Может, он не любил говорить о Москве? Был другим – ближе к жизни?
Нет. Наверное, был период, когда он хотел что-то изменить в своей судьбе, но не мог по какой-то причине. И поэтому, скорее всего, этот период, Москву вычеркнул – такая защитная реакция – из своей жизни… Папа любил очень Москву. Когда мы приезжали, то он много таскал меня по любимым переулкам близ «Кропоткинской», где он вырос, он мне много рассказывал, и я неплохо знаю Москву, ее центр. Мне кажется, он очень о ней жалел. (Кстати, тетя Таня рассказывала, что в молодые годы Николай Александрович, в подражание «В лесах» и «На горах»[56], написал пародию «На вулканах».)
Интересно, почему вы здесь это вспомнили?
Не знаю, почему-то вспомнилось… Папа, я думаю, жил в тех обстоятельствах, которые были, он воспринял эти обстоятельства. Жизнь сложилась так, как сложилась, почему-то он не нашел сил, не посчитал возможным бороться с этими обстоятельствами, чтобы вернуться в Москву, не посчитал для себя нужным, а может, и поздно уже было. Может, он считал, что смерть родителей – это и часть его ошибок молодости, и он не мог уже ничего изменить и не хотел в Москву возвращаться.
В каком году они познакомились с вашей мамой?
Я родилась в 1964 году, значит, они познакомились где-то в 1962 или 1963 году. Считалось, что у Бернштейнов рождаются только мальчики, и вдруг – девочка. Мальчик бы был Николай. Но потом Николай Александрович что-то подсчитал и понял, что девочка должна была родиться, назвали меня Наталией в честь бабушки, папиной мамы. Маме, когда она меня рожала, было уже 29 лет, и пора было иметь по тем временам детей от любимого человека, не важно, замужем она или нет. Я знаю, что папа отнесся к этому вначале негативно, как все мужчины. Они расписались, когда мама была уже на пятом месяце, они всегда шутили по этому поводу, что я недоношенная родилась – в августе они расписались, а в январе я родилась.
У папы было хорошее чувство юмора?
Очень хорошее, замечательное. Вообще мне папа очень много дал, так много, как в другой семье отцы не дают. Для моего внутреннего мира.
Больше, чем мама?
Да, больше. У нас была отличная библиотека. В СССР был некий клуб, участвуя в котором люди посылали друг другу списки книг, которыми они могут обмениваться. Библиофилы организовались таким образом. Они друг другу пересылали книги.
За деньги?
Нет. Это были энтузиасты, и так папа собирал библиотеку. Очень рано приучил меня к чтению, сначала трудно было заставить, а потом уже невозможно было меня оторвать от чтения.
Я не знала о таком обмене, живя в Москве.
Он собрал таким образом большую библиотеку. Мы много книг обсуждали с ним. Папа слушал «Голос Америки», радио «Свобода», и я с 14 лет уже знала, кто такие Синявский, Солженицын. Мы с папой слушали, и он мне говорил не распространяться – мол, это наша маленькая семейная тайна. Много на этом радио слушали, он мне все объяснял.
А на выбор специальности он не повлиял?
В это родители совсем не вмешивались. Не знаю, как это получилось. Я всегда хотела быть учителем истории. История мне очень нравилась. До последнего думала, что пойду в педагогический институт. А в десятом классе просто какое-то наваждение. Я часто болела ангинами, такая моя беда была, и сидела как-то в поликлинике на приеме, вышла сестра в такой шапочке, такая вся воздушная, легкая… и я подумала, ну какая она красивая, я хочу быть такой же. Так что уже в десятом классе я решила, что хочу быть доктором. Но когда поступила в медицинское училище, я поняла, что это не мое, хотя я его хорошо окончила. Когда у меня появилась возможность переучиться на лаборанта, то я даже рада была, что врачом не стала.
В Германии вы тоже работаете лаборантом?
Сейчас я не работаю, но это отдельная история. Моего экс-мужа зовут Игорь Юрьевич Ковалев. Мой сын Ковалев Николай Игоревич родился в Сыктывкаре в 1986 году.
Расскажите о своем сыне.
Когда мы жили в России, он увлекался спортом. Сначала плавание, дошел до кандидата в мастера спорта, но потом увлекся вольной борьбой. Когда мы уехали из России, он в Германии начал заниматься дзюдо и даже делал успехи. Но потом все бросил и пошел работать. Ему тогда 20 лет было. Тренер приходил к нему и уговаривал его продолжить, но он не захотел больше. Как-то раз он мне сказал, что очень жалеет, что бросил спорт. Сейчас просто работает на заводе и особенно не посвящает меня в свои дела[57].
