бережность, и тогда-то движение и получилось.
Девишвили Важа Михайлович
В 1961 году окончил Грузинский государственный институт физической культуры, учился в аспирантуре ВНИИФК в лаборатории биомеханики. В 1969 году в Институте медико-биологических наук защитил кандидатскую диссертацию по теме: «Исследование динамики структуры движений в циклических действиях». С 1970 года работает в МГУ им. Ломоносова на факультете психологии.
Девишвили В. М. Методы изучения движений человека. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979.
Девишвили В. М. Моторный опыт профессионала // Мир психологии. 1997. № 3.
Девишвили В. М. С. Г. Геллерштейн о Н. А. Бернштейне (о дружбе, сотрудничестве и научном творчестве) // Спортивный психолог. 2009. № 3 (18). С. 15–18.
Девишвили В. М., Турковский А. А., Палихова Т. А. Самостимуляция виноградной улитки // Вестник Московского университета. Серия 14. Психология. 2014. № 1. С. 112–125.
Поиски материалов о Николае Александровиче привели меня на психологический факультет МГУ. Надо сказать, что его сотрудники, например доцент кафедры нейро– и патопсихологии Леонора Сергеевна Печникова, хранившая архив Виктора Васильевича Лебединского, правопреемника Николая Александровича Бернштейна, были неуловимы – не отвечали ни на телефонные звонки, ни на электронные письма. Однако долгая осада с привлечением ее друзей из Америки и моих знакомых на факультете увенчалась успехом – при встрече мне удалось сканировать оставшиеся у нее записки Николая Александровича. Но, кроме того, Леонора Сергеевна посоветовала обратиться к Важе Михайловичу, которого она называла их «любимым» преподавателем. К моему удивлению, в это время Важа Михайлович сидел спокойно в соседней комнате, а в дальнейшем отвечал на звонки, и интервью с ним состоялось легко и спокойно.
Из статьи В. М. Девишвили «С. Г. Геллерштейн о Н. А. Бернштейне (о дружбе, сотрудничестве и научном творчестве)»: «…О талантах Н. А. Бернштейна С. Г. Геллерштейн говорил следующее: „Николай Александрович был, на мой взгляд, отмечен печатью гениальности. Я не очень люблю это слово и редко его произношу, и мне кажется, не так много людей на свете заслуживают, чтобы им присваивали эпитет гениальности. Но я мог бы без преувеличения сказать, что в жизни своей не встречал столь многообразно одаренного человека, одаренного во всех смыслах, и в частности в той психомоторике, которая является причиной нашей сегодняшней встречи. Он был превосходным знатоком физики, математики, техники. Он был хорошим конструктором, музыкантом, музыковедом, художником, и, когда вы к нему присматривались, вы все больше и больше распознавали его. Я уже не говорю об удивительном даре слова и речи. Каждое его выступление – это не только по оригинальности стиля что-то выдающееся, выходящее за рамки широкой нормы, но и по глубине мысли, по необыкновенному сцеплению ассоциаций, которое позволяло ему синтезировать идеи, относящиеся к разным сферам знания. В этом была печать гениальности“».
Впервые я увидел Николая Александровича Бернштейна в Тбилиси в доме Левана Владимировича Чхаидзе примерно в пятьдесят третьем – пятьдесят четвертом году. Я учился в седьмом классе и дружил с сыном Левана Владимировича Левой, который учился в параллельном классе. Как-то я зашел к Леве в гости послушать интересовавший тогда всех нас джаз, и в это же время Леван Владимирович привел в гости Бернштейна. Он приехал не из Москвы, а, кажется, был проездом из Харькова. Лева предупредил меня: «Придет большой, великий ученый!» Я не обратил на эти слова внимания, но ожидал все же человека, похожего на его отца, Левана Владимировича, который был человеком выше среднего роста, лысым… Бернштейн в первый момент показался мне поэтому таким не похожим на ученого – щупленький, сухой, с тонкими чертами лица, живой, подвижный, стройный, с очень ярким проникающим взглядом. Мы сидели и слушали музыку, а он вошел и сказал: «Так вы джазом увлекаетесь!» Потом уже Леван Владимирович рассказывал, что Николай Александрович – очень хороший пианист и музыку знает так, что ходит в консерваторию с партитурой исполняемого произведения, ну и образ его потом уже другой сформировался.
В Тбилисском институте физкультуры, где я в дальнейшем учился, Леван Владимирович преподавал биомеханику, и, еще будучи студентом, я по его просьбе спаял схему вывода на осциллоскоп показаний педального тензометра при велосипедном педалировании. Много лет спустя эта установка, сделанная, когда я еще был студентом в Тбилиси, была использована Л. В. Чхаидзе в ИМБП и даже процитирована Николаем Александровичем в его последней книге[124]. Помню еще, что когда мы приходили в кабинет Левана Владимировича, то на стене у него была схема кольцевых коррекций[125] по Бернштейну и рядом его собственная схема, где еще были добавлены внутренние кольца, возникающие в мозгу человека.
