Какие это были движения? Точностные?
У нас был институт оценки трудоспособности инвалидов, и в нем был отдел слепых и слабовидящих. С нами работали инженеры. Хотя война давно кончилась, много было слепых людей, особенно детей, они попадали на мины, которые в лесу взрывались, и многие теряли зрение. Это было несчастье, потому что война, казалось, кончилась, но люди подрывались на минах. Был у нас один инженер, который затеял создать систему ручных инструментов для работы инвалидов. Эти инвалиды не только потеряли зрение или оно было слабое, но они лишились и рук.
Из-за взрыва?
Да. И он придумал такие инструменты, а также протезы, которые давали возможность инвалидам существовать и работать (хотя вообще это была странная идея, потому что в технике ручная обработка металла – это доисторические времена. Но тем не менее он хотел научить инвалидов, чтобы они могли опиловкой заниматься, работать зубилом, молотком и т. д.). Я записывала движения электромиографически, сравнивала со здоровыми. Это Николая Александровича интересовало, конечно. Но сам он этим не занимался. Его интересовали результаты, потому что я на основе электромиограмм пыталась проанализировать координацию движений. В частности, работу мышц-антагонистов. В соответствии с нейрофизиологией мы знаем, что мышцы-антагонисты должны работать по очереди, потому что оказывают друг на друга тормозное влияние. А я на своих больных наблюдала, что у них прекрасным образом во время работы работают оба антагониста. Но анализ этого явления показал, что это происходило только у необученных людей. Когда они достаточно долго тренировались, тогда у них действительно в фазу разгибания работал разгибатель, в фазу сгибания – сгибатель. Таким образом, выходило, что эти реципрокные отношения, которые мы знаем со школьной скамьи от Шеррингтона, не реализуются и зависят совсем от другого и это пластичная система и поддается обучению. Это была часть моей диссертации. Его интересовали, конечно, теоретические аспекты, выходящие из моих исследований… Я помню, что долго у него невозможно было сидеть. Минут сорок я могла с ним говорить, а потом чувствовала, что он устал. Он был болен. Это были последние годы его жизни…
Как Николай Александрович относился к кибернетике?
Надо сказать, что кибернетика тогда была под запретом. А ведь работы Бернштейна – первые в России работы, которые применяли принципы кибернетики. Кибернетика же была «буржуазной наукой», и ее вообще нельзя было упоминать. Это была еще одна граница между ним и классической физиологией. Нам все это было страшно интересно. И когда сюда приехал Норберт Винер, он делал доклад в Политехническом музее, и там был переводчик, потому что Винер не говорил по-русски. Но оказалось, что переводчик не может его переводить, поскольку в докладе используется терминология, которую он не понимает. И тогда из зала вышел Бернштейн, поднялся на кафедру и начал переводить Винера[99]. Потому что ему были чрезвычайно близки эти вещи. Бернштейн был одним из первых, кто не только воспринял, но и обосновал в значительной степени принципы кибернетики. Принцип обратной связи, с которого начинаются первые шаги кибернетики, – это в его старых работах есть, даже до Винера. Тогда это называли не обратной связью, а участием сенсорных органов в регуляции движений. По существу, в очень давних работах Бернштейна 1920‐х годов уже говорится о принципах обратной связи, как, впрочем, и у Сеченова. Сеченова ведь все мы еще студентами читали. А мне как-то заказали статью к юбилею Сеченова, и я стала Сеченова читать пристально и нашла у него элементы кибернетики, обратной связи, и он даже примеры приводил такие же, как потом приводили в кибернетике. Например, клапан у паровоза, который сбрасывает пар. Если вы знаете, его книгу «Рефлексы головного мозга» цензура запретила печатать в популярном журнале, куда она предназначалась, и разрешила печатать только в каком-то специальном медицинском журнале. Но когда я Сеченова внимательно перечитала, то поняла, что цензура была совершенно права, запретив ее, потому что это подрывало религиозное представление о поведении человека. Крамольная по тем временам была статья. Так что предтечи у нас были. Нельзя сказать, что Бернштейн был главой какой-то школы, как говорят о Павлове. К Бернштейну я просто сама пришла. И не только я, но и другие. Так что кибернетика была еще одной линией раздела между учениками Бернштейна и другими. Мы стремились понять принципы кибернетики, хотя нам было это очень трудно, там было много математики. Но принципы мы эти принимали. А у Николая Александровича было много врагов из старого поколения физиологов, которое считало все это антипавловским. Поэтому я так удивилась, когда, позвонив Асратяну (а он был одним из самых ярых обвинителей на «павловской» сессии), услышала, что он согласен устроить панихиду по Бернштейну в нашем институте.
Когда вы пришли к Бернштейну, он не жалел времени и сил, какие у него были, на общение с молодыми. Был всплеск интереса к нему?
