[67]. Я им очень завидовал, потому что они преподают, а я только своей наукой занимаюсь, и я стал уговаривать Израиля Моисеевича, и мне удалось его уговорить организовать в этой же школе биологическое отделение. В 1975 году оно было организовано и до сих пор работает. Сейчас ему 35 лет. Наиболее способных, интересных школьников мы приглашали на лето в Москву, человек двадцать – тридцать, чтобы можно было их пристроить и чтобы они поместились в классе. Мы с ними очно занимались, отчасти готовили к поступлению в университет, отчасти просто повышали их уровень. Я там читал разные лекции для них, и из этих лекций получилась книжка. И обычно одна лекция была про Бернштейна[68], и в ходе подготовки к этим лекциям я смотрел разную литературу и собирал эти данные, и составилась статья для школьников.
В этих лекциях вы пишете, что семинары Гельфанда иногда проходили в саду Института Бурденко.
Да, и это было очень странно. Там у них есть хороший довольно сад для прогулок выздоравливающих, и мы несколько скамеек сдвигали друг к другу. А иногда даже, когда народу приходило на лекцию мало, говорили: «А давайте будем гулять как в Древней Греции в Академии гуляли?» Но это все-таки было довольно трудно, потому что лектор все же должен быть лицом к аудитории и как ходить – непонятно, и мы решили, что древние греки были какие-то очень ловкие люди. Так что мы старались все-таки в том саду на чем-то сидеть. А еще одна из легенд о Николае Александровиче была та, что после «павловской» сессии[69], когда ругали Анохина, Николай Александрович понял, что его выгонят с работы, и решил, что лучше уйдет по собственному желанию. И он придумал, как ему оригинально уйти. (Не помню, кто мне это рассказывал, но я это слышал несколько раз.) Он решил, что напишет, чтобы ему для эксперимента предоставили жирафа, потому что у жирафа очень длинные ноги, очень удобно у него всякие параметры регистрировать, а если они ему жирафа не предоставят, то он тогда увольняется!
В чем для вас значение Николая Александровича?
Для меня – личное общение или книги, что именно, мне трудно сказать, потому что из личного общения я узнал немножко больше, чем из книг, но все-таки основные вещи я узнал из книг. Но работы его, конечно, сыграли довольно заметную роль для меня. Потому что одну из задач, которыми мы занимались, мы называли «проблемой Бернштейна» – это проблема управления многими степенями свободы. Так она у нас и называлась – проблема Бернштейна.
Вы имеете в виду работы с лягушкой[70] ?
Да, я имею в виду прежде всего модель, которую мы придумали с Толей Фельдманом и Израилем Моисеевичем Гельфандом. Мы придумали ее недалеко отсюда, так как мы жили на улице Обручева, а Израиль Моисеевич – через лесок. Лена Глаголева с ним о школе больше разговаривала, а я с ним больше разговаривал о модели лягушки, модели гибкой синергии, и так и считалось, что это решение «проблемы Бернштейна». Хотя в построении самой модели наряду с идеей синергии довольно большую роль сыграла гельфанд-цетлинская идея, даже в большей мере цетлинская идея, его вариант теории игр, поведения коллектива автоматов[71]. То, что систему управления суставами можно рассматривать как некий коллектив. Каждый нейронный кусочек, который управляет данным суставом, можно рассматривать как отдельный автомат, а их взаимодействие должно в целом определить поведение конечности. Таким образом, было сочетание идеи Бернштейна и идей Цетлина. Реализация этих идей. Мы придумали некую новую идею гибкой синергии и внесли некоторый вклад в то, что было сделано великими до нас.
Гинзбург Даниэлла Ароновна
Окончила МГУ в июне 1947 года по кафедре физиологии животных. C 1947 по 1950 год работала с Н. А. Бернштейном. В 1949 году в качестве личного лаборанта пришла с ним в Лабораторию клинической физиологии Института гигиены труда и профзаболеваний АМН ССР, откуда была незаконно уволена во время декретного отпуска. На работу в Институт гигиены труда вернулась в 1957 году. Кандидатскую диссертацию защитила в 1964 году в Институте нормальной и патологической физиологии АМН СССР, докторскую («Влияние наркоза и гипоксии на пространственно-временную организацию электрогенеза мозга») – в 1973 году в Институте хирургии им. А. В. Вишневского. С 1966 году работала в Московском областном научно-исследовательском клиническом институте (МОНИКИ) до пенсии в 1981 году, затем работала консультантом, а с 1982 по май 1990 года работала там же на полставки в отделе функциональной диагностики.
Гинзбург Д. А. Корреляционные отношения колебаний потенциалов мозга человека при наркотическом сне различной глубины // Бюллетень экспериментальной биологии и медицины. 1969. № 10.
Осовец С. М., Гурфинкель В. С., Гинзбург Д. А., Латаш Л. П., Малкин В. М., Мельничук П. В., Пастернак Е. Б. К механизму возникновения генерализованных пароксизмальных ритмов ЭЭГ // Физиология человека. 1977. № 3. Т. 3.
