предотвращение побега и не позволять помогать Существу. Но Христофоров и сам так увлекся идеей диковинного подарка, что почувствовал себя мальчишкой, способным вылезти в окно наперекор правилам и запретам. Пошел на риск ради этих двоих, которым нужен был настоящий поступок, чтобы скрепить дружбу. «Туда-обратно — мигом, — напутствовал он Фашиста. — Ты назначен руководителем операции. Анну Аркадьевну я беру на себя». Даже дежурством поменялся. И вот как его отблагодарили.
— Быть может, это все пустое, обман неопытной души, и суждено совсем иное, — сообщил радостный голос рядом.
Христофоров открыл глаза.
— Ты в отделении должен быть, — сказал он Шнырю. — Тебя Анна Аркадьевна пожалела и на праздник с собой взяла?
Шнырь радостно закивал головой и запустил в Христофорова снежок.
— Ах, так?! Ну держись!
Получив ответный бросок, Шнырь тут же забыл о конспирации, сохранять которую обещал рыжей девочке, и радостно засмеялся на весь двор.
Смех спугнул детей, игра прекратилась, они сгрудились возле снеговика, снова став похожими на большое бесформенное существо — запыхавшееся, тревожно дышащее, еще радостное, но уже испуганное.
«Гинтубуб», — всплыло в памяти Христофорова странное, рожденное в детских снах слово, и он вдруг заново, как много лет назад, испугался его, перестав различать знакомые лица. Гинтубубы как раз и были страшны своей безликостью, молчаливым сплочением и враждебной отчужденностью. Стояли в стороне и смотрели на маленького Христофорова, нырнувшего из реальности в их мир.
Как боролся он с гинтубубами и как склонял на свою сторону, когда встречал их на бескрайних просторах сна? Христофоров постарался вспомнить — и вспомнил.
Он сделал два шага от стены, неловко нагнулся и зачерпнул еще одну пригоршню снега.
— Чего ждете, бандерлоги? — крикнул он изучавшему его существу и, размахнувшись, отправил в него снежный снаряд.
Существо приняло вызов. Всколыхнулось, распалось на десяток фигур и приступило к обороне. После пары бросков в медлительного Христофорова дети осознали свое преимущество и продолжили броуновское движение вокруг снеговика со съехавшим набекрень красным ведром.
— Простите меня, — отчаянно шепнул Фашист, оказавшись рядом. — Я не виноват! Она у нас ручку отобрала, чтобы со всеми подарком поделиться!
Христофоров махнул рукой. Ясно, что во всем виновата вновь сработавшая больничная метафизика: чего еще мог он ждать от рыжей девицы в чужое дежурство?
Очередной снежок засветил ему прямо в нос, а вслед за ним перед глазами взметнулись огненные кудри. Заключенный в объятия, Христофоров успел лишь замычать, когда Элата чмокнула его в щеку и понеслась дальше.
Никто не смотрел по сторонам и уж тем более не задирал голову вверх, а потому не видел Омена, глядевшего на снежную пальбу во дворе из окна третьего этажа. Анна Аркадьевна уже принесла ему зимние ботинки в подарок от Христофорова, который так и не понял, как Омен собирался бежать зимой в больничных тапочках.
Сплюснув нос пятачком, Омен внимательно следил за расстановкой сил на поле битвы. Он досадовал, когда неуклюжий Христофоров вновь и вновь становился мишенью, радовался, когда тому удавался меткий бросок и не чувствовал улыбки, поднимавшей уголки его губ.
Земля плыла под ногами доктора Христофорова, когда дети, весело толкаясь, залезали обратно в окно. Он подсадил хохочущего Суицидничка, который никак не мог подтянуться на руках и вскарабкаться сам. Хотел последовать примеру детей, но понял, что ставшее ватным тело не позволит лихо влезть в окно и ему. Дождался, пока Существо с Фашистом закроют окно с той стороны, на всякий случай погрозил им кулаком и побежал через двор к центральному входу.
Вдруг словно кто-то дернул рычаг — и земля, до этого скользившая под его ногами, понеслась куда-то с бешеной скоростью. Христофоров ничком упал на снег, успев только увидеть перед собой все освещенные окна больницы — и то единственное, из которого на него смотрел тезка Ванечка.
Ануфриева Мария Борисовна родилась в 1977 г. в Петрозаводске. Окончила факультет журналистики Санкт-Петербургского государственного университета. Печаталась в журналах «Дружба народов», «Знамя», «Урал». Книги выходили в издательствах «Время», «Эксмо». Живет в Санкт-Петербурге. Последняя публикация в «ДН» — роман «Карниз», 2014, № 3.