Ревич Александр Михайлович
Двоюродный брат жены Н. А. Бернштейна – Наталии Александровны Гурвич. Русский поэт, переводчик. Литературный псевдоним Ревич – девичья фамилия бабушки по материнской линии, врача Розалии Элиазаровны (Лазаревны) Сабсович. Как поэт-переводчик стал активно печататься с начала 1950‐х годов, издал несколько сборников оригинальных стихотворений; стихи писал и по-польски, и в Польше эти стихи печатали, но до сборника дело не дошло. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького (1951). Член Союза писателей СССР (1952). Преподавал на кафедре художественного перевода Литературного института им. А. М. Горького (1994–2009). Хотя в переводе Ревича (с подстрочника) отдельными книгами выходили то филиппинские, то адыгейские классики, главным делом его жизни стали перевод книги Верлена «Мудрость» и полный перевод «Трагических поэм» Теодора Агриппы д’ Обинье (вышел в 1996 году, отмечен Государственной премией РФ).
Я позвонила Александру Михайловичу, как раз когда в Доме писателей должен был состояться его поэтический вечер. Но вечер не состоялся, Александр Михайлович попал в больницу, у него была клиническая смерть. Очень было неловко вскоре после этого беспокоить 90-летнего человека, да еще по вопросу его дальней родственницы – Наталии Александровны Гурвич, второй жены Николая Александровича. Но мне очень надо было о ней расспросить, ведь было что-то в этой молодой женщине, которая вошла в жизнь 37-летнего Бернштейна, была матерью его единственного сына, а потом, как вспоминали все, лишь «промелькивала в синем платочке в глубине необъятной коммунальной квартиры»… Я часто проезжаю Рижский вокзал и православный храм прямо на Третьем кольце, куда ходил Александр Михайлович Ревич, христианин, поэт, назвавший мать Наталии Александровны, Софью Павловну, худшей из сестер своего отца. Но в этих словах не было злости, в них была «мистика»…
Наш дед был в Ростове-на-Дону военным портным, генеральский портной, шил генералам мундиры, обшивал военных. В семье было 11 детей. Старшая сестра моего отца, Елена Павловна [Зимонт (Шендерович) Е. П.], была на него очень похожа – оба синеглазые. Она училась в Италии, пела. Умерла в 1918 году от испанки, тогда была эпидемия. Отец мой [Шендерович М. П.] был тоже обладатель колоссального голоса. А Гнесин, с которым он дружил, утверждал, что у моего отца как виолончелиста звук был лучше, чем у Казальса, величайшего виолончелиста всех времен, испанца. Отец учился в консерватории в Петербурге по классу виолончели А. В. Вержбиловича. Чтобы зарабатывать деньги, он крестился и пошел работать регентом в храм (дед хотел, чтобы отец учился в Политехническом институте, и перестал ему посылать деньги, когда тот занялся музыкой), учился в одном классе с Гнесиным, Штейнбергом и Стравинским. Композицией занимался, ненавидел своего друга Гнесина за то, что он успешным был. А мы дружили с Гнесиным, у меня есть его портрет, подаренный моей маме [Сабсович В. Р.]. Один из братьев моего отца был оперный баритон, Матвей, певший в Саратове под псевдонимом Матео, очень знаменитый певец. Семья замечательна была тем, что у них был великий предок, который значится в энциклопедии Брокгауза и Эфрона, – Михаил Гузиков, это был их прадед. В моей семье все говорили по-польски, потому что происходили из Могилева, Могилевской области, тогда это была территория Польши. И я говорю по-польски довольно бегло, писал стихи по-польски, переводил Мицкевича и других польских поэтов. Софья Павловна, мать Наталии Александровны Гурвич, была младшей сестрой Михаила Павловича, моего отца, она шла сразу после моего отца. Так что Наталия Александровна Гурвич мне была двоюродная сестра. Она была плохая девочка, талантливая и взбалмошная. Николая Александровича я знал мало, человек он был серьезный, видимо, очень любил мою сестру Наташу, с которой мы были в плохих отношениях. Просто никогда не виделись. Они обидели мою маму как-то. Ее мать, Софья Павловна, была худшая из сестер моего отца. Они с мужем уехали из Ростова где-то в году двадцать восьмом в Москву. Муж Софьи Павловны, дядя Саша, мой тезка, отец Наталии Александровны, был довольно известный адвокат, сидел в лагерях, репрессированный. Я его очень любил, но знал его только в Ростове. Нельзя было быть безнаказанно адвокатом в те времена. И моего отца расстреляли. (Так же погиб отец поэта Долматовского, и Женька отрекся от отца Арона Моисеевича Долматовского, который тоже был замечательным адвокатом и их общим другом.) Мой отец учился в реальном училище (до консерватории) с бароном Врангелем (не с генералом, а его младшим братом, Николаем, который был знаменитый искусствовед, погиб во время Гражданской войны). Окончив не гимназию, а реальное училище, мой отец страдал оттого, что не знал латыни и греческого языка. Но он хорошо знал математику. Мать моя тоже хорошо пела, была врачом, с отцом они разошлись. Отец мой служил у белых в офицерском звании у Деникина, был капельмейстером казачьего сводного оркестра, с казачьим чином, по-моему, сотника. У Софьи Павловны была старшая сестра Вера Павловна. Она была замужем за Гурвичем, старшим братом Саши, и там они скрестились семьями – еврейские семьи! Тот был, по-моему, тоже адвокатом, он служил, кажется,