Его, конечно, очень бодрило то, что были такие молодые люди, которые вокруг него кучковались. Отдавал им сколько было сил. Я помню очень хорошо, как сижу рядом с ним, разговариваю, а он постепенно тухнет, тухнет, и я чувствую, что пора уходить… Вся моя история знакомства с Николаем Александровичем Бернштейном, которая закончилась его похоронами, о чем я уже говорила.
Охнянская Лия Григорьевна
«22 августа 2012 г. на 93‐м году оборвалась жизнь доктора медицинских наук, профессора Лии Григорьевны Охнянской. Врачебная деятельность Л. Г. Охнянской началась в трудные годы войны с работы в эвакогоспитале зауряд-врачом в г. Новосибирске. После окончания медицинского института Л. Г. Охнянская поступила в аспирантуру на кафедру нормальной физиологии 1 МОЛМИ, возглавляемую академиком И. П. Разенковым, которую успешно окончила, защитив кандидатскую диссертацию. С 1948 г. 30 лет работала в НИИ ГТ и ПЗ АМН СССР и прошла путь от старшего лаборанта до руководителя лаборатории клинической физиологии. В 1963 г. ей была присуждена степень доктора медицинских наук за работу „Исследование биоэлектрической активности и координационных отношений при профзаболеваниях“, а в 1972 г. – звание профессора. Весомым вкладом Л. Г. Охнянской в теоретические основы профпатологии явились описанные ею изменения функционального состояния человека при длительном действии раздражителей и основные этапы реакций при длительном воздействии производственных факторов. Опираясь на характер изменений на каждом из этапов, ею разработана тактика организации медицинских осмотров лиц, подвергающихся воздействию профессиональных факторов. Применительно к фактору рекомендованы комплексы информативных показателей. С 1980 г. до последних дней жизни Лия Григорьевна работала в Институте математических проблем в биологии РАМН (г. Пущино) в должности ст. научн. сотрудника-консультанта и продолжала работать над темой: „Роль колебательно-волновых процессов на различных уровнях биосистем“.
Л. Г. Охнянская принимала участие в работе всех съездов Общества физиологии начиная с 1947 г., во многих международных симпозиумах по вопросам физиологии, патофизиологии и профпатологии. В течение многих лет была членом редколлегии международного журнала „Электромиография“. Ею опубликовано свыше 200 научных работ, 6 монографий, под ее руководством выполнено 6 докторских и 30 кандидатских диссертаций. Широкая эрудиция, любовь к делу, которому всю жизнь посвятила Лия Григорьевна, позволяли ей успешно передавать свои знания молодым врачам, а также готовить специалистов по клинической физиологии в области профпатологии.
Мы всегда будем помнить обаятельную, талантливую, преданную делу женщину-ученого, замечательного педагога и воспитателя».
Охнянская Л. Г., Комарова А. А. Электромиография в клинике профессиональных заболеваний. М.: Медицина, 1970.
Охнянская Л. Г., Вишнякова И. Н. Иван Петрович Разенков (1888–1054). М.: Наука, 1991.
Охнянская Л. Г., Вишнякова И. Н. Роль физиологии в развитии профилактической медицины. М., 2001.
Лия Григорьевна на много лет оказалась прикована к кровати, она была слепая. Это очень тяжело было видеть, это очень тяжело переживалось родственниками. Вся ее жизнь была в звуках. Когда я приходила к ней домой на Кутузовский проспект, то садилась у ее кровати и пыталась из отрывочных историй «спаять» интервью. Она громко говорила, иногда просила дать ей руку и ощупывала ее своими красивыми пальцами, украшенными кольцами. А потом отдала мне принадлежащие ей книжки Николая Александровича, в том числе раритетную «О построении движений» 1947 года. Книжки с пометками, которые она никогда уже не сможет прочесть… Я боялась звонить родственникам, чтобы узнать, жива ли еще Лия Григорьевна, но всю жизнь буду помнить эту жажду жизни, это гремящее на всю квартиру «Эхо Москвы», это ожидание какой-то самой важной, самой интересной сегодня передачи…
Что вы знали о Бернштейне до того, как с ним встретились?
Вообще я хочу начать с того, что я была «разенковская». Разенков был моим учителем. Поэтому я ходила на заседания Физиологического общества и там видела Бернштейна, знала отношение Разенкова к Николаю Александровичу, в то время как сама лично не была с ним знакома. Когда я познакомилась с Бернштейном, то первое, что он сказал: «Вам надо заниматься электрофизиологией, иначе вы отстанете». Тогда, в 1948 году, была кампания против космополитизма, а у Николая Александровича уже была теория ОПД («О построении движений», мы так сокращали) и Сталинская премия. Но Николай Александрович остался без работы… А Разенков понял, что и я не смогу остаться на кафедре…