Своих последних лучших строк
Я все еще не написал.
Уходят годы, только срок
Для них пока что не настал.
Как много лет в моем столе
Лежал нетронутым альбом,
И я о рифмах не жалел,
Хватало мне других забот.
Бывает, я писать спешу,
Успеть бы мне, не опоздать.
Вот, вот оно, а напишу –
И не хочу перечитать.
Но вдруг, в один прекрасный день,
Боюсь, что я ошибся вновь,
Что он со мной всю жизнь, как тень,
Мой лучший стих, моя любовь.
Мне кажется, в стихах он виден. В семье папа получил хорошее образование, это все от семьи шло.
Конечно, ведь все чаяния Николая Александровича были направлены на него, единственного ребенка, сына.
Я думаю, это не совсем так. По воспоминаниям папы, которые я помню, воспитывала их с тетей Таней в основном их бабушка Софа, мама бабушки Наташи. Она же с ними там жила. Кстати, она достаточно долго прожила, я даже ее хорошо помню, так как она прожила 99 лет и умерла в 1984 году. У нее тоже трагическая судьба, и этой темы тоже в семье очень боялись. Ее муж, отец Наталии Александровны, тесть Николая Александровича, в 1938 году был осужден по той нелепой, жуткой 58‐й статье. Он был объявлен шпионом четырех разведок (я это знаю, потому что, когда еще жила в России, обращалась в общество «Мемориал»). Статья была расстрельная, но его выпустили, потому что он выдержал все эти пытки, ничего не подписал, ни в чем не признался, никого не сдал. Его выпустили просто умирать. В это время Николай Александрович его обследовал, и, хотя тому было около 50 лет, было видно, что он не жилец, весь разбит. Когда Николай Александрович спросил его, что с ним случилось, то он ответил, что дал подписку не говорить. И через три месяца в трамвае он умер. В 1958 году он был посмертно реабилитирован. Бабушка Софа на Новодевичьем всегда Хрущеву ставила свечку. Она там на улице Щукина и жила и умерла, полгода до 100 лет не дожив. Умерла в какой-то степени нелепо: до последнего ходила, и, как многим москвичам, ей надо было обязательно утром идти в булочную, чтобы купить какую-то конкретную булочку с творожком, и в конкретной булочной, так как во всех других были какие-то не те. Меня всегда это умиляло. И когда она меня отправляла, то десять раз спрашивала, в какой именно я булочной была. В тот день она сама пошла из дома и, спускаясь с лестницы (а они на Щукина жили на втором этаже), упала и сломала шейку бедра. Ее положили в больницу, и так как там некому было ухаживать, то у нее началось воспаление легких, а от этого, видно, тромб оторвался, так что она умерла от воспаления легких.
Откуда вы знаете, что она детей воспитывала?
Так и она мне о папе рассказывала, как он, например, в детстве на деревянной лошадке скакал и говорил ей: «Я Руслан, а ты – моя Людмила». Николай Александрович много работал. Квартирка была всего две комнаты, одна из них – рабочий кабинет дедушки, а в одной комнате они фактически вчетвером жили – бабушка, дедушка и тетя Таня с папой. Одну маленькую комнату бабушка Софа занимала, а в соседних комнатах – папин двоюродный брат, сын Сергея Александровича, брата Николая Александровича, и его мать Татьяна Сергеевна Попова. Когда мы приезжали, там еще жили бабушка Софа, Татьяна Сергеевна (тетя Таня) со своим мужем дядей Кимом. Тетя Таня с мужем, кажется, в 1989 году получила квартиру в Ясеневе. С тех пор мы, естественно, приезжали уже в Ясенево.
С папой вы бывали на Щукина?
Да. У мамы в 1976 году были большие проблемы с ногой, нужна была операция, которую не то что в Коми, но и в Москве только в ЦИТО делали, и через Найдина мы ее туда устраивали, навещали, приезжали из Коми[55].
Отец не хотел вернуться в Москву?
Нет, он был все-таки состоявшимся человеком. Многие годы он работал как инженер-снабженец в лесотехническом предприятии. Постоянно по командировкам мотался, потом перестройка наступила. Папа тогда был избран депутатом муниципального собрания и трудился на этом поприще. Когда вся эта лесная промышленность благополучно развалилась окончательно, папе предложили возглавить (у него очень хорошие организаторские способности были) в Междуреченске жилищно-коммунальную службу. Последние свои годы он там и работал – директором ЖКХ и депутатом. Еще вел общественную работу. Он там оставил о себе очень хорошую память, и многие его до сих пор там как хозяйственника помнят. Ему было 59 лет, когда он умер.
То есть он поднимался в карьере и умер работая. Что вы можете сказать о его способностях, образовании?
Он владел английским языком. Помню, что задания всегда за меня делал. Еще помню, как он переводил мне итальянские оперы. Я его спрашивала: «Ты что, итальянский знаешь?» – «Нет, – он говорил, – только оперы понимаю».
Он что, пел их?