Осовец С. М., Гинзбург Д. А., Гурфинкель В. С., Латаш Л. П., Малкин В. М., Мельничук П. В., Пастернак Е. Б. Взаимодействие ритмических процессов коры и таламуса как механизм генерации генерализованных пароксизмальных разрядов // Нейрофизиологические механизмы эпилепсии / Под ред. В. М. Окуджавы. Тбилиси: Мецниереба, 1980.
Осовец С. М., Гинзбург Д. А., Гурфинкель В. С., Зенков Л. Р., Латаш Л. П., Малкин В. М., Мельничук П. В., Пастернак Е. Б. Электрическая активность мозга: механизмы и интерпретация // Успехи физических наук. 1983. № 1. Т. 141.
Ginsburg D. A., Pasternak E. B., Gurvitch A. M. Correlation analysis of delta activity generated in cerebral hypoxia. EEG Clin Neurophysiol. 1977. 42 (4). Р. 445–455.
Gurvitch A. M., Ginsburg D. A. Types of hypoxic and posthypoxic delta activity in animals and man. EEG Clin Neurophysiol. 1977. 42 (3). Р. 297–308.
Мы договорились о встрече с Даниэллой Ароновной на 1 апреля. Я спросила: «Это ничего, что такой день?» – «A вас это смущает?» Еду к ней на автобусе от дальнего метро вглубь Профсоюзной и улицы Волгина к большому и длинному «дому на ножках», как она его мне описала. В этот такой весенний день дверь мне открыла очень красивая женщина, которой на тот момент было 84 года! Только познакомились, и ей со мной все уже ясно: «Ну, я вижу, вы не физиолог, а какая у вас сейчас техника в лаборатории, вы лично чем занимаетесь?» Мы начинаем разговаривать о Бернштейне: «В 1948 году аспирантура на кафедре в университете меня миновала…» Кончилась война, а вместо начала новой жизни – снова удары ниже пояса: собрания, покаяния… Даниэлла Ароновна не каялась, она встала и защитила своего учителя на общем собрании. Из аспирантуры выгнали. «Повезло, что не посадили», – ее слова.
Я окончила университет в 1947 году, и поскольку аспирантура на кафедре физиологии меня миновала, то по рекомендации профессора Коштоянца я поступила в аспирантуру Николая Александровича Бернштейна, который возглавлял лабораторию в НИИ физкультуры. Собственно, тогда я впервые о нем и услышала. Мое обучение как студентки в основном проходило во время войны, и всякие заседания обществ, научные коллоквиумы были тогда сведены к минимуму. Я о его исследованиях практически не знала ничего. И начала просто с чтения его книг.
Он не читал у вас лекций?
Нет. Он к университету прямого отношения не имел. Метод циклографии, которым он занимался тогда и на котором основывал свои методы, тоже мне был совершенно неизвестен. Впечатление, которое на меня произвел Институт физкультуры в целом, было незабываемым! По уровню общей культуры, знаний, просто элементарной грамотности по сравнению с университетом. Это меня настолько поразило, что я как-то в разговоре с Николаем Александровичем сказала: «А вам не кажется, что ситуация неустойчивая, уж очень большой контраст (у вас) c другими научными сотрудниками института, в основном бывшими тренерами, спортсменами?» Он сказал: «Да, система неустойчивая». Он оказался прав. Впоследствии это выяснилось.
Шел какой год?
Я к нему попала в конце 1947 года. Первый год аспирантуры был занят в основном тем, что я сдавала кандидатский минимум, взяла второй язык – французский, кроме английского. И главное – пополняла знания по анатомии, физиологии и патофизиологии мозга и двигательного аппарата человека, так как на биофаке МГУ, который я оканчивала, собственно человеку, как это принято в мединститутах, мало уделялось внимания. Реферировала кое-какие работы. Самостоятельной темы научной у меня тогда еще не было. Николай Александрович производил впечатление человека, как бы сказать, обособленного от окружающей действительности и очень одинокого. Вот такое впечатление на меня тогда он произвел. Но, может, это тогда мне казалось по молодости, когда с людьми сходишься проще и легче. Интересных в научном плане сотрудников в лаборатории не было. Был Дмитрий Дмитриевич Донской, его заместитель. Он, по-моему, потом стал заведовать лабораторией, когда Николай Александрович оттуда ушел. Остальные были в основном как технические работники. Делали съемки, расшифровывали циклограммы – это очень трудоемкое дело. Этим они занимались.
Попова?
Да, Попова была, совершенно верно. Но в основном вокруг были помощники в техническом плане. Не в плане генерации идей. Таких интересных заседаний, как в университете, с анализом всемирной литературы, всего этого не было.
Но вы как-то туда попали?
Меня порекомендовал завкафедрой физиологии Х. С. Коштоянц. Они были с Николаем Александровичем лично знакомы. Тем более что Николай Александрович получил Сталинскую премию и был избран членом-корреспондентом АМН. Кроме того, в это время, и это, может, в какой-то степени извиняет мое малое участие в научной работе, у меня был такой «период ухаживания», я собиралась выходить замуж. А уже году в сорок восьмом – начале сорок девятого началась кампания против космополитизма.