Много позже, уже в году 1964–1965‐м, в Москве меня к Бернштейну домой в Большой Левшинский буквально затащил мой приятель Миша Мирский показать мои экспериментальные материалы. Я был тогда очень не уверен, потянет ли это все на кандидатскую диссертацию. Николай Александрович принимал нас на кухне. Вся встреча длилась минут сорок. Я очень стеснялся, сторонился, а Николай Александрович очень внимательно меня выслушал, потом дал несколько советов, немного обсудил материалы и сказал: «Вы тут посмотрите фазы движения, а материала здесь не на одну кандидатскую диссертацию хватит, вы тут такого понаделали». От того разговора сразу у меня прояснилось в голове, и, поскольку у меня уже шел третий год аспирантуры и надо было начинать писать работу, я ушел от него очень довольный. Неожиданно через день-два прибегает ко мне кто-то из заместителей А. В. Коробкова, тогдашнего директора ЦНИИФК, где я был аспирантом, и вызывает меня к директору. Я стал думать, в чем я провинился, а надо сказать, что был я тогда секретарем комсомольской организации, активистом, и очень обеспокоился, что если с утра, в девять часов, вызывают к директору, то точно ругать за что-нибудь будут… Вхожу, а директор мне говорит: «Важа Михайлович, я вас поздравляю!» – «С чем?» – «Вот тут Бернштейн о вас написал. Впервые упомянул наш институт!» Это была статья под заголовком типа «Ученые помогают тренеру» в газете «Советская Россия» или «Литературная газета». На последней странице было сообщение о моих изысканиях, а на картинке изображены мои осциллографы огромные, установленные на руле велосипедиста. После чего Коробков сказал: «Не могли бы вы пригласить Николая Александровича сюда к нам на его прежнее место работы, ведь он до этого никогда не упоминал нас». Я все это передал Николаю Александровичу, вначале через Мирского, а затем сам еще раз пришел к нему. После того первого визита приходил я к нему еще буквально несколько раз, а потом была еще одна встреча в Московском доме ученых на Пречистенке. Там проходила какая-то сессия, связанная с кибернетикой, биомеханикой и физиологией, а в фойе было выставлено огромное количество всякой новой аппаратуры, в том числе самодельной, а так как я такой техникой пользовался для своих опытов, то пришел посмотреть. В перерыве в фойе было полно народу, и, когда я рассматривал эту технику, вдруг слышу: «Важа Михайлович, и вы здесь!» Я поворачиваюсь и вижу – Николай Александрович и свита, в том числе и наш директор с ним. Коробков говорит: «Да, мои аспиранты знают, где им быть!» Так что в своей последней книжке Бернштейн впервые сослался на ЦНИИФК и даже указал наши фамилии – Девишвили и Муравьев, таким образом отметив, что что-то там в этом институте делается. Перед самой смертью Николая Александровича (а Мирский мне говорил, что он был смертельно болен и сам поставил себе диагноз и чуть ли не указал точную дату смерти) мы привезли его к нам в институт. Было много дискуссий, говорили его ученики, когда он вдруг сказал, и мне запомнились эти слова: «Не перебивайте меня, ребята, мне осталось совсем немного». Все бросились: «Да что вы!..»
Это была конференция?
Нет, просто встреча. Потом я уехал на сборы под Москвой и там узнал, что Николай Александрович скончался. Вскоре вышла последняя книга Николая Александровича «Очерки по физиологии движений и физиологии активности». Так что где-то за неделю-две до кончины он был у нас в ЦНИИФК… Вот все, что я знаю… Когда я закончил диссертацию, я пришел к Виктору Семеновичу Гурфинкелю – Мирский меня рекомендовал, – тот посмотрел и сказал: «Наукообразно, название очень вычурное», но после защиты рекомендовал меня в Институт биофизики АМН, где открывалась новая лаборатория по биомеханике скафандров. Я туда сдал документы, но, пока они проверяли их несколько месяцев, Мирский уже перетащил меня сюда, где я до сих пор работаю, на нынешний психологический факультет МГУ. Надо сказать, что здесь работала дочь Гиппенрейтера Юля, а сам Гиппенрейтер возглавлял отдел физиологии спорта в ЦНИИФК. Очень видный был человек, красивый, с шевелюрой, единственный, который тогда приезжал на «Победе» на работу! Я же как раз у него делал всю свою работу.
Так вы защитились в ЦНИИФК?
Нет, я защитился в Институте медико-биологических проблем. В Институте физкультуры я защищаться не хотел, мне не нравился спорт и как там делается наука, хотя были интересные работы, конечно. Коц там был, Фарфель. Да и сам я сбежал из спорта… В ИМБП я ждал долго, пока меня поставят в очередь на защиту, а когда меня поставили в очередь, я еще ждал. Когда в 1969 году был полет, то «местный» оппонент был медиком и остался с космонавтом на Байконуре, и мне за день до защиты надо было найти нового оппонента! К тому же, так как я все это время регулярно посещал заседания этого совета, а там накопилось шесть защит, то видел, как незадолго до меня разгромили докторскую диссертацию одного сотрудника Института физкультуры люди, приехавшие специально для этого из Питера. (В ответ на что было заявлено во всеуслышание, что наш совет – не место для разборок.) А тут через месяц у меня защита, и мне бросают четыре шара, ну а все местные, свои, проходят на ура, им даже вопросы не задают. Оказалось же в дальнейшем, что все эти местные получили впоследствии черный отзыв от независимого рецензента, а моя работа прошла с положительным отзывом. Когда Мирский привел меня сюда, на факультет психологии МГУ, то я здесь работал в должности младшего научного сотрудника по хоздоговору, сидел в подвале и, что самое интересное, Леонтьев не хотел меня брать, а Юля Гиппенрейтер, когда услышала о Бернштейне от меня, тут же сказала – беру! Тогда уже была всем известна его книга. Позже уже я нашел какие-то материалы спецпрактикума, который проводил Геллерштейн, где он рассказывал про Бернштейна. Об этом есть моя статья в журнале «Спортивный психолог», которую попросили у меня после выступления на семинаре Московского психологического общества на историческую тему.