Нет, конечно. Мы жили в небольшом поселке, театра у нас не было, телевидение – две советские программы, но папа пытался меня культурно образовывать. Кстати, папа окончил музыкальную школу в Москве, хорошо играл на пианино. Были пластинки виниловые с классической музыкой, он сажал меня, заставлял слушать, и я тоже полюбила ее со временем. Оперы на итальянском языке он переводил, чтобы я понимала. У него очень хорошая память была. Он мне рассказывал, что ему поставили как-то двойку за изложение по русскому языку, так как просто запомнил все вплоть до запятой, а учитель решил, что он списал.
Про маму свою он говорил?
Он об этом не очень часто вспоминал. Вы знаете, у них с тетей Таней была не то чтобы обида на родителей, но было ощущение, что им чего-то недодали в детстве. У тети Тани немного другая история, она ведь не родная, а приемная дочь Николая Александровича, и у нее к папе была какая-то ревность. Во-первых, она боготворила Николая Александровича, и ей было в душе где-то обидно, что она – не родная его дочь. Хотя ведь в чем-то она была в более выигрышной ситуации, для нее дедушка сделал гораздо больше, чем для родного сына. Насколько я знаю, Николай Александрович помог тете Тане поступить в институт. На нее были оформлены авторские права на издание его книг. Да и наследницей всего была она. После смерти родителей папа ничего себе не оставил.
А с папой они были дружны?
Нет, они подружились в самом конце жизни, когда дяди Кима, ее мужа, не стало. Она почему-то папу долго не признавала. Ко мне и моей маме она очень хорошо относилась, а к папе – нет. Может, это что-то связанное с тем папиным лишением свободы в Москве. Мне и самой интересно было бы узнать. Я после папиной смерти пыталась больше о папе узнать у тети Тани. Ведь это уже не могло сказаться на папином авторитете, я его все равно очень люблю, тем более его уже и не было. Но она не захотела почему-то рассказать, сказала, что это меня не касается. Она, может, в чем-то преувеличивала папину вину.
Я знаю, что собирали в Москве деньги в помощь сыну Николая Александровича.
Папа никогда не говорил о Москве. Это была какая-то очень больная тема, и он просто вычеркнул ее из своей памяти.
Про маму, в честь которой, как я понимаю, вы названы, он не вспоминал?
Нет, не вспоминал. Бабушка умерла в 1968 году, она страдала астмой. Папа это называл грудной жабой. Я так поняла, что эти свои боли она купировала морфином, и после смерти дедушки, как мне тетя Таня рассказывала, в столе у Николая Александровича нашли рецепты на этот морфин, которые он выписывал, чтобы она не ходила по поликлиникам и не пыталась что-то объяснять, чтобы могла просто брать в аптеке. И пенсионные бумажки, все, какие нужно, он выхлопотал, чтобы она ничего не делала. Он ведь, как известно, подсчитал, когда умрет, и пытался всячески облегчить ей существование без него. Но бабушка Наташа после его смерти, как я поняла, не хотела жить. Ей все стало неинтересно, в какую-то апатию впала. Была на 15 лет моложе Николая Александровича, а пережила его только на полтора года.
Какое у нее было образование? Чем она занималась?
Я не знаю. Она с ним работала, там они и познакомились. Поженились они в 1934 году. Свидетельство об их браке у меня в России осталось. Она из Ростова-на-Дону. У нее тоже был первый брак, и тетя Таня в девичестве носила фамилию Гольденберг, это потом она стала Павловой по мужу, Татьяна Израилевна (просила называть себя Ивановна). Она говорила, что отца своего не помнит, так как он погиб на войне.
Как переживала семья гонения на Николая Александровича?
После 1947 года был страх в доме, боялись звонков в двери. Взрослые при детях не говорили. У меня есть фотография дедушки с папой. У Николая Александровича ведь, как известно, была страсть к поездам, и они, видимо, вдвоем ходили фотографировать поезда. Фотография сделана у железной дороги, дедушка в косоворотке, папа молодой.
Эта страсть к поездам папе передалась?
Нет. Но папа увлекся самой фотографией. Это было его хобби. Возиться с этим, проявлять.
О посмертной славе Николая Александровича он знал? Говорил с вами?
Да, папа говорил, что дедушка был талантливый ученый. И я рада, что родилась в семье с такими традициями, но пользоваться чужой славой ни к чему. Папа так же считал. О дедушке он говорить не любил или не хотел.
Вообще он скромный был человек, ваш папа?
Да. Не то чтобы стеснялся. Но какой-то комплекс был, наверное, у него. Такие предки были, не только Николай Александрович, но и дядя Николая Александровича, Сергей Натанович, – великий математик, дедушка Николая Александровича, Натан Осипович, – профессор, папа Николая Александровича, Александр Николаевич, – психиатр. Действительно, талантливая семья. Если бы не эта революция – кто его знает. Просто в какой-то момент все это сломало целому поколению жизнь, на мой взгляд. Папа мой не хотел гордиться этим, знаете, как породистая лошадь, а сам-то он не достиг таких высот. А рассказывать просто о великих родственниках он не хотел, и я с ним здесь